Сестра моя Лара

Тихонов не сомневался, что нашёл бы хорошую клинику. Но Рогозина обещала – лучшую, и он предоставил поиски ей. Этот случай был из тех, когда опыт не на руку; однажды он уже не справился, и знал: в одиночку не справится и теперь. - Осмотрись, Лар, подумай, что нужно, я всё принесу. Сразу после работы. - А раньше? – Голос сестры звучал глухо и слегка дрожал, точно она внезапно озябла. - В обед. Ладно? Ларочка, сестрёнка… - Он и отвык от нежных слов. Вспоминал, мучительно пытался выразить то, что было внутри: нежный страх, тревогу, невозможность жить без неё – опять... Уходя, Иван думал, что ему не следует встречаться с Оксаной. Никогда. У них нет будущего. Нет будущего ни с какой девушкой – у такого-то, как он. Для которого есть только сестра да начальница. Первую он оставлял в эту самую минуту, а вторую оставил вот уже несколько дней назад, не простив. Галина Николаевна устроила Ларису в лучшую наркологическую клинику, как и обещала, но он был уверен: если бы сестра только попала в ФЭС…Она не соскользнула бы, не сорвалась снова. Но полковник уронила «мне не нужны наркоманы в штате», - и всё рухнуло, Лара вновь подсела на иглу, он оставил её здесь – только что, - а саму Рогозину оставил там, в счастливо-несчастной жизни «между Ларисой и Ларисой», по ту сторону двери или дверей. Всё кончилось, и он снова остался один. *** Ночью неделю спустя в дверь постучали. Взгляд на часы, мобильный в ладони, большой палец автоматически скользит по экрану, снимая блок. Острожные шаги к прихожей и интуитивное понимание, как вспышка: это она пришла. - Лариса? Что случилось?! Лариса?! Плащ, наброшенный поверх пижамы, джинсы и какие-то сандалии, подходящие для греческих тропинок, но не московских троп. Она откинула капюшон, обрызгав его тёплыми пресными каплями, и, горячая, упала в руки. Робко рассмеялась и начала оседать на пол, повиснув на шее, уцепившись взглядом в лицо – широкими, чёрными зрачками. У неё ломка, понял он. Проклял себя, мир, Ларису, Рогозину. Достал найденный в памятный день обыска пакетик и кинул сестре. Та поймала его дрожащими руками, вспорола ногтем и жадно втянула белый порошок, успокаиваясь на глазах. - Вот теперь всё в порядке, - лёжа на полу, шептала она. – Вань, ты не представляешь, чем пахнут эти доски… Мамиными шагами. *** Он долго возился в кухне. Заварил кофе почти до густоты, пропах зёрнами, проглотил, горячий и чёрный, но возвратился в пустую комнату, где охранять, стеречь или любить было некого. Лариса исчезла снова. Два дня, пока она не вернулась (снова так же, снова горячая и мокрая, жадно рвущая из рук белый пакет), он не появлялся на работе. Не вышел и на третий день, уже не рискуя оставить сестру одну. Вечером четвёртого раздался ещё один стук в дверь. Не выпуская Ларису из поля зрения, пятясь, он выбрался в коридор, щёлкнул замком и вернулся в комнату, не заботясь о пришедшем. В прихожей стукнула об пол сброшенная обувь. Рогозина вошла вслед за ним, не снимая плаща и только ослабив шарф. Не здороваясь и не спрашивая разрешения, села в кресло напротив Ларисы. Проще было молчать, ждать, пока заговорит она. Иван чувствовал ответственность, может быть, вину или сожаление, - но всё это относилось к товарищу полковнику, его начальнику. А к Рогозиной, к его настоящей Галине Николаевне, теперь относилась только бессильная обида и какое-то мрачное удовлетворение от грубостей, что он наговорил в последнюю встречу. Но сжать в себе желание просто глядеть на неё – раз уж она пришла сама – он не мог. И они сидели втроём: дремлющая Лара, свернувшаяся под его старой курткой, он сам, на краешке вертящегося стула без спинки, и Рогозина, молчаливая и отрешённая. Тишина висела поперёк комнаты, нетяжёлая, но напряжённая. Как поединок. Он и не думал, что когда-нибудь ему придётся сражаться с Рогозиной – вот так. Оба знали, кто выиграет. - Уходите. - Ознакомься и подпиши. Иван принял из её рук бумагу, вытащил из-за уха ручку. Проглядел строки и криво улыбнулся. Расписался. - Возьмите. - Доброй ночи. – Галина Николаевна поднялась из кресла и вышла в коридор, лишь на секунду, на пороге, задержавшись взглядом на Ларином лице. Он запер дверь. Даже щелчок щеколды, обычно такой звонкий и сухой, был слишком тих, чтобы разогнать тишину. Иван взмахнул рукой. Покачал головой из стороны в сторону. Вскрикнул. Тишина не уходила. Тогда он вернулся в комнату, измученно опустился рядом со спящей сестрой и уставился в потолок. Минуту назад он подписал заявление об увольнении. - Проснись, а? Потряс сестру за плечо, но она не шелохнулась, и он не посмел будить её. *** Тихонов уволился. Гром среди ясного неба. Оксана сидела, поражённая, скукожившись, замерев. Объявив ей, Рогозина не стала ждать реакции – бросила на стол кипу необработанных анализов, хлопнула дверью и ушла, оставив за собой запах недоумения и словно чего-то чуждого. Тихонов уволился. ФЭС не ФЭС больше, наверное. Оксана схватила телефон. Абонент недоступен или находится вне зоны действия. Кинулась к часам: до конца рабочего дня дышать и дышать. Сбросила халат и выбежала в коридор, туда, где ещё раздавался стук каблуков. - Галина Николаевна!.. Галина Николаевна!!! Галина Никола-ев-на! Начальница обернулась на крик. Три широких твёрдых шага навстречу, и Амелина ринулась к ней, как когда-то к матери. - Галина Николаевна… почему… Что случилось? Что с ним?.. Почему?!. Рогозина молча, непривычно гладила её по плечу. Лейтенант вдыхала горький и холодный запах духов и удивлялась: даже не тому, что Иван ушёл, а тому, что она поверила в это так быстро. А полковник, не отстраняя Оксану от себя, вдруг сказала: - Это не он. Это я его уволила.