*
Вечерние сумерки за окном сгущаются с каждой минутой, обращаясь в непроглядную тьму, но доктор Райан не обращает на это внимания. Ему кажется, что тьмы сильнее той, что захватила сейчас сознание Дженни, быть просто не может. Тягостные, наполненные болью и чувством вины мысли сменяют друг друга, будто кадры дешевого кинофильма, а время сливается в один бесконечный час. Не зная, что ей снится, да и снится ли вообще что-нибудь, Кевин неосознанно предполагает худшее. Кошмары, от которых кровь стынет в жилах, захлестывающий ужас и паника.... И он, не успевающий в самый последний момент, оставляет её в одиночестве. Пожар, ледяная вода, наполняющая легкие и впивающаяся острыми иглами в них изнутри, насильник с безумными глазами, нависающий над хрупкой, беззащитной девушкой. Сколько этих снов ещё. Снов, что ещё не успели ей приснится, или же снились прежде? — Я не знаю, что тебе сейчас снится, Дженни, — тихий голос повисает в воздухе, словно не желая исчезать. — Но я очень хочу, чтобы это были хорошие сны. Как раньше — те, что ты рассказывала мне. Он говорит, пересказывая один за другим, наполняя их деталями, будто бы желая их оживить или самому поверить в них. Даже без блокнота Райан помнит каждый из них, и на какое-то время он превращается в сказителя, сидя у постели дорогого человека и держа его за руку. — Однажды во сне я был бесстрашным рыцарем, — лёгкая улыбка появляется на его губах, он даже подается ближе, стискивая ладонь Дженни в своей руке. — Можно сказать, спас тебя от дракона. Правда, в конечном итоге спасала меня ты, обработав раны и ожоги, но ведь это ничего не меняет, верно? Ему кажется, что она улыбается в ответ, завораживающая улыбка скользит по её губам, но после он понимает, что это всего лишь игра теней. Безжалостная и горькая игра, а датчики по-прежнему твердят о неизменном состоянии. — Доктор Райан... Отведя взгляд от бледного лица и обернувшись к двери, Кевин замечает секретаря, замершего в проеме. — Я отменила все приемы до конца недели, как вы просили, — сообщает Терри, поспешно отводя глаза от его пальцев, все ещё сжимающих ладонь Дженни. — Звонила мисс Ройс. Она будет в Нью-Йорке в пятницу, привезет оставленные вами вещи. — Благодарю, Терри, — отвечает он, едва заметно кивнув. — Если к концу недели... ничего не изменится, думаю, я возьму отпуск... Секретарь кивает, отступая к двери, и оборачивается на миг, будто собираясь что-то сказать, но выходит из палаты, так и не решившись. Проводив её взглядом, Райан подвигает кресло ближе к кровати, нежно проводя пальцем по побледневшему узкому запястью Дженни, не скрываемому рукавом рубашки. — Знаешь, я ведь тоже видел эти сны.*
Пламя свечей едва заметно трепещет, а огоньки гирлянд переливаются красочным сверканием над головой. Шелест простыней, и громкий перезвон старинных часов, отбивающих девять ударов, доносящийся из гостиной — вот и все звуки, что наполняют спальню. Кевин целует, заставляя забыть обо всех заботах, целиком раствориться в ласках. Приготовления к Рождеству отступают, сознание заполняют лишь опаляющие прикосновения и горячие поцелуи, покрывающие шею. Она подается вперёд, проводя пальцами по сильным плечам и задерживая на миг дыхание. Хриплый стон зависает в воздухе, его дыхание становится ближе, а в следующую секунду её губы вновь накрывают поцелуем, желая отвлечь. Касаясь пальцами гладкой, горячей кожи, Дженни едва заметно качает головой, скрывая улыбку и притягивая его ближе к себе. Шелест простыней и стук двух сердец, бьющихся если не в унисон, то близко к нему. Обжигающие, но до невозможности приятные прикосновения и страстные поцелуи, а вместе с ними — разливающееся по венам возбуждение. Любимый всем сердцем человек, во взгляде лазурно-голубых глаз которого любовь переплетается со страстью и нежностью одновременно. Что может быть лучше в ночь перед Рождеством? — Мой, — сбивающийся шепот срывается с губ, когда Кевин отстраняется, прежде чем вновь оставить поцелуй на нежной коже шеи. Он улыбается, а глаза сверкают, словно излучая внутренний, завораживающий и не позволяющий отвести взгляд свет. С его губ срывается тихий стон, который она тут же заглушает, притягивая к себе и перебирая пряди коротких волос, взлохмачивая их. Она чувствует учащенный стук его сердца напротив своего собственного, и Дженни уверена, что сейчас они действительно бьются в унисон. Зрачки Кевина расширены, светло-голубая лазурь почти скрыта, движения все быстрее, а разливающийся по её венам жар достигает предела. Дженни прикусывает губу, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым движением и каждым хриплым стоном, которому вторит её собственный голос. Пульс выстукивает что-то напоминающее безумное стаккато, и, прикрыв веки и ощущая ещё один поцелуй на губах, она вскрикивает, ощущая волну наслаждения, пробегающую по телу. Рядом раздается шелест, и, повернувшись, она протягивает руку, скользя пальцами по разгоряченным губам Райана и придвигаясь к нему вплотную. — Люблю тебя, — фраза, которая с каждым годом становится все менее ценной, но в устах Кевина она звучит очень искренне. Все еще слыша стук его сердца, ощущая, как вздымается его грудь, она тихо отзывается на его признание своим, прежде чем провалиться в сон, наслаждаясь близостью мужа.*
Перелистывая очередную страницу и вглядываясь в размашистый почерк друга, Эрик потирает виски и бросает взгляд в сторону початой бутылки коньяка. Битый час пытаясь найти в истории болезни хотя бы намёк на предпосылку к настолько яркому приступу лунатизма, а затем — летаргическому сну, он терпит очередное фиаско. Эрик поднимается, обходя стол и наливая янтарную жидкость в граненый стакан. Алкоголь обжигает горло, а перед глазами всплывает образ друга, разбитого произошедшим. Он едва слышал его слова, смотря на свою пациентку и не отводя взгляда от неё... Вернувшись в кресло, он вновь пролистывает страницы к началу, останавливаясь глазами на отдельных фразах и беззвучно повторяя их. — Сны спровоцированы детской травмой. Стрессом, вызванным пытавшимся похитить пациентку отцом, и спустя многие годы они вернулись, облекаясь в новую форму. Вслед за снами следует паника... Пробежав глазами, он замирает, прежде чем озвучить то, с чем он совершенно согласен: — Лунатизм исключен. В детстве он не проявлялся, отсутствуют проявления последствий сна и сейчас... Отодвинув в сторону кожаный блокнот, Эрик встает на ноги, бросая в пустоту: — Отчего же он, чёрт возьми, проявился? Почему она выскочила на улицу, попав под колёса машины? Никто ожидаемо не отвечает, и, приняв единственное верное решение, он берёт блокнот, собираясь поговорить с самим Кевином и попробовать вместе разобраться, прекрасно зная, где находится сейчас его друг, и у чьей постели он сидит. И, если им не суждено разобраться в причинах и возможностях возвращения Дженни О’Мейли из этого состояния, то он, по крайней мере, поддержит друга, напомнит о том, что не всегда летаргический сон означает следующую за ним смерть.*
— Я думал, ты уже уехала, — его голос заставляет секретаря Кевина обернуться и замереть посреди коридора с подносом. — Рабочее время закончилось, он разве тебя не отпустил? — Приводила в порядок некоторые бумаги и решила сделать ему кофе перед уходом, — отвечает Терри, указывая взглядом в сторону палаты. — А вы? Не говоря ни слова, Эрик подходит ближе, открывая бутылку и доливая в источающий ароматный пар кофе коньяк. — Идём? Открыв дверь и впустив девушку внутрь, он окидывает взглядом палату с приглушенным светом в ней, сразу замечая друга полусидящего в широком кресле. Волосы доктора Райана растрёпаны, пуговицы на пиджаке расстёгнуты, а шелковый галстук, в котором он прилетел прямо с конференции, измят, словно его беспокойно и бесчисленно поправляли. — Кев? Подходя ближе, он понимает то, что неуловимо ускользало прежде, тревожно отдаваясь в душе. Неестественная бледность, разливающаяся по лицу с точеными чертами и совершенная неподвижность. Он наклоняется, проверяя дыхание и пульс и с огромным трудом находя последний. Замедленный, не более пары ударов сердца в минуту, отчего Эрик делает судорожный вздох, с неверием смотря сначала на друга, а затем на лежащую на кровати Дженни. — Летаргический сон, — произносит он, ни к кому не обращаясь и слыша краем уха, как Терри коротко вскрикивает всего за миг, до того как слова срываются с его губ. Обжигающе горячая коричневая жидкость, от которой ещё идёт пар, пачкает линолеум, а за ней следует фарфор, разбивающийся на осколки и серебряный поднос, издающий жестяной, дребезжащий звук. Вот только ни Дженни О’Мейли, ни Кевин не слышат его и вряд ли смогут услышать.