Однажды в Азкабане

На ужин была свинина с картошкой, два куска хлеба и кусок сыра. Бран ограничился сухим приветствием и сразу ушёл. И я, наконец, вкусно поела, да и то потому, что не придумала, как использовать еду для других целей. Съела всё до крошки, вручила гоблину пустую миску, и бросилась к своей кружке, едва он ушёл. Каша по-прежнему оставалась жидкой. Добавив ещё немного воды, еще раз промешала, удовлетворившись получившейся субстанцией. До обхода больше трёх часов, на руны мне понадобится часа два, так что лучше начинать сразу, и молиться, чтобы никто не прервал. Место для ритуала выбрала под матрасом. Сдвинуть его быстро на место — дело трёх секунд. Так что почти идеальное. Свернув одеяло, тщательно вымела и протёрла пол, чтобы не осталось пыли. Руны для оживления палочки я помнила очень хорошо, достаточно простые, но имели свои нюансы. Однако Гаррик в своё время столько раз нас по ним гонял, что не запомнить было бы просто невозможно. Каша была не идеальным красящим веществом, но рисунок постепенно появлялся, и я тихо радовалась, что не потеряла сноровку. Только из-за не слишком удобного материала, всё это заняло у меня почти три часа. Палочка, к счастью, оказалась совсем сухой. Уложив её в центр получившейся пентаграммы, я нащупала в косе коготь и уколола свой палец. По капле крови на каждый конец и в центр. Теперь ждать. Посасывая разболевшийся палец, я стояла на коленях, нервно ожидая, получится ли у меня что-нибудь, или всё было напрасно. Свечение началось сразу со всех концов, синие искры пробегали от углов рисунка к центру, казалось, целую вечность. Но, наконец, палочка была полностью окутана свечением, и поднялась над полом на пару дюймов, крутясь вокруг своей оси. Миг — и полыхнул купол, охватив всё пространство над пентаграммой. После чего всё исчезло, а палочка с сухим стуком упала на абсолютно чистый пол. С трепетом я протянула к ней руку. И поразилась, что она тёплая. Или потеплела в моих руках? — Люмос, — прошептала я. Синий огонёк зажегся на кончике. Сердце бешено стучало в груди. Получилось! Погасив огонёк, я задвинула обратно лежанку, вымыла руки и кружку, и поставила её под краник. Сильно хотелось пить. Прошлась ещё раз по камере, внимательно оглядывая, не осталось ли чего после моей преступной деятельности. Все было нормально. Палочку быстро воткнула в косу. Расставаться с ней не хотелось. Теперь я вооружена и опасна. Это согревало. *** В тюрьме вся жизнь состоит из мелочей. Здесь несколько десятков одних и тех же событий повторяются десятки тысяч раз. Очень быстро начинаешь ценить минимальные отличия и готовиться к ним заранее. Здесь лишний взгляд надзирателя — повод для раздумий на пару дней, выход на прогулку — целое событие, сравнимое с путешествием за океан. Очень быстро приучаешься замечать такие мелочи, на которые на воле не обратит внимания самый въедливый и чуткий человек. Даже во сне. Даже в самое глухое время. Переход от самого глубокого сна к готовности к бою не занял и мига, кажется так и проснулась стоя с палочкой в руках направленной в сторону решётки. Кажется, мне удалось их удивить — время было выбрано идеально, судя по внутренним часам — от четырёх до пяти ночи, и вообще вся подготовка проведена безупречно. Я была в этом совершенно уверена. Вообще-то опытный воин даже в полной латной броне с тяжеленым щитом может двигаться совершенно бесшумно, с группой всё гораздо сложнее, но думаю и тут всё было на высочайшем уровне. Но против чутья, выработанного за многие годы отсидки, это не помогло. Так что теперь мы удивлённо взирали друг на друга сквозь решётку. Кажется, у камеры появилась четвертая стена — состоящая из заговорённого дерева, стали и настороженных глаз. Живая, но в своей несокрушимости способная дать фору заговорённому камню. Целый долгий удар сердца мы просто смотрели друг на друга, мне показалось даже что я вижу все происходящее со стороны — растрёпанная со сна фигура с палочкой, застывшая в идеальной низкой стойке (вот удивительно — она же у меня никогда толком не получалась!), и слитный строй щитов, из-за которого видны только глаза в прорезях шлемов и кончики дубинок. Но удар сердца все же завершился: — Ступефай! — сорвавшееся с кончика палочки заклинание не ударило в строй — растворилось, пролетев от силы полтора ярда. Две мысли: «что за...» и «чёртовы камни!!!» — подумались одновременно, а ноги тем временем сами сделали шаг вперёд, в ответ и строй качнулся на шаг ближе. Слитно, как вода. И будто не было между нами решётки с прутьями в руку толщиной, просто ещё шаг назад они стояли перед ней, а в конце него — уже внутри. И это практически бесшумно и без всякой магии, но даже кто и когда успел открыть дверь заметить не удалось. Впору уверится что чудеса возможны без всякой магии. Скорее даже вопреки. Хотя бы потому, что еще два Ступефая, сорвавшиеся с палочки, бессильно погасли, ударив в дерево и сталь щитов. Далеко не простых, раз вместо летящих в стороны щепок по ним пробежали лишь синие искры. Но нужно было что-то делать — стена щитов буквально текла ко мне как надвигающаяся волна прилива, вроде и мягко, но неостановимо. Еще миг и меня захлестнёт и похоронит под собой. Оставалось последнее, то, от чего нет и не может быть защиты — и тоскливое понимание, что не успеваю: — Авада... Вот собственно и все. Нет, меня не сбили с ног, не затоптали и даже не огрели дубинкой по темечку. Просто в легких внезапно закончился воздух. Что не удивительно, когда тебя зажимают между щитами на манер сыра в сэндвиче. И не сказать ведь, что норовят раздавить, прижимают скорее нежно и аккуратно. Но не вздохнуть. И не двинуться. Даже сжаться в ожидании удара не получается. Исчезновение неизвестно куда палочки на этом фоне удивления уже не вызвало. Одна из закованных в сталь фигур неспешно прислонила больше похожий на двери замка щит к стене и, подняв забрало, заглянула в глаза: — Что, девочка, допрыгалась? — Гёрклун был совершенно не похож на себя. Но еще больше сбивал с толку его взгляд — полный удивления и тоски, взгляд обиженного щенка. *** Я прекрасно понимала, что ничего хорошего меня дальше не ждёт. И смиренно дожидалась в тесной клетке прихода гоблинши для обыска более детального, чем позволили себе Бран и Гёрклун. Ага, перед переводом в карцер, пока эти твари обыскивают мою камеру, переворачивая всё то, немногое, что в ней было. Потому и охрану не оставили. Знали сволочи, что никуда я из этого крохотного помещения не денусь. Тут даже воздуха не хватало. Ни окон, ни щели какой, и низкая металлическая дверь, не пропускающая звука. Пережив первый шок, и задавив в душе тысячи сожалений, спешно придумывала, как сохранить до сих пор не отнятый коготь. Последнее сокровище. Если не спрячу, отберут в два счета. А где? Первым делом подумала... В общем, глупость и не важно — раз уж гоблиншу позвали, значит, там проверят в первую очередь. Я даже не уверена была, сколько у меня времени. Проглотить? Я не настолько себя ненавижу. Внутреннее кровотечение остановить мне нечем, увы — не владею беспалочковой магией, что очень жаль. Другое дело — просто держать во рту. Только, если спросят хоть что-то, сразу заметят. Не горошина ведь. Если молчать — тем более обратят внимание. Значит не вариант. Послышался скрежет ключа, и я с безнадёжностью обречённого быстро выпутала из косы коготь. Не придумав лучшего — осторожно стала пропихивать в нос. Острием во внутрь. Удивительно, но вошёл быстро, и было скорее страшно, чем больно. А так всё получилось настолько просто, что сердце ёкнуло — назад-то как? Что-то подсказывало, что всё может выйти далеко не просто и уж точно не весело. Как в ответ на опасения, внутри носа начало зудеть и чесаться. Не чихнуть бы. Что ж — опухший нос и мокрые щёки вряд ли удивят моих стражей. Что ж они — не люди? Вот же я смешная — конечно, не люди. Забылась. Одичала тут совсем. Но поверьте, я-то уж знаю — сострадание свойственно и этим суровым воинам. А то бы я тут не стояла, и обыскали бы меня до самой печёнки без всяких женщин прямо там. Обыск проходил в присутствии Браншретера и Каригана. Оба гоблина отвернулись к их чести. Гоблинша — маленькая женщина с большой головой и длинными руками, действовала молчаливо, знаками показывая, что от меня требуется. Ощупывала со знанием дела, заставив раздеться. Пристальному вниманию подверглась, казалось, каждая клеточка моей кожи. Если я и чувствовала дискомфорт, то потому, что это всегда стыдно и противно, но боли не было. Волосы тоже распустили и прощупали едва не каждый волосок. И рот открыть пришлось, кажется мне просто пересчитали все зубы. А вот браслет на руке из плетёного жгутика просто проигнорировали. Почему — сказать трудно. — На что жалуемся? — выговорила она, наконец, закончив с осмотром. — Ни на что, — вежливо ответила я, не поднимая глаз. Так и казалось, что она смотрит на мой распухший нос. — Отлично. Одевайся. — И, подождав, пока я поспешно натяну штаны и рубашку, она обратилась к мужикам на гоббледуке: — Забирайте её. Всё чисто. Я шла по лестнице вниз, скованная по рукам и ногам тяжёлыми кандалами, и думала о том, что, наверное, никогда больше не увижу своих соседок. Те, к слову, молчали, когда меня уводили из камеры. А может, и нет, я тогда мало чего воспринимала из окружающих звуков. Да это и к лучшему. Нельзя думать о них, даже о Весте. Тем более о ней. Чувства вообще — только мешают в жизни. Особенно здесь, в Азкабане. Если правильно поняла Гёрклуна — приказание он отдавал на гоббледуке — то меня ждёт полтора месяца в карцере. Это не три дня, которые у меня были ещё в самом начале, но я уж постараюсь выжить.