Милости

Привычки человека чаще всего идут из детства. Привычки не вредные, а обычные, человеческие - вроде того, как ты отводишь взгляд, если сильно нервничаешь или начинаешь хрустеть суставами, когда нельзя положить руки в карманы. Привычек бывает много - перечислить их невозможно - и они бывают разные, даже самые абсурдные и странные. Например, Кано, Кидо и Сето в дождливые ночи спят втроём. Это они принесли с собой ещё из приюта, где познакомились и откуда их забрали сестрица Аяно и её отец с матерью. Тогда совсем маленькая Тсубоми вздрагивала от каждой вспышки молнии и следующего за ней раската грома, потому что этот звук напоминал ей о том, как рушился под напором неудержимого пламени её родной особняк, хороня под собой её ободряюще улыбающуюся сестру. Тогда Коуске, видящий за окном непроглядную стену сильного ливня, сидел и дрожал, глядя в одну точку, потому что этот непрерывный водный поток напоминал ему о том, как он тонул, уходил под воду до самой макушки и видел над головой быстрое и бурное течение. Тогда Шуя, слышавший мерный стук капель об оконное стекло и чувствовавший запах озона, замирал и не мог уснуть, потому что он снова переживал ту ночь, когда убили его мать - снова ощущал дождевую свежесть, снова слышал звук заряжающегося револьвера и торопливые щелчки крутящегося барабана. Если днём ещё можно было как-то спастись от этих удушающих мыслей, то по ночам это было почти невозможно. Ночью чувствуешь себя особенно одиноким, ночью даже одеяло не спасает - в ушах до сих пор гремит, перед глазами стоит пелена ливня, а в нос бьет запах озона. А детям, детям особенно трудно, потому что нужна помощь, поддержка, чтобы не сойти с ума от ужасных воспоминаний. И эту поддержку запуганные дети нашли друг в друге. Дождливыми ночами, когда гремит гром, Тсубоми лежит посередине, сжимается в комок и пытается закрыть уши. Ей помогают ещё две маленькие мальчишеские ладони, как можно сильнее заглушая звук и что-то рассказывая, чтобы отвлечь. Они лежат под одеялом, чтобы не было видно окна, но когда и это не спасает, Шуя и Тсубоми берут Коуске за руку и держат крепко-крепко - тогда Коуске кажется, что он ни за что не утонет, ведь ему этого сделать не дадут, не отпустят. В их комнате тогда пахнет яблоками, сладким пирогом или старой-старой лавандовой свечкой - они используют всё, что находят на кухне или в комнатах воспитателей, чтобы не дать запаху озона забраться к ним, в их импровизированную крепость, чтобы Шуе было легче. Когда не помогает это, Тсубоми и Коуске протягивают Шуе свои ладошки, в которые он зарывается носом и вдыхает аромат детского мыла и тепла чужой кожи. И им спокойно-спокойно. Это входит в привычку очень быстро и легко; так, словно делать что-то подобное правильно и естественно. Они взрослеют, старые страхи отступают и притупляются, медленно затираясь и оставляя после себя лишь тень того ужаса, что они испытывали, будучи обычными детьми. Кидо больше не вздрагивает от каждого удара молнии; Сето больше не дрожит, почти невидящим взглядом уставившись на дождь за стеклом; Кано теперь не боится вдыхать слишком глубоко, когда в комнате во время дождя открыто окно. Они научились жить дальше, не вспоминая каждый раз каждый о своей трагедии. Но каждую ночь, когда город накрывает непроницаемое чернильное облако, которое искрится ещё не появившимися молниями и роняет на землю тяжелые дождевые капли, они проводят втроём. Кано и Сето тогда тихонько перебираются в комнату Кидо. У Сето в руках всегда старая-старая плетёная корзинка с ярко-красными яблоками, у Кано - сгоревшая наполовину лавандовая свеча из магазина за углом и новенький коробок спичек. Они говорят тогда тихо-тихо, совсем неслышно, они больше читают по губам, по глазам друг друга всё то, что они хотят сказать. «Я так жду этого» «Я так люблю это» Кидо уже ждёт их в комнате - её кровать расправлена, тонкое летнее одеяло она держит в руках, готовая в любую секунду набросить его на себя и своих друзей; готовая хоть прямо сейчас, в эту самую минуту, вернуть их в то далёкое теперь, казалось, детство, когда они ещё свободно помещались на любой кровати втроём и когда им не нужно было закидывать ноги друг на друга, чтобы не упасть за край их маленького мира. Окно в её комнате открыто, оттого подоконник уже влажный, с его края тихо капает дождевая вода, а к утру под ним точно соберётся небольшое море, которое они втроём вытрут насухо, словно уничтожая следы минувшей ночи. Утром они специально будут делать это долго-долго, растягивая момент, пытаясь потянуть время и подольше ощущать себя теми беззащитными детьми с абсолютной гармонией в сердце и сверкающими спокойствием алыми глазами. Сето ставит корзинку на рабочий стол, на самый его край, чтобы капли дождя из близ располагающегося окна как бы ненароком касались яблок. Тогда запах ощущается яснее, тогда и сама корзинка словно оживает, затягивает свои старые раны. Кано ставит свечку на прикроватную тумбочку, прямо на заранее пронесённую тарелочку, совсем рядом с Кидо. Он медленно зажигает её, со второго раза, а после ещё минуту просто стоит и смотрит на робкий лепесток пламени, который несёт с собой совсем неощутимые тепло, свет и запах лаванды. Кидо тогда уже сидит на кровати, подобрав под себя ноги и накинув на себя край одеяла. Она сидит с лёгкой улыбкой на губах и смотрит ласково-ласково, без утайки. Ведь сегодня - ночь откровений, в такую ночь нельзя прятаться. У них у всех привычка в такие ночи быть совсем открытыми друг для друга, точно детские книжки, которые прочесть не составит никакого труда. И в этом вся прелесть - читать по лицам друг друга всё то, что иногда сказать не хватает мужества. «Спасибо, что пришли, сегодня мне это было нужно» «Обнимите меня сегодня, ладно?» «Давайте сегодня будем держаться за руки?» И они послушно внемлют каждой просьбе; внимательно-внимательно смотрят на лица напротив и кивают молча, потому что в такие ночи никаких слов не надо. Они и так ведь всё понимают. Кано и Сето мнутся секунду, а потом залезают на кровать Кидо, скидывают с ног тёплые тапочки и жмурятся лишь на мгновение - когда Кидо лёгким движением рук накрывает их троих тонким белым куполом, который теперь ограничивает весь их мир на одну ночь. А когда открывают глаза - снова оказываются в детстве, когда их маленькая личная вселенная (в которой слышно барабанную дробь капель дождя по стеклу, когда шелестящий гром и пелена ливня прямо за тонким стеклом пушают уже совсем чуть-чуть и где пахнет яблоками и сиренью) была способна вместить в себя всё то, что давали ей потерянные, испуганные, но не лишившиеся надежды дети. Сегодня они крепко сжимают руки друг друга и сидят так, под одеялом, коротко и совсем тихо переговариваясь. Эти разговоры пусты, но очень-очень нужны, потому что они - часть их маленькой традиции, такой родной и абсолютно важной. Теперь, когда сверкает молния, Кидо отсчитывает несколько секунд с закрытыми глазами. Она больше не вздрагивает от каждого удара грома, хотя внутри у неё что-то неприятно сжимается - остатки старых страхов пытаются взять верх, но их останавливают уже по-взрослому широкие ладони Кано и Сето, которые мягко закрывают уши Кидо и шепчут чуть громче, чем за всю остальную ночь. Кидо чувствует их тепло и легко улыбается, потому что её страхи растворяются в этой поддержке, в этих ласковых прикосновениях. Теперь, когда за окном льёт непроглядная стена ливня, Сето чуть опускает голову вниз, словно бы молясь кому-то. Он больше не дрожит, глядя прямо перед собой, хотя пальцы его не слушаются немного и гнутся плохо, как от холода. Но это не важно, потому что его руки крепко и так аккуратно держали ладони тех, кто ни за что не позволили бы Сето так просто снова уйти в воду с головой. И эта поддержка Сето расслабляет и обнадёживает, потому что он чувствует, что не одинок. И никогда больше не будет. Теперь, когда свечка вдруг потухает и её запах растворяется, а яблоки перестают спасать, Кано лишь придвигается к Кидо и Сето ближе. Он больше не замирает на одном месте и вовсе не выглядит потерянным, как когда-то давно, хотя перед его мысленным взором всё равно иногда всплывают старые-старые картинки-воспоминания. Но их тут же отгоняют тёплые ладони, которые касаются щёк и словно бы окутывают всего-всего Кано запахом их мыла с ванилью, которое они используют теперь. Он едва щурит свои кошачьи глаза, перехватывает чужие ладони и подносит к себе ближе. А тонкое девичье запястье он совсем невесомо целует. И это всё, такое мелкое и важное, вошло в их привычку. Каждое прикосновение, каждое действие - без него никак, иначе это будет уже совсем не то, совсем другое и даже чужое. И они втроём не позволят ничему поменяться - они слишком дорожат такими ночами, слишком дорожат их маленькими традициями, потому что это именно то, что спасло их когда-то; то, что не позволило разбиться окончательно. И они пронесут это с собой до самого конца.