Сестра моя Лара

Рогозина взяла трубку сразу, словно ждала звонка, держа телефон в руках, указательным пальцем нацелившись на «ответить». Но лейтенант не успела договорить и первой фразы, как полковник едва не заорала на неё, словно выплёскиваясь наружу из-за всех своих пиджаков и заслонов. Оксана оторопело слушала, не слыша, не сразу различив, что пошли частые гудки. Поняв, отключилась. Не испугалась, не удивилась, но словно опустилась в какую-то иррациональную, вязкую темноту. Откуда ей было знать, что плечо разламывалось от тяжести сумки. Что кожа, сухая и красная по весне, шершавела, болела. Что перед глазами плыли кровавые пятна, сердце тяжёлыми болезненными толчками било в самое горло и хотелось остановиться, остаться на земле прямо здесь. А плачущий голос Оксаны ввинчивался в уши просьбой, мольбой, визгом: верните Тихонова! Верните!!! Откуда ей знать, как полковник устала за день. Как разламывается плечо, как замёрзли руки. Откуда ей знать, что сестра Ивана из фигуранта в деле о перевозке наркотиков превратилась в подозреваемого. Что эта невесть откуда свалившаяся на него девочка, выбившая его из колеи, сама того не ведая, заставила полковника действовать в своих интересах. Девочка-женщина, наркоманка, пропавшая без вести, якобы погибшая, вернувшаяся, принявшаяся за старое, - она-то и вертела теперь Рогозиной, как хотела. И даже не знала об этом. Лариса, Ванина сестра. Откуда Оксане знать, что она уволила Тихонова, только чтобы делом его сестры занималась именно ФЭС. Иначе родственная связь сотрудника, конфликт интересов, передача дела другой структуре. И приговор, гораздо более жёсткий, чем мог бы быть, занимайся делом она. Рогозина, наверное, впервые шагала через себя. Никогда не сомневайся прилюдно, говорил ей отец. Фраза шлифовалась временем, ширилась, обретала циничность. Никогда не сомневайся прилюдно. Нельзя колебаться перед подчинёнными, нельзя позволить им обсуждать решения – твои решения – когда они уже приняты. Начальник никогда не ошибается. Его слова продуманы заранее, это вопрос уважения. Если можешь – заставь себя любить. Это обеспечивает преданность. Но если выбирать – пусть лучше тебя уважают, чем любят. А ещё лучше – боятся. Полковник добралась до дома и села в своей кухне в окружении всегдашнего одиночества. Слушала тиканье часов. Не так. Не в такт. Теоретически начальник не ошибается. Поэтому он так волен в словах, в выборе, в действиях, в ответах. Поэтому он так связан. Если можешь, заставь себя любить. Это обеспечивает преданность. Всё, что она говорит, продумано заранее. Она всегда права. Как всегда права. Вольна в выборе. Тик. Так. - Как холодно быть свободной, - произнесла Рогозина, вставая. *** Я тебя не отдам. Никому не отдам. Никогда. Лариса, я тут, я с тобой. Я – тут. Я – ты. Иван баюкал сестру, она засыпала на его плече. Осунувшаяся, всклокоченная, она словно наполнилась изнутри – чем-то тяжёлым. Камнями или водой, разочарованием, бессмысленностью; самой тяжёлой на свете пустотой. - Я с тобой. Я тебя никогда не брошу. Он знал, о чём думает Лара. Об Амелиной. Оксана ушла четверть часа назад, такая же потерянная, как брат с сестрой. Лейтенант уговаривала его, обещала, убеждала, а потом выложила свои мысли начистоту, больше обращаясь к сестре, чем к напарнику: - Незаменимых нет. Но Рогозина возьмёт тебя обратно, я уверена, если ты… - Если я – что? - Если ты оставишь Ларису… - прошептала Оксана. «Оставишь Ларису». Как щенка в приюте? Нет, Галина Николаевна. Не ждите. Кем бы вы для меня ни были – тогда, прежде, до того, как отвергли мою сестру. Я не одиночка, не в одиночку больше. У меня есть она. И вдруг, на этой мысли, сверкнула молния: он наконец понял природу своей болезненной привязанности к Рогозиной. Взаимной привязанности. Одиночки. Но теперь-то у него снова есть сестра. А у неё нет никого, и не ради кого поправлять макияж, возвращаясь с работы. У него – есть! Есть! Сестра-наркоманка, которую нужно держать за руку, которой нужно запрещать, которую нужно тащить за собой, подальше от пропасти. И даже если она скатывается туда без всякой надежды, - значит, скатываться с ней, за ней, вместе с ней. Без всякой надежды. Просто потому что – с ней. Вот чего Рогозиной не понять никогда. - Что?.. – он поднял голову, заметив, что Оксана говорит о чём-то ещё. Вытаскивает из сумки бумаги. Тянет ему. - Нет, - улыбаясь, покачал головой Иван. – Нет, Оксаночка. Передай Галине Николаевне, что она…Что я… Оксана, Лариса – моя сестра. Неважно, какая. Я люблю её. У меня нет никого ближе… дороже… Дверь хлопнула, но в его голове, наполненной мыслями, тенями, воспоминаниями, звук раздался лишь через несколько минут. Он выглянул в подъезд, щёлкнул замком. Вернулся в комнату, обнял тяжёлую, наполненную пустотой Лару и принялся не думать. Сестра уснула. Он укрыл её старой шалью и вышел в кухню. Застрекотали клавиши ноутбука – привычным резиновым стрекотом с ласковым чпоканьем «п». Иван кликнул по форме заказа песни на любимой радиостанции Рогозиной. Радио (вечерами и совсем тихо) иногда играло в её кабинете. Сплин. "Скажи, что я её люблю". Без неё вся жизнь равна нулю. Из-за неё вся жизнь равна нулю. *** Тихонов стоял перед дверью, не решаясь стучать. Кричала птица. Когда он стукнул – три раза, пауза, и ещё – птица умолкла. Шаги по ту сторону, звон, шорох обивки о войлочный порожек. Он видел Рогозину впервые с того дня, как подписал приказ об увольнении. Но её домашний образ – белая майка, светло-голубые джинсы, волосы в хвост – был настолько далёк от привычного, что робости как не бывало. Несмотря на то, что он собирался сделать. - Заходи, раз пришёл, - пригласила она, сдувая чёлку с глаз. В одной руке у неё была пачка порошка, а в другой, той, что открыла дверь, - губка. - Моете окна? – спросил он минуты спустя, чтобы хоть как-то обозначить своё присутствие. Вопрос был глупый, потому что – зачем задавать вопросы, на которые видишь ответ. Полковник, кинув тряпку в ведро с водой, слезла с подоконника и пнула комок газет у стены. - К Пасхе, - кивнула она. – Как Лариса? - Не притворяйтесь. Вы сами знаете. Вы же следите. Она посмотрела на него, пожала плечами, словно удивляясь: что, и правда знаю? Ну, как скажешь. И продолжила мыть стёкла. - Галина Николаевна. - Да. - Скажите что-нибудь. - Зачем ты пришёл? С того злополучного вечера между ними выросла стеклянная стена; Ивану казалось, теперь Рогозина намывает эту стену, начищает её, делает прозрачной – и от этого ещё более реальной. - Вы сами знаете, - повторил он. Она унесла ведро и губки, смяла кипу газет, которыми протирала стёкла, накинула поверх футболки кардиган и наконец села на диван рядом с ним. - Что там? – отрывисто и нервно спросил Иван. – Есть прямые улики? - Отпечатки пальцев на бидонах. – Она осторожно дотронулась правой рукой до подушечек пальцев левой, будто боялась изменить собственную дактилоскопию. На каких бидонах, Иван знал. Один из них, глянцевый, тёмно-зелёный, стоял в их квартире. Бидоны из-под машинного масла, в каждом – девятикилограммовый пакет, кокаин в вакуумной упаковке. Сестра снова, всерьёз, накрепко связалась с наркотой. Только на этот раз всё было гораздо хуже, и не от того, что пахло настоящим криминалом. Дело вела ФЭС. - Запись с видеорегистратора самосвала. Качество плохое, но не узнать невозможно. – В ладонь легла не слишком удачная фотография с крупным зерном и смазанным фокусом. Лариса. Конечно, Лариса, среди чёртовых зелёных бидонов. В свете фар их алюминиевые бока и её лицо горят оранжевым. Во что ж ты вляпалась, сестрёнка. - И… вот это. – Полиолефиновый пакет для улик, внутри – браслет-чётки из обвязанных деревянных бусин. Он сам надевал его раньше, а потом браслет забрала Лара и носила не снимая. Он вспомнил, что не видел его на её запястье вот уже несколько дней. - Частички эпителия, ДНК. Понимаешь сам,- неловко произнесла полковник, протягивая руку за пакетом. Обветренную, сухую, с коротко обрезанными ногтями и ранкой около костяшки. Непривычно живую. - Подождите, - он медленно отвёл руку, зажав пакет в кулак. Знакомо лёгли в ладонь рёбрышки браслета. – Галина Николаевна… - Не дури, Иван, - жёстко сказала она. – Дай. - Галина Николаевна… Вы же можете… Можете… потерять. Или… уничтожить протокол осмотра. Вы же можете… - Иван! – крикнула она, резко выхватывая пакет. Пальцы, ощутив пустоту, медленно разжались. – Зачем ты пришёл? - Да так, – Тихонов поднялся, тяжело дыша, словно после бега. Оглядел полковника с головы до ног: в голубых джинсах, в домашних шлёпанцах, злая и расстроенная – это было заметно невооружённым взглядом – такая своя. – Заглянул на огонёк. А вообще-то хотел предложить вам взятку. За то, чтобы ФЭС не трогала Ларису. Он оставил её на пороге, с широко раскрытыми глазами, фотографией и полиолефиновым пакетом для хранения улик со своим браслетом внутри. Прошли месяцы, прежде чем Иван вспомнил: деталь не вязалась к картине. Полковник запрещала выносить улики из конторы; работа только в лаборатории или в архиве. Больше нигде. Доказательства против его сестры она хранила в своей квартире.