"Little Red Riding Hood"

Don't you know that I'll be around to guide you through your weakest moments to leave them behind you Returning nightmares, only shadows We'll cast some light and you'll be all right for now Jose Gonzalez – Crosses

Пожалуйста, полюби меня.

Беннет вырисовывает надпись дрожащими руками, отчего она получается корявой ― буквы неровные, разного размера и все слова не на одной линии. Яркая алая помада, найденная в самом дальнем углу выдвижного ящичка ее туалетного столика, сильно контрастирует с бледным синим оттенком кафеля в ванной комнате в отражении зеркала. Надпись получилась четкой и заметной, будто парящей над самой макушкой Бонни. Она смотрит на себя в упор, замечая каждую мелкую, с первого взгляда неприметную деталь: неровные концы волос, нуждающиеся в стрижке, появляющиеся веснушки на носу, пятно от зубной пасты на левой щеке и от ночной маски для лица у мочки правого уха. А еще темные круги и небольшие мешки под глазами, лопнувшие капилляры и красноту вокруг глаз, словно она плакала несколько дней подряд без остановки, и редкие ресницы. Покрасневшие десны, потрескавшиеся губы. На ногтях белые пятна от недостатка кальция, руки в морщинках и мозолях, на запястьях видны шрамы, которые Беннет сразу же пытается прикрыть рукавами хлопковой рубашки, стягивая ее так, что оголяются плечи с бесконечной россыпью родинок и заметным родным пятном в виде непонятной кляксы. Со стороны, наверное, выглядит она глупо, но Шейла, с ее собственных рассказов, писала себе такие надписи всю свою жизнь и ни разу не жалела. Иногда вечерами она признавалась, что это лучшая часть ее дня, и призывала Бонни любить себя такой, какая она есть, не прогибаться и не изменяться ради кого-либо, кроме себя самой. Это до сих пор не перестает восхищать ее внучку. Но она, наверное, еще не в том возрасте, когда можно положиться на самовнушение; голос Кая язвительно напевает слова об идиотизме и о том, что никогда, даже через десятилетия, если ей удастся выжить, она не сможет полюбить себя. Настолько глубоко в ней эта самокритичность, нежелание приняться себя и потребность быть ограниченной общепринятыми рамками, нормами. В этот момент Беннет пропитывается такой горькой болью от сотого раза, когда она снова вспоминает этого социопата, что с резким криком бьет по зеркалу кулаком. Трещинки ручейками разливаются по поверхности, перенося капли крови. Бонни бьет еще раз, в самую надпись, пытаясь то ли стереть ее неловким и неуклюжим движением, то ли разбить зеркало окончательно. Царапин на ладони становится еще больше, и она чувствует, как глубоко застревают осколки. Она не плачет. Только кричит так, словно это поможет выплеснуть все переживания, которые на деле никуда не уходят. Они словно заперты в шкатулке, от которой у тебя нет ключа, и как бы сильно ты ни тряс ее, чем бы ни пытался открыть, ничего не получается. Содержимое надежно спрятано. С первого этажа доносится крик ее имени, а затем слышны тяжелые шаги по лестнице, и в проходе ванной комнаты оказывается Стефан. ― Бонни, ― тихо на выдохе произносит он, прежде чем аккуратно, словно она фарфоровая, взять руку Беннет и поднести ее под кран с водой. Кровь медленно стекает, теряя свой яркий цвет, а на лице Сальваторе не выступает ни жилки. Выражение у него непроницаемое и сосредоточенное; он осторожно рассматривает ее ладонь и начинает вытаскивать особенно крупные осколки зеркала, пока Бонни молча стоит около него, пустым взглядом наблюдая за происходящим. Раньше ей было бы неловко от того, что кто-то застал ее в минуты слабости, когда она наиболее уязвленная и открытая, но сейчас Беннет не испытывает ничего, кроме притупленной радости от того, что находится в комнате с кем-то еще. С кем-то живым, адекватным и принадлежащим настоящему времени. Это каждый раз доказывает, что она дома, что она смогла вернуться. Иногда, путаясь в белизне постельного белья с утра, Бонни боится просыпаться. Она боится, что вся история с возвращением окажется лишь мечтой и чуда в ее жизни никогда не случится. В такие моменты она упорно пытается вернуть себе отголоски сна, часто долгое время всматривается в геометрический узор на спинке дивана или наблюдает, как переливается свет, когда он падает на хрустальные вазы в коробках. Ей не хватает того времени, когда после появления Кая она и Деймон просыпались вместе, лежа в разных углах его кровати лицом к лицу друг к другу. Она даже помнит, как поначалу пыталась представить вместо него Джереми ― надежного, родного и любимого ею Гилберта, который бы сразу же обнял ее, спрятав от всего мира в своих руках. Но со временем Бонни начала забывать все то, что делало его таким близким и знакомым ей, и представлять Джера, просыпаясь напротив вампира, становилось все сложнее. В какой-то момент она вообще перестала пытаться. Тогда остался только Сальваторе с угрюмым выражением лица, твердым, прямым взглядом и мыслями о Елене. Бонни знает точно, что не один раз невольно она задавалась вопросами: представлял ли он Елену так же отчаянно, как она Джереми? Перестал ли он это делать? Увидел ли ее, Бонни? Тогда такие моменты давали призрачную надежду и веру в то, что у каждого из них есть на кого положиться. Они не одни, даже если стремятся к разным вещам. А сейчас же она просыпается в холодном одиночестве и почти пустом доме с отключенным телефоном и редкими посетителями. Неразборчивое бормотание Стефана возвращает ее обратно в реальность, где ладонь покрывается белой пенкой от медицинского раствора. Присутствие Стефана не напрягает Беннет; он словно окутывает ее теплым одеялом надежности с бледным узором доверия. С ним ей спокойно. ― Сейчас будет немного больно, ― шепчет он, медленно вытирая полотенцем ее руку. ― И потом я сразу же возьмусь за бинт. ― Спасибо, ― так же тихо отвечает Бонни, чуть расслабляя руку. На пороге ванной она видит брошенный на пол яркий букет с бледной карточкой и небольшую коробку, упакованную в оберточную бумагу и обвязанную тугой веревкой. Похожую Шейла использовала, когда связывала траву в особо крупные пучки и развешивала у окна на чердаке, чтобы те высушились на солнце. ― Набор тактичного спасателя? ― Бонни кивает в сторону букета. Стефан криво, нехотя, улыбается, поднимая взгляд с ее руки на лицо Беннет, задерживаясь на нем чуть дольше, чем следует: ― Второе правило Кэролайн Фобрс из сборника «Как вернуть себе Бонни». Девушка чуть приподнимает уголки губ в попытке улыбнуться, пока Сальваторе делает последний узелок на повязке. Смотря на то, как старательно Сальваторе забинтовывает ее руку, как он поглощен этим процессом, Бонни неожиданно приходит на ум простая и ясная мысль, до этого появлявшаяся лишь отголосками или обрывками в каких-то отдельных ее размышлениях: человеческая жизнь невероятно ограниченная. И временными рамками, и нравственно-философскими, которые мешают свободно вздохнуть и не позволяют поступить так, как хочется. Друзья, работа, образование, возраст, имущество, болезни, катаклизмы, несчастные случаи ― все это сковывает, цепями обматывается вокруг каждого и биркой вешается при рождении. Еще в утробах матери все становятся рабами страхов: сначала родительских, потом своих собственных. Именно в этот момент осознание того, что Стефан действительно бессмертный, ударом молнии поражает Беннет, на минуту вырвав из реальности. В его движениях, взгляде и речи это сквозит каждый божий день, но из-за постоянного проявления человечности, той привычной участливости и заинтересованности в жизни тех, кто его окружает, особой, чуть холодной и непонятной, заботе она совершенно это забывает. Проблемы, с которыми он сталкивается, те же, что грузом падают на них, подростков, простых человеческих детей, и тогда-то все становятся равными и одинаковыми, несмотря на то, что принадлежат к разным мирам, расам, существам. Стираются рамки между различиями, особенно на поле боя, в разгар войны, когда кто-то из них мог лечь навзничь, ради другого умереть под градами пуль, потерявшись в потоке мыслей, и только в последний момент при остановке сердца понять: ты умираешь зря, ведь пули для него ничто, а для тебя ― смерть. Бессмертие означает ли то, что он бесстрашный в том смысле, что у существа, прожившего больше столетия, складывается своеобразный иммунитет к повседневным человеческим страхам или глобальным проблемам мира? Ей даже сложно представить, каково это - жить без потребности бояться, без желания обернуться, чтобы удостовериться, что за спиной точно нет никакого монстра, без нужды ходить в больницу, чтобы июньским днем узнать о третьей стадии рака. Но, с другой стороны, Стефан сам себе чудовище и пожирающая изнутри болезнь, настолько страшная, что может сравниться лишь с тем, что так пугает своим молчаливым присутствием в темноте маленьких детишек, когда их родители с теплой улыбкой закрывают дверь комнаты. Стефан выше цепей и пут, выше ярлыков и каждодневных проблем. Он словно огромное пятно, находящееся вне времени и пространства; существо, нечеловек без документов, постоянного места жительства и карточки в местном медицинском центре. Жизнь проходит мимо Сальваторе, иногда задевая его, чтобы тот хоть смог в какой-то мере ощутить происходящее вокруг него. Но перевешивает ли ежедневное понимание того, что ты нежеланный выродок Природы, ее позорная ошибка, страх за собственную жизнь? И если бы пришлось выбирать между вечным грехом, который со временем приобрел бы сладкий привкус меда, и коротким промежутком времени, полным горечи и переживаний, то что выбрала бы Бонни? Ответ формируется не сразу в ее мыслях, но его направление заставляет ее чуть смутиться только для того, чтобы потом оправдать саму себя: ее нынешняя жизнь того не стоит, ей не за что держаться. Но она никогда не пойдет на превращение добровольно. Сальваторе поднимает взгляд, мягко и участливо улыбаясь, словно говоря: я поддержу любое твое решение, но, смотря на его вечно молодое лицо, за которым непременно скрывается что-то неприятное, гнилое, она задается вопросом, скольких людей он успел похоронить за прожитое столетие? Сколько боли испытал? Ведь продление жизни будет означать и продление любых мук, физических или моральных; бессмертие спасает от страхов, но не от боли потерь или расставаний. И Стефан тому не единственный пример, понимает Беннет. И стоит ли ей тогда держаться за то ограниченное время, которое Судьба предоставляет ей снова? Непременно, а потому она выжмет из него все самое лучшее. Бонни понимает, что, возможно, у нее остаются месяцы или недели; она уже давно не надеется прожить до глубокой старости и с недавних пор понимает, что и до двадцати пяти не протянет. Нельзя воскреснуть три раза и не заплатить за это, Природа обязательно вспомнит о ней в нужный час, взяв свою плату за возможность ощутить, какова на вкус жизнь, ведь это же дается каждому при рождении? А Бонни, не повидав мир, с лихвой глотнула его жестокости и повзрослела слишком рано. И поэтому, когда Кэролайн спросила ее, не жалеет ли она о принятом решении, Бонни, не ответив ей, для себя решила, что нет. Наверное, только тогда она по-настоящему поняла его важность и правильность. Возможно, у нее есть только месяцы. А может, она умрет уже завтра. Никто не знает точно, а Беннет уверена, что не хочет бесцельно и бездумно ждать момента, когда контролер будет проверять выданный ей еще несколько лет назад самим Стефаном билет в один конец. У нее так много незаконченных и несовершенных дел, она ведь, по сути, даже не познала жизнь за пределами родного города, а поэтому поездку по реке Стикс хочется отложить. Сальваторе кладет руку ей на плечо; мягкость его взгляда сменяет настороженность: ― Все хорошо? ― Зачем ты приехал? ― вопросом на вопрос отвечает Бонни, ровным счетом, не чувствуя угрызений совести за свое поведение. Какой смысл в услужливости, когда она отдала собственную жизнь, лишь бы его удачно сложилась. ― Только честно. Стефан мнется, блуждает потерянным взглядом по ее лицу, не узнавая девочку перед ним, делает шаг назад, и в его глазах, полных и беспокойства, и вины, Беннет читает уже привычную фразу: она действительно изменилась. Настолько резкий переход, кажущийся буквально подменой, пугает и лишает дара речи на секунды всех, кто пытался поговорить с ней, неожиданной поймав или в очереди супермаркета, или на пороге ее дома, прежде чем Бонни или захлопывала дверь с неуклюжими извинениями (которые таковыми и не были, на самом деле), или уходила подальше. ― Прости меня, ― уверенно говорит Сальваторе, от чего у нее не остается сомнений в его честности, в том, что он действительно сожалеет. В конце концов, они с Еленой всегда были мучениками, разница лишь в том, что он ― истинный, по-настоящему испытавший горечь последствий, а Гилберт ― ложная и показная. ― За что? ― За все. Знаю, что, если бы не я, не мой приезд и эгоизм, ничего бы не произошло с тобой и твоей семьей. Мне жаль, Бонни, действительно жаль. Она скрещивает руки на груди, ограждая себя от него, пытаясь не поддаваться воспоминаниям, потому что смерть бабушки и отца, превращение матери до сих пор глухой болью отдаются в районе груди, когда кто-то напоминает о произошедшем. Она отводит взгляд, потому что знает, что не сможет выстоять его собственного ― сожалеющего, теплого. ― Мне бы хотелось, чтобы твои извинения что-то исправили, Стефан, но они не меняют последствий, ― находит в себе силы ответить Беннет. ― Моей семье пришлось заплатить высокую цену, пожертвовать всем ради того, чтобы каждый из вас добился желаемого или попросту остался в живых. И куда это их привело? В могилу, точно. А вы вынесли из этого урок? Нет, потому что вы до сих взбалмошные, импульсивные и несамостоятельные, до сих пор рветесь в чужие разборки, считая это своим долгом. Какое-то время назад, особенно после смерти отца, мне хотелось посмотреть, как вы будете со всем справляться, когда меня не станет. Не будет магии, не будет быстрого решения проблем и чужих жертв. И я вижу, что дружба, о которой вы так громко говорите, ничего не значит; ее вообще нет, Стефан. Я ради вас умирала, возвращалась обратно, и единственный раз, когда мне, правда, понадобилась вся ваша помощь, боже, да хоть возвращение долга за все, что сделала для вас, ради вас, что происходит? Вы находите себе близнецов из ковена, поставляющих наркотики и магию под страхом смерти, начинаете новую жизнь, хороня воспоминания об умерших. У Беннет в глазах жгучие слезы; она вот-вот сорвется, но как только Сальваторе предпринимает попытку вставить хоть одно слово, Бонни сжимает кулаки до побелевших костяшек и отметин от ногтей на внутренних сторонах ладоней, до содранной на них кожи. ― Ваши извинения ничего не значат. Она пытается выйти из ванной, обходя вампира и отчаянно не желает плакать перед ним, потому что это низко. Потому что она дала слово не говорить ничего из того, что успела рассказать ему мгновения назад, не плакать и не впадать в истерики. Потому что это не она. Это не ее ход мыслей, она бы никогда в своей жизни не стала требовать от них чего-либо или обвинять в том, что ей не помогли. Она Бонни Беннет, самостоятельная девочка своего отца, умница бабушки и славная подруга. Преданная, самоотверженная, чистая. Все эти грязные слова, мысли ― они не ее, они принадлежат Каю. Беннет зла, она не понимает, почему жизнь так несправедлива, Бонни обижена, но она не достигла того уровня эгоизма, когда каждый тебе должен. Девушка, больно задев плечом косяк двери, наступает на лежащий на полу букет и почти спотыкается, готовая упасть, но в нужный момент Стефан подхватывает ее и крепко-крепко обнимает, развернув к себе так, что лицом Бонни утыкается в его рубашку. Она, плача, будто чувствует, как все эмоции, переживания, которые Беннет так старательно прятала внутри себя, наконец переполняют ее. Абсолютно все сразу, диаметрально противоположные и похожие, гадкие и постыдные. А Сальваторе гладит ее по волосам, плечам, спине и рукам, нашептывая слова о том, что все будет хорошо и все образуется. Ей так хочется в это верить. А еще в то, что он тоже понимает ― это не она, она не могла так измениться, так испортиться. Ожесточилась, да, но не прогнила внутри. Чуть позже Стефан оставляет ее одну, чтобы Бонни привела себя в порядок. Смотря на свое отражение в разбитом зеркале, Беннет борется со жгучим и невыносимым желанием прикоснуться к его поверхности и починить с помощью магии. Она даже подносит руку к трещинам с пятнами ее крови, робко касаясь их кончиками пальцев, и проводит рукой вдоль одного из сотен ручейков, но ничего, кроме неприятного покалывания от соприкосновения с шероховатой поверхностью, не чувствует. В ней больше нет силы Беннетов, и с каждым напоминанием об этом Бонни становится только хуже, будто с каждым разом еще дольше держат под водой, не давая сделать спасительный глоток воздуха. Крепкие мужские руки кольцом сходятся на ее шее, глубже окуная Беннет в ванну; она дергается и брыкается, как бешеная, царапая его предплечья до разорванной плоти, отчаянно, безумно и яростно. Пытается дотянуться до его лица, чтобы инстинктивно найти глаза и выцарапать их, раздавить глазные яблоки, словно это лишь два сваренных вкрутую яйца, или хотя бы нащупать шею и чудом оторвать от нее кусок, задев жизненно необходимую артерию. Но ничего из этого не выходит, потому что он неожиданно кусает ее левую кисть, именно в том месте, где особо хорошо видно лазурные ленты вен под тонкой смуглой кожей, и, как сошедший с ума вампир, пьет ее кровь, прокусывая мясо сильнее, чувствуя теплоту ее плоти, сладковатый привкус и ударяясь зубами о тонкую кость. Беннет от резкой боли раскрывает рот в попытке закричать от агонии, как настоящая шотландская банши, но вода быстро заполняет легкие, попадает в нос, уши и раскрытые глаза. Все тело горит; так сильно, что у нее не хватает сил терпеть и она, обмякнув и лопатками касаясь поверхности ванной, просто ждет, когда все закончится. Спасительное забвение наступает мгновением позже, когда уверенным рывком ее вытаскивают из воды, и сквозь пелену, прежде чем умереть, она видит очертания лица Кая, улыбка которого по ширине может соревноваться с той, что была у Чеширского кота в Стране Чудес. Воспоминание настолько яркое, четкое и почти реальное, что Бонни приходится схватиться обеими руками за край раковины, чтобы не упасть. К горлу подкатывает тошнота; она чувствует ее горьковатый вкус на кончике языка и неприятное ощущение внутри, словно все органы переворачиваются наизнанку. Голова кружится, и Беннет наклоняется к раковине, прикладывая лоб к холодной поверхности. На лицо и волосы попадают капли воды. Вдох. Выдох. Главное ― глубоко дышать, и все обязательно вернется в норму. ― Черт возьми, ― шепчет Бонни, выпрямляясь и открывая шкафчик с лекарствами. Большая часть из них просрочена уже давно, но она все равно надеется, что что-нибудь полезное отыщется. Когда становится понятно, что поиски не увенчаются успехом, девушка чувствует себя опустошенной и потерянной. Тот, кто сказал, что время лечит, а прошлое отпустить можно так же легко, как запустить воздушного змея, явно не встречался с по-настоящему тяжелыми пережитыми событиями в своей жизни. Или не знаком с Бонни Беннет, жизнь которой - это один сплошной кошмар, идеальный для нескольких полнометражных хоррор-фильмов, что могли бы принести Голливуду не один миллион выручки. Закрывая кран, Бонни думает, что удобно было бы вот так отключать и собственные переживания. Если не стирать их из памяти навсегда, то хотя бы надежно спрятать в самых дальних ящичках подсознания, поближе к детским воспоминаниям, которые она не вспомнит, даже если будет стараться изо всех сил. Идеально было бы. Неожиданно проснувшаяся зависть к вампирам потухает так же быстро, как появляется, потому что Беннет вспоминает безжизненные глаза Клауса и Деймона и реки крови, горы мертвых тел. Она делает глубокий вздох и проводит руками по волосам, чтобы привести их в порядок. Левый рукав закатан и показывает россыпь бледных шрамов и заживающих синяков; Бонни инстинктивно прикрывает их, опуская рукав. Если Сальваторе видел это и промолчал, она ему благодарна. Закрыв дверь в ванную, где осколки стекла так и валяются на полу, она быстро спускается по лестнице, ожидая увидеть Стефана в гостиной или у входа. Быстро обернувшись, девушка замечает, что ни коробки, ни цветов на пороге комнаты уже нет. Младшего из братьев Сальваторе она находит на кухне, к собственному удивлению. Стоя у небольшого столика и помешивая кофе в чашке с уродливым цветком, он быстро пробегается взглядом по новостям свежей газеты, время от времени проводя кончиками пальцев по, видимо, самым интересным моментам. Кое-где он останавливается, задумчиво вчитываясь. Стефан, поглощенный происходящим в Мистик-Фоллсе, не сразу замечает ее присутствие, и поэтому Бонни приходится «случайно» задеть коробки, башней стоящие у входа на кухню. В них что-то звонко гремит; шум отвлекает вампира, и тот встречается взглядами с Беннет. Ей хочется в этот момент обрести старшего брата в лице Стефана, который был бы константой в ее семье. Единственным постоянным членом четы Беннетов, который бы всегда был рядом, поддерживал, выбирал ее. Она могла бы привыкнуть к таким завтракам, когда кто-то готовил бы ей противный кофе в некрасивой кружке и подгорелую яичницу с пережаренным беконом и свежими овощами. На нее непременно будут смотреть с заботой и теплотой, спрашивать о том, как идут дела, как продвигается учеба и о какой-нибудь ерунде, вроде толпы женихов и шоппинга с подружками на следующих выходных. Она могла бы привыкнуть к Стефану и спокойствию с безмятежностью, которые он приносит с собой. С ним жизнь течет размеренно, и все идет своим ходом; нет утренних колкостей, громкой музыки и ирландского кофе, вместо них тишина и сводка новостей, планы на день и вечер, семейные разговоры и реальная заинтересованность в моральном состоянии друг друга. В глубине души она понимает, почему все выбирают Стефана. Был бы шанс, она бы тоже его выбрала, будь Бонни той душкой, которая только перешла в старшую школу. Но сейчас, понимая и себя, и его лучше, она бы точно так не поступила. Сальваторе легко подталкивает к ней чашку с горячим кофе, а Беннет уже готовится притворяться, что напиток нормальный на вкус и он почти угадал с количеством сахара. Сделав глоток, она думает, что ожидала совершенно не этого. ― Готовь мне кофе каждое утро, а. Стефан улыбается уголками губ, а в голове Бонни всплывают в этом момент лишь воспоминания о его брате, которые отдаются горечью на кончике языка и тупой болью где-то в районе желудка. Если закрыть глаза, можно представить в подробностях уже ставшие привычными завтраки с Деймоном, а они хоть и превосходят по уровню заряда бодрости те, что могут быть со Стефаном, но никогда не дают забыться. В 1994 они всегда были Бонни Беннет и Деймоном Сальваторе и будут в настоящем, в том время как с младшим из братьев Беннет быстро отстраняется от реальности. И, наверное, отчасти его секрет в том, что Стефан не переносит ее назад в прошлое разговорами и поведением; тот, кто сам от него бежит, просто по определению не может так поступать. ― По рукам, ― говорит Сальваторе, пока она забирает у него газету и ищет какой-нибудь интересный заголовок. К счастью, в этом городе все пока без происшествий. ― Так что, Бонни, какие планы на сегодня? Беннет быстро поднимает взгляд на него, но ответ на невысказанный вопрос приходит еще быстрее. ― Кэролайн рассказала тебе, ― обреченно отвечает Бонни, поставив кружку на стол с тихим стуком. Обсуждать планы со Стефаном совершенно не хочется. Ей кажется, что от одного только слова о них лопнет созданный этим утром мыльный пузырь комфорта и уюта, о котором она мечтала не один год. ― У нее никогда не получалось держать язык за зубами, ― виновато улыбается вампир, по-мальчишески пожав плечами. Но виновато он ни капли не выглядит; зато на секунду Беннет видит в нем лишь обычного подростка ― молодого, беспокойного и чуть взбалмошного, с кривой улыбкой и лукавым прищуром глаз, в которых плескается вселенская мудрость и печаль. Бонни только сейчас осознает, насколько старые у него глаза и сколько жизни за ними скрывается. ― Ладно тебе, мы могли бы вместе прокатиться. Я даже куплю тебе хэппи-мил по дороге, если захочешь, ― черты его лица вдруг приобретают привычную серьезность, пугая Бонни, но светлая грусть до сих пор видна в его глазах. ― Нам обоим не помешает это, согласись.