Классика жанра

Селиванов смотрел на склонившуюся перед ним голову и думал, что сейчас она похожа на маленькую провинившуюся девочку, которую вызвали к директору на ковер, а у нее нет слов для оправдания. «Мне не в чем оправдываться!» снова прозвучал в памяти ее отчаянный голос. Ей бы очень хотелось, чтобы не в чем было. И ему тоже. Пусть они не переступили черту, но то, о чем он думает, уже само по себе грешно и низко… Вспомнилась Лариса, ее отчаянные жесты, реплики как на подмостках театра, ее попытки объяснить, почему она не устояла перед другим мужиком. А ведь она тоже не устояла. Потому что приехала. И он, как тот чужой мужик, испытывает отнюдь не товарищеские чувства к этой женщине. И если он позволит себе перейти эту проклятую черту, то чем он будет отличаться от того мужика, а она – от Ларисы? Светлая макушка ее поникшей головы, как добровольное признание вины, заранее, когда еще не совершено преступление. Господи, зачем ты прислал ее сюда? Ведь знаешь, что человек слаб и не сможет устоять перед искушением! Ему – за Ларису, но ей-то за что? Антонова подняла голову и встретила его задумчивый печальный взгляд, будто он пытался отречься, отодвинуть от себя то, что хотелось схватить и не отпускать. - Вы планируете пробыть здесь всю неделю? – тихим голосом спросила она. - Пока – да, - и он не стал отвечать громко. – В пятницу вечером вернусь… - Хорошо, - она кивнула, отводя глаза. – Я спрашиваю на случай, если вы понадобитесь в офисе, чтобы знать, куда вам звонить… Хотя… вы не берете трубку… - Я буду носить телефон с собой, - серьезно пообещал Селиванов. – Сегодня случайно оставил дома – забыл. - Если бы я дозвонилась до вас, не пришлось бы приезжать, - словно пыталась оправдать гостья свое вторжение, с силой сжимая пальцами края пледа, чтобы унять дрожь. - Как хорошо, что я забыл телефон в доме, - все тем же спокойным голосом ответил Борис, точно о погоде говорил, и сразу же почувствовал, как Антонова напряглась, осторожно подняв голову и встретившись с ним взглядом. - Нет, - тихо, но твердо возразила она, – не хорошо. Я должна быть сейчас дома, у себя дома. И в следующий раз я отправлю сюда кого-нибудь другого. Холодова. Или Лисицына, - прозвучало обиженным тоном, Валентина резко встала и отвернулась к окну. - Чтобы задать такой вопрос? – не удержался Борис, глядя на искусно переплетенные локоны, заколотые одной большой шпилькой. Безумно захотелось вытащить ее и посмотреть, как они, еще влажные после дождя, рассыплются по плечам. Он даже украдкой почесал ладони, чтобы избавиться от желания послать все к чертям и… - Тема уже исчерпана, - Антонова едва заметно пожала плечами, и он промолчал, не зная, что ей на это ответить. Да, он мог бы заявить Ларисе, что все, семьи больше нет, изобразить оскорбленное самолюбие, даже устроить скандал, как хотела жена – чтобы она почувствовала себя значимой, раз его так задело случившееся. Он бы даже нашел слова, чтобы объяснить сыну, как так вышло, но… Она продолжала быть замужем. Стоя здесь, на кухне в его доме, она продолжала быть замужней дамой, супругой другого мужчины и матерью троих его детей. Он может развестись и обрести свободу, но что это изменит? Ветер на улице стих, теперь только моросящий дождь шелестел за окном. Валентина прикоснулась пальцем к стеклу в том месте, где с противоположной стороны на него упала капля, и провела по ее следу вниз. - Мне бы хотелось иметь две жизни, - вдруг услышал Селиванов ее задумчивые рассуждения и весь обратился в слух. – Одну – ту, которая положена, где я выполняю свои обязанности, делаю, что надо, чего от меня ждут, и всегда поступаю, как велит мне долг… Налаженную, знакомую, размеренную жизнь, которая меня, в общем-то, устраивает… - Валя замолчала. - А вторую? – рискнул Борис, не дождавшись продолжения. - А вторую, где я могу позабыть обо всем этом, отключиться от всех, почувствовать себя хорошо и… наслаждаться этим хорошо, - выдохнула Антонова, словно признаваясь в тяжком преступлении, и он осторожно сжал ладонями ее плечи. Валя вздрогнула и добавила: - И не чувствовать себя виноватой за это хорошо... Не быть виноватой… Он не удержался. Как и в тот субботний вечер, когда он встретил ее во дворе, Селиванов обнял ее крепко за плечи и прижал к себе. Разве что в этот раз она стояла к нему спиной и не рыдала. Или… Он вгляделся в отражение в стекле. Ее глаза смотрели на него в упор, поблескивая в ночи, но Борис не мог понять – от света или от слез. Вдруг Антонова склонила голову на бок, осторожно проводя щекой по его руке, и он почувствовал, как кожу обожгло. Все же плачет. Он снова пытался разобрать очертания в окне, увидел, что она закрыла глаза, и обнял сильнее, словно желая закрыть собой от всего мира, чтобы никто не видел, не знал, не мог обвинить. - Валентина… - прошептал Борис, касаясь щекой ее волос, и услышал, как она почти беззвучно всхлипнула. – Господи, дай нам сил! – тихо вырвалось у него на выдохе, точно стремительный поток воды, прорвавший дамбу. Антонова резко обернулась, заставляя его ослабить объятия, но совсем руки он не убрал. Наоборот, дождавшись, когда она снова замрет перед ним, как самоубийца перед прыжком в пропасть, Борис положил ладони ей на спину и медленно притянул к себе. Она не сопротивлялась, ничего не говорила. Завернутая в плед, как в кокон, Валентина лишь смотрела на него большими глазами, которые казались темно-синими в этом подрагивающем полумраке. Он снова произнес ее имя, медленно, словно только учился говорить, не отводя глаз, беззастенчиво разглядывая в ее зрачках все, кем она была и чем дышала. И лишь одна мысль пронзала мозг: пусть кара небесная обрушится на него, только на него, как на зачинщика всего этого безобразия. Он готов держать ответ перед кем угодно, но видеть ее глаза, обнимать, чувствовать ее тепло и едва ощутимое дыхание – бездейственно… это выше его сил. Медленно, будто боясь испугать, Борис наклонился к ее губам и осторожно коснулся их своими, целуя нежно, трепетно, трогательно, словно ему было семнадцать и этот поцелуй решал его жизнь. Она не отпрянула, даже не остолбенела от такой наглости, как он мог ожидать, напротив – доверчиво закрыла глаза и невесомо положила руки ему на грудь, пусть и под пледом. И он осмелел – прижал ее к себе изо всех сил, будто она могла исчезнуть как сон в летнюю ночь, и целовал нос, подбородок, лоб, соленые от слез щеки, чувствуя, как она дрожит в его объятиях… Валентина не открывала глаза, лишь в какой-то момент уткнулась ему в грудь, и он зарылся лицом в ее волосах, целуя их. Они стояли молча, неподвижно, сдерживая дыхание, как шпионы, опасавшиеся быть застигнутыми во время сверхсекретной операции. Засвистел вскипевший чайник. Селиванов быстро выключил газ одной рукой и вновь обнял гостью. Пламя свечи мерно колыхалось и размножалось в стеклянных и полированных поверхностях, дождь потихоньку уставал моросить, а они все стояли, как единое целое, монолит, у кухонного окна. Борис наблюдал, как рассеиваются тучи и звезды начинают проступать на темном небе, и не хотел ни о чем думать – в данный момент не было ничего важнее того маленького продрогшего воробушка, постепенно отогревавшегося у него на груди. Лишь когда Валентина зашевелилась, Селиванов ослабил объятия и чуть отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза. Но она не поднимала головы, только рука ее вынырнула из-под пледа – поправить прядь волос и вернулась обратно. Не удержавшись, Борис аккуратно вытащил большую декорированную шпильку из ее сложной прически и положил ее на стол. Локоны упали на плечи, и лишь когда он коснулся их ладонью, она подняла на него глаза, глянула быстро и пошла прочь из кухни. Но он успел рассмотреть конец света в темном тревожном взгляде и бросился догонять. - Валентина!.. – Селиванов поймал ее за плечи, она остановилась. – Простите меня, ради бога… - в спину ей прошептал он, и только тогда Антонова медленно обернулась. - И вы меня… - едва шевельнула губами она, Борису пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. – Я не могу… У меня одна жизнь… первая… есть долг, обязанности… - слезы вновь побежали по ее щекам. - Я понимаю, - вглядывался в ее глаза Селиванов. Запутавшаяся, растерянная, заплаканная, в этом длинном пледе, как плаще, она была похожа на даму из эпохи мушкетеров, только капюшона не хватало для достоверности образа. Борис поднял было руку, чтобы поправить локон, захлестнувший щеку, но передумал на полпути. - Я не могу… - яснее, тверже повторила Валя, отчаянно держа себя в руках, чувствуя, как сердце колотится где-то в ушах, и там же пронзительно верещит злобный голос совести. Что ты наделала?! У тебя полтора десятка лет брака за плечами! Трое детей! Муж, упахивающийся на работе, чтобы обеспечить всем вам достойную жизнь, занимающийся делами даже в выходные, чтобы ты могла в охотку препарировать трупы в своей ФЭС и не думать о завтрашнем дне, а ты тут в куртизанку играешь! - Это моя вина, - услышала она твердый голос Селиванова. – Я не должен был… Моя, слышите? – он словно читал ее мысли, слышал вместе с ней этот мерзкий голос совести, способный заглушить любую внешнюю стихию. – Не смейте себя винить! – повысил он тон. Ему очень хотелось обнять ее снова, погладить по головке, сказать, что все в порядке, что конец света отменяется, а посему не стоит беспокоиться, но он бессильно сжимал кулаки в темноте, понимая, что сделает лишь хуже. Угрызения совести отражались в ее зрачках вместе с пламенем свечи, которое теперь казалось инфернальным огнем. - Все, что здесь случилось, произошло исключительно по моей инициативе, - уверенно произнес Борис, желая потушить это пламя и вытереть слезы с ее щек. Она смотрела на него отчаянными глазами и не говорила ни слова. – Пойдемте пить чай, - вдруг тихо предложил он, и ее губы дрогнули в слабой улыбке. Следующие десять минут они молча сидели на кухне за столом, обнимая каждый свою кружку ладонями, безудержно желая прикасаться ими совсем к другому. Но ни один не посмел. - Я постелю вам в большой комнате, - прервал затянувшуюся паузу Селиванов, - а сам лягу в Лешкиной. - Наверное, разумнее наоборот, - слабо возразила Антонова. – Я все же меньше… - Это не имеет значения, там везде кровати большие. Она кивнула, не став спорить, но сразу уснуть не смогла – долго ворочалась в постели, прислушиваясь к шорохам в соседней комнате. Его поцелуй до сих пор жег губы. Стоило только вспомнить, как ей казалось, что она летит с обрыва вниз, но никто ее не страхует при этом. Валентина закрывала глаза, чтобы погрузиться в сладкое забвение, но лишь острее ощущала его прикосновения к своему лицу, словно он был рядом и целовал прямо сейчас, в режиме реального времени. Промучившись, как ей показалось, полночи, Антонова уснула ближе к утру. Разбудил ее какой-то непонятный резкий звук. В доме было еще темно, она медленно села на кровати, вспоминая события предыдущего дня и оглядываясь по сторонам. Вчера она даже не успела осмотреть комнату, в которую Борис отправил ее спать. Темень была – хоть глаз выколи, внутренне ее все еще трясло, Валентина была вымотана, опустошена, поэтому просто упала на кровать, почувствовала, как он накрыл ее одеялом прямо поверх пледа и ушел. А она пыталась уснуть. Теперь же в комнате стоял приятный глазу полумрак, в котором можно было разглядеть небогатый интерьер типичного деревенского дома, переделанного под дачу. Антонова поежилась, выбираясь из-под одеяла, и, встав, завернулась в плед – после ночной грозы в доме было прохладно и свежо. Дверь в комнату была закрыта, хотя Валя не помнила, чтобы кто-то из них двоих это делал, но, видимо, Борис все же решил закрыть потом. Не успела она аккуратно потянуть дверь на себя и появиться на пороге небольшой сквозной комнаты, служившей чем-то средним между коридором, столовой и дополнительной спальней, как услышала: - Я вас разбудил… - на другом пороге, напротив нее, стоял Селиванов. - Нет, - осипшим после сна голосом возразила Антонова и, сделав пару шагов, заметила зеркало, висевшее на стене. – Боже, на кого я похожа, - устало выдохнула она, пытаясь пригладить взлохмаченную шевелюру и мысленно радуясь, что косметика не сильно поплыла. Видимо, водостойкая тушь была действительно водостойкой. - На самую красивую женщину на свете, - просто улыбнулся Борис, словно это был обыденный вопрос о погоде, а не риторический, не требующий ответа. - С вами опасно разговаривать, - пробубнила Валя, пряча улыбку, и отвернулась, доставая из сумки телефон. – Черт. Отключился. Я забыла его зарядить в офисе. Специально же брала зарядку, - посетовала она, и совесть охотно напомнила, чем она занималась накануне на работе так увлеченно, что забыла про телефон. – Сколько сейчас времени? - Четыре утра. - Вы всегда так рано встаете? - Я не ложился. Антонова стояла, кутаясь в плед, не зная, как продолжить этот разговор и нужно ли это делать. Опасные вопросы вертелись на языке, но, помня вчерашнее, она отчетливо понимала, что любое неосторожно брошенное слово ведет к непредвиденным последствиям, и предпочла промолчать. - Ну что ж, - философски рассудил Борис, возвращаясь на кухню. – Раз никто не спит, предлагаю позавтракать, - нарочито жизнерадостно сказал он. – Кофе или чай? - Кофе, - кивнула Валентина, устраиваясь в уже знакомом кресле. - Со вчерашнего вечера еще остались блины, могу сделать бутерброды, - продолжал он и, глянув в окно, добавил: - Скоро рассветет… - Кофе, блины, бутерброды и рассвет – отличное меню, - улыбнулась Антонова и тут же одернула себя: ты еще пококетничай! - Замечательное, - словно не заметив подвоха в словах, поддакнул Селиванов, нарезая хлеб, сыр и ветчину. – Дождя ночью не было, земля достаточно впитала, чтобы моя машина проехала по дороге – я вас отвезу на станцию. - Выгоняете… - сорвалось у нее, и она тут же прикусила язык. Он обернулся, окинул ее взглядом, словно оценивая ситуацию, и негромко хмыкнул: - Моя б воля, вы бы здесь жить остались… Валя почувствовала, как щекам стало горячо, и поспешила отвести взгляд. Борис тоже отвернулся, понимая хрупкость обстановки и невесомость угрозы, и сделал вид, что всю жизнь только и мечтал, что стоять и резать продукты. - Я выйду… подышать… - неуверенно пробормотала Антонова, поднимаясь с кресла. - Конечно, - кивнул он, не отвлекаясь от дела. Валентина с трудом сняла тяжелый замок, что висел внутри на входной двери, и вышла на крыльцо. Все вокруг было мокрое, с листьев и травинок до сих пор падали одинокие капли. Букашки уже проснулись и торопились умыться и напиться, хотя с учетом ночного ливня, они должны были думать, что случился потоп, и ждать солнца, чтобы обсохнуть. Ей бы тоже не помешало умыться… Вдали светлел горизонт, почему-то окаймленный по бокам лесом, а посередине – пустой, и из этой пустоты поднимался густой туман. Что там говорят народные приметы? День будет ясным? Антонова задрала голову к небу – там, действительно, не было ни облачка. Дверь скрипнула, и на крыльце появился Борис. - Мы можем позавтракать на улице, - предложил он и с улыбкой добавил: - С видом на рассвет. - Можно, - согласилась Валентина, пытаясь вспомнить, когда в последний раз в своей жизни она встречала нерабочий рассвет. - Только вас надо одеть потеплее, - окинул он ее задумчивым взглядом. - И умыть, - подхватила Антонова, но, заметив озорные смешинки в его глазах, быстро добавила: - Ну, это я сама справлюсь, если покажете где. - Пойдемте, - все-таки рассмеялся Селиванов и провел ее в ванную комнату. Когда она вышла снова на улицу, чистая и посвежевшая, то с удивлением увидела, что он постелил туристическую пенку прямо на крылечные ступеньки, а на походном низком столике стоял поднос с блинами и бутербродами. - Сейчас принесу кофе, - сообщил Борис и исчез в доме. Валентина аккуратно устроилась с одной стороны ступеньки, зябко облокотилась на рампу и тут же почувствовала прикосновение чего-то мягкого и пушистого к своим рукам. Удивительное дело – он раньше нее заметил, что она забыла завернуться в плед. Да, Антонова, давно ты не была такой рассеянной. - Спасибо, - улыбнулась она, укутываясь в теплое покрывало, не глядя на Селиванова. Через несколько секунд он вынес ей еще один плед. - Чтобы не замерзли, - наставительно произнес Борис, видя вопрос в ее глазах. – А вот теперь будет кофе. Валя молча укрыла ноги, согреваясь и просыпаясь, наконец. Не зря говорят, что утро вечера мудренее, сейчас ситуация не казалась ей такой взрывоопасной, как при свете свечей, но она порадовалась, что их будет разделять столик. - Как интересно рассечен лес на две половины, - озвучила она свои мысли, когда Селиванов принес кофе и устроился на ступеньках с другой стороны подноса. - Там река, - флегматично ответил он. – Мы с Лешкой ходим туда рыбу ловить, а летом и купаться. - Наверное, хорошо здесь летом, - после глотка горячего кофе, Антонова с наслаждением вдохнула полной грудью свежий воздух. - Хорошо, - кивнул Борис, хотя с языка чуть не сорвалось «приезжайте». Словно почувствовав это, Валя побоялась продолжать невинную светскую беседу и решила полностью отдаться завтраку. Солнце медленно вставало над горизонтом, рассеивая туман, и теперь серебряная лента реки была хорошо видна с крыльца. - Красиво… - не удержалась от восхищенного комментария Антонова, закончила с едой и, заметив его пристальный взгляд, добавила: - У вас есть расписание электричек? Мне бы хотелось заехать домой перед работой – переодеться и вообще… - она недоговорила, но Селиванов кивнул совершенно невозмутимо. - Конечно. Электричка есть в пять. В шесть вы будете на Киевской. - Как раз, - заметила она. Собирать было нечего – взяла сумку да пошла. Борис убрал стол, пенки и пледы в дом и вынес ей свою куртку и ее кофту. - Кофта еще сырая, накиньте куртку, потом в офисе оставите – я заберу. В конце концов, один же морг делим, - он улыбнулся от двусмысленности фразы. - Спасибо, - робко улыбнувшись в ответ, Валя натянула на себя куртку и осторожно добавила: - За все. И… мы ведь можем быть… оставаться коллегами, верно? Друзьями… - Конечно, - уверенно подхватил Селиванов. – Мы все можем – взрослые ж люди! И почему-то ей почудился пафос в его словах, но, ухватившись за сам факт положительного ответа, Антонова лишь кивнула и позволила подвезти ее до станции. В дороге ни один не проронил ни звука. Валентина первой выскочила из автомобиля и, не глядя махнув рукой на прощанье, поторопилась к кассе. Он даже не стал выходить из машины.