Классика жанра

Утром в понедельник Антонова была сама не своя. Поймав себя на том, что она рада раннему уходу супруга на работу, Валя мысленно рассердилась, но ругать и казнить себя сил не было. Даже совесть почему-то молчала, словно забыла проснуться после длинной ночи. Воскресный вечер прошел спокойно, несмотря на излишнюю резкость Степана. Но Антоновой не хотелось в очередной раз спрашивать, что случилось, - слишком болезненными для нее были эти разговоры в последнее время. Супруг все время жаловался на партнеров и был мрачнее тучи. Вот только если раньше, выплеснув свои эмоции, он обычно ее успокаивал, что все будет хорошо, и говорил, чтобы не обращала внимания, сейчас он словно замыкался в себе и не считал нужным вселять в жену уверенность в завтрашнем дне. И Валя предпочла не спрашивать причину его поведения. Захочет – сам расскажет. Не маленький, в конце концов. Какое-то небывалое умиротворение разливалось в ее душе, и лишь совесть пинала своим острым башмаком, напоминая, что это не умиротворение, а самый настоящий пофигизм. Да, возможно, она даже была права, но Антонова чувствовала себя неимоверно уставшей, точно сражалась с ветряными мельницами, причем непонятно за что. Жалость к самой себе то и дело заглушала другие чувства: почему она должна вокруг всех прыгать и всем во всем потакать? Хоть бы кто-нибудь сделал хоть что-нибудь подобное для нее. И с этого момента становилось сложнее. Потому что этот кто-нибудь был, и она прекрасно об этом знала. Более того – приняла тот факт, что он есть. Ну, есть и есть – мало ли, кто топчет эту грешную землю вместе с ней, – что с того? А то, что у нее вдруг появилось особое отношение к одному из семи миллиардов человек, так то ее личное дело. В вечных спорах с самой собой, Валентина порой теряла связь с реальностью, что было опасно с точки зрения окружающих – начнут спрашивать, что случилось. И подозревать всякое. Поэтому Антонова твердо решила, что ничего делать не будет. Вот вообще ничего. Как все сложится, так и сложится. В конце концов, на данный момент ей не в чем себя упрекнуть – ее поведение не выходит за рамки. Ведь тогда, во дворе, ее мог утешать, например, Круглов. Нет ничего зазорного в том, чтобы утешить коллегу. То, что она чувствует, – это одно, то, что делает, – совсем другое, и не надо смешивать эти две вещи. Как любой свободный человек она имеет право чувствовать то, что чувствует, даже если с самой собой она не смеет обсудить эту тему. Ведь человек не властен над своими чувствами – только над действиями, а действия у нее безупречны. Мысли ходили по кругу, пытаясь оправдать ее состояние и в то же время не касаться напрямую больной темы. Даже придя на работу, она поймала себя на мысли, что постоянно взвешивает «хорошо» и «плохо», стараясь не нарушить хрупкий баланс. Валентина впервые, наверное, пожалела, что нет ни одного нового трупа, чтобы можно было отвлечься любимым делом, потому что за неимением оного собственные мысли сводили с ума. От постоянных прыжков с одной чаши весов на другую кружилась и болела голова. И почему она не взяла отпуск? Уехала бы одна или позвала кого-нибудь из подруг развеяться. Сменила бы обстановку, встряхнулась, взглянула бы по-новому на ситуацию. Какой-нибудь экскурсионный тур в Италию или Францию. А что, Европа, говорят, в мае очень хороша – тепло и все цветет… Антонова сидела за столом, невидяще глядя на заставку монитора, когда дверь морга распахнулась, и вошел Борис. Сделал пару шагов и недоуменно остановился. - Валя? – вырвалось у него. - Боря? – вздрогнула та, вставая, как школьница во время захода в класс директора. - Что вы здесь делаете? – хмурился Селиванов. – У вас же отпуск! - Отпуск? – непонимающе переспросила Антонова, а потом спохватилась и шлепнула себя ладонью по лбу, пытаясь разыграть непринужденность. – Точно, вы же не знаете! Нет, я тоже не пошла в отпуск. Тоже по семейным обстоятельствам. Так что вот… - не закончив фразу, она развела руками. Борис сделал еще несколько шагов в ее сторону, словно желая что-то сказать, но не решаясь сделать это. Валентина тоже не знала, как поступить в данной ситуации. Все выходило как-то глупо, несуразно… - Что же теперь делать? – тихо спросил Селиванов, и она была совсем не уверена, что он имеет в виду работу. Достав из ящика стола график, Антонова уткнулась в него взглядом, чтобы не смотреть в глаза Бориса, и просто пожала плечами. - Вам – ехать домой. Поскольку в отпуск никто не ушел, то мой рабочий день сегодня, а ваш – завтра. - Точно? – вдруг переспросил он и, подойдя, встал у нее за спиной, чтобы взглянуть на таблицу рабочих дней. – И правда… - тихо прозвучало над самым ее ухом, отчего тело моментально покрылось мурашками. – Вам холодно? – заметил Селиванов, и Валя прокляла все на свете, понимая, насколько тонкая грань разделяет их. - Нет, - заставила себя выдавить Антонова, сдерживая желание прокашляться, чтобы голос не скрипел так предательски, и зачем-то добавила: - Так, вспомнила кое-что… неважно, - усилием воли она заставила себя вернуться к деловому разговору. – Как видите, сегодня мой рабочий день, вы можете ехать домой, - уже увереннее произнесла она и, сделав шаг в сторону, стала убирать график на место в ящик стола, словно для этого нужно было минут десять, не меньше. - Вижу… - медленно ответил Борис и, помолчав, добавил: - Штирлиц никогда еще не был так близок к провалу… Антонова резко обернулась, не сумев совладать с испугом в глазах, что не укрылось от его внимания. Взгляд Селиванова потеплел, и он мягким, будто извиняющимся тоном, произнес: - Это так… я тоже вспомнил кое-что… - Она неопределенно кивнула, и он, уловив напряжение во всей ее фигуре, позволил себе улыбку. – Тогда я поеду домой. Пишите – если что. Валентина оробела, не зная, как трактовать эту фразу, но Борис лишь снова улыбнулся, дернув подбородком в сторону принтера, и она внутренне выдохнула: ну, конечно, записки, которые они оставляют друг другу по работе. - Конечно, - облегченно улыбнулась Антонова, радуясь, что нет никакого подвоха в словах, как вдруг услышала: - У вас очень красивая улыбка… И эта самая улыбка моментально исчезла с губ Вали, мысли забегали, ища пути к спасению. - Спасибо, - быстро пробормотала она и затараторила: - Пожалуй, пора действительно заняться делом. Столько отчетов еще нужно закончить… - Столько трупов ждут приема, - подхватил Селиванов, в голосе сквозила легкая насмешка, что Антонова не удержалась и укоризненно посмотрела на него. - Ну зачем вы так… - Простите… - теперь интонация выдавала школьника, провинившегося перед учительницей. – Пожалуй, вы правы, не буду вас отвлекать. Хорошего дня, Валентина, - и он направился к выходу. - И вам, - едва пролепетала в ответ Антонова, выпрямившись у стола как стойкий оловянный солдатик, но стоило Борису выйти, как она с тяжелым вздохом опустилась на стул. – Ну ничего, - после паузы утешающе сказала она себе, - впереди лишь посменные дежурства, шансов на встречи нет, так что скоро все наладится. И с особым рвением Валентина открыла папку, в которую сохраняла отчеты, в поисках какого-нибудь на самом деле незаконченного, чтобы перестать, наконец, думать о том, о чем думать не надо. Взъерошив волосы одной рукой, Соколова быстро приближалась к стойке. Завидев ее, Алла протянула ручку. - Спасибо. Доброе утро! Совещание уже прошло? – накалякав кое-как свою подпись, Юля торопливо расстегивала пальто. - Прошло, - кивнула Семенчук. – Тут вообще такое творится… - сделала она большие глаза. - Что случилось? – напряглась Соколова, но Алла не успела ответить. - Где тебя в этот раз носит, капитан? – грубый окрик Лисицына вызвал недоумение у обеих девушек, заставив их синхронно обернуться в его сторону. – И долго ты там стоять собираешься? – ничуть не смягчился майор. – Рогозина уже допрос ведет… - он махнул рукой и направился в Зазеркалье. - Что это сейчас было? – ошарашено посмотрела на Аллу Юля, но та лишь развела руками с таким же выражением лица. - Понятия не имею. С утра все нормально было… - Так ты идешь, капитан? – Соколова вздрогнула от этого резкого голоса, мысленно выругалась и поспешила в темную комнатушку, оставив свое пальто на милость Аллы. И какая вожжа на этот раз попала под хвост Лисицыну? Галина Николаевна допрашивала Чижейко Анну Михайловну – вторую кухарку из тридцать пятой школы. Юля хотела уже спросить у Кости по-быстрому, что случилось, но, заметив его высокомерный взгляд, решила, что лучше уж постарается понять сама по ходу пьесы. - Как директриса сегодня заявила, что уволит нас, так я и пришла сюда сразу, - поведала Чижейко Рогозиной. – Виновные-то не найдены до сих пор, а слухи ходят. И там, наверху, - она задрала палец в потолок, - видимо, на Коршунову наехали. А она – на нас. А я не хочу работу потерять, - нервно теребила женщина ручки своей сумки. - Вы что-то утаили от следствия во время первой беседы? – строго взглянула на нее Галина Николаевна. - Да ну что вы! Бог с вами! Какое утаила! – замахала руками Анна Михайловна. – Я просто тогда не вспомнила об этом. Или не подумала, что это важно. А теперь… даже не знаю. В общем, я расскажу, а вы сами решите, полезная это для вас информация или нет. Только я сразу хочу сказать, - быстро оговорилась она, - я не сплетница, я просто хочу, чтобы эта история поскорее ушла в прошлое. И чтобы с работы меня не выгнали. - Рассказывайте уже, - с трудом подавила вздох полковник. - Так вот, - обстоятельно начала Чижейко, - вы, наверное, знаете, что у Машки, ну Забродиной, ну моей коллеге по цеху, муж ушел. - Знаем, - подтвердила Рогозина. - А к кому ушел – знаете? - А это важно? – насторожилась Галина Николаевна. - Да кто ж его знает, - всплеснула руками Чижейко. – Вот только работает она тоже в нашей школе, ну любовница-то Машкиного мужа. И в тот день она к нам приходила в столовую – хотела поговорить с Машкой. - Как интересно, - пробормотала полковник. – И кто же эта женщина? - Да Тамарка, Ведерникова! – Чижейко говорила так, словно Рогозина обязана была знать эту историю сама. – Она еще классная учительница у Машкиного младшего сына – в третьем А. На мгновение позабыв об утренней стычке, Лисицын и Соколова переглянулись. - Так это она же нашла ту самую упаковку, - пробормотала Юля. - Вопрос – нашла ли! – хмыкнул Костя. - Знаете, они в школе никогда особенно не общались, - продолжала меж тем Анна Михайловна. – Тамарка, эта фифа, делала вид, что она тут звезда и королева, а Машка молчала. Боялась она, понимаете? - Чего боялась? – уточнила Рогозина. - Ну как чего – что Тамарка на Вовке потом отыграется. У него и так с учебой не ахти, а тут совсем на тройки съехал. То ли она постаралась, то ли переживает пацан, что отец ушел к этой, - она неопределенно дернула головой. - То есть мальчик знает, что его отец теперь встречается с его классной руководительницей? – переспросила Галина Николаевна. - Встречается! – фыркнула Чижейко. – Да они живут вместе! Он ей квартиру снимает, он же ее и притащил в нашу школу из какой-то деревни, когда другая учительница в декрет ушла. Уж не знаю, как и о чем говорил с директрисой, только Тамарку взяли. Сначала она такая голуба была – всем улыбалась, вежливая, любезная, и спасибо тебе, и пожалуйста… А потом освоилась и выпустила коготки. Поняла, кто с кем против кого дружит, и выбрала свой лагерь. - И что же это за лагерь? - Есть у нас Ковалева Лизка, биологию ведет у старших классов. Она то ли какая-то родственница дальняя директрисы, то ли просто протеже. Вот Тамарка смекнула и заделалась к ней в подруги, чтобы ближе быть к начальству. - Вы говорили, что Ведерникова приходила в тот день в столовую, - напомнила Рогозина. – Когда именно это было? - Да вот когда ваши уехали и Коршунова всех отпустила. Тамарка пришла вся такая довольная, фифа, и стала говорить Машке, что, мол, хочет поговорить по-хорошему, договориться по-доброму, вся такая слащавая-слащавая, как лиса в курятнике. - А что Забродина? - Машка тогда струхнула немного, но особо раскисать некогда было – она все переживала и за детей, и за работу… Она просто сказала Тамарке, что говорить им не о чем. А та краля возьми и скажи, что, мол, ты еще пожалеешь, что не захотела договориться по-хорошему. Вот. - А о чем договориться? - А я почем знаю? – возмутилась Чижейко. – Они мне о своих делах не рассказывают. Машка вообще очень скрытная на этот счет. Потрепаться про детей – всегда пожалуйста, а ее отношения с мужем – это табу. Я просто подумала, что, может, это Тамарка все устроила, чтобы подумали на Машку – ну в нашей же столовой все произошло. Сама-то Тамарка в тот день не пострадала! А ведь всегда чай пьет тоже в столовой! – с видом мисс Марпл, только что раскрывшей преступление, заявила Анна Михайловна. Поблагодарив бдительную кухарку за сотрудничество, Рогозина подписала ей пропуск и прошла в Зазеркалье. - Ну что, все слышали? Возможно, это не имеет отношения к делу, но проверить надо. Как-то очень удачно все оказываются завязаны друг с другом. - Так что делать-то, Галина Николаевна? – поинтересовался Лисицын. – Везти сюда эту Ведерникову? - И Забродину тоже. Нужно понять, что у них там произошло. Нельзя исключать преступление на почве ревности и желания устранить соперницу. - Это вы о Забродиной? – недоуменно посмотрела на начальство Юля. – Вы думаете, что она подсыпала мышьяк в чай, чтобы отравить Тамару, а остальные выступали прикрытием? - Вполне возможно, - кивнула Рогозина. – А Ведерникова догадалась об этом. - Нашла и подкинула пакет из-под яда, чтобы мы нашли быстрее, - подхватил Костя. - Галина Николаевна, да у нее у самой же там дети учатся! – всплеснула руками Соколова. – А если бы они этим чаем траванулись? - Ну не траванулись же! – резко ответил Лисицын. – Может, потому и не траванулись, что она их предупредила, чтобы не пили. Или вообще – они у нее какао пьют! - Я не верю, что это она, - мотала головой Юля. – Отравить столько человек… детей! Ради того, чтобы расправиться с одним? - Если бы она отравила только Ведерникову, могло выглядеть слишком подозрительно, - заметила Рогозина. – Мы бы копнули и сразу выяснили, кто мог желать ей смерти. А тут столько народу – год можно разбираться. И все равно не найти. - Нет, у меня в голове не укладывается… - сокрушалась Соколова. – Галина Николаевна, ну вы же ее видели! Она сама мать! Как она других детей-то так хладнокровно травить будет? - Я много чего в этой жизни видела, Юля, - поучительно ответила полковник. – Не будем терять время – везите сюда обеих. Будем разбираться. Оперативники направились на выход, когда Рогозина вдруг вспомнила: - Да, Юля, а что это опоздания у нас зачастили? - Я не специальное, честное слово… - пылко начала Соколова, но полковник остановила ее жестом. - Вернешься – напишешь докладную. Нехорошо. - Слушаюсь, Галина Николаевна, - огорченно вздохнула девушка и отправилась догонять напарника. Но тот никуда не уходил – ждал за дверью и прекрасно все слышал. Никак не прокомментировав его самодовольную ухмылку, Юля прошла на выход и уже у самой двери обернулась. - Товарищ майор, вы едете или нет? Или я одна поехала? - Еду! – гаркнул он и иронично заметил: - Одна поехала… Тебя только пусти куда-нибудь одну… Соколова со злостью сжала кулаки, заставив себя промолчать. Сегодня был явно не ее день. Селиванов возвращался домой, толком не зная, чем ему заняться. Планов не было – он же рассчитывал, что сегодня у него рабочий день, а тут внезапно – выходной. Может, Ларису куда-нибудь позвать? В кино? В театр? Просто в магазин вместе съездить? Как-то нелепо смотрелись эти мысли в его голове. Сын говорил, чтобы он цветы ей подарил, ну это еще можно, а звать в кино… Борис сам не понимал, что в этом такого, но почему-то подобная инициатива казалась ему противоестественной. Поглощенный своими мыслями, он вошел в квартиру и не сразу услышал какие-то странные звуки, доносящиеся из комнаты. Сначала ему показалось, что жена затеяла генеральную уборку и чем-то там гремит, вытирая пыль. Потом мелькнула мысль о грабителе. Алексей в школе, Лариса могла выйти в магазин, он, Селиванов, на работе – идеальный момент, чтобы обчистить квартиру. Борис прислушался. - Ты сводишь меня с ума… - услышал он чужой мужской голос и решил, что супруга просто смотрит телевизор в постели. А он-то подумал, что в квартире наконец-то будет порядок. Селиванов даже усмехнулся такой глупой мысли, как вдруг услышал: - Это ты сводишь меня с ума… - и это уже был довольный, мурлыкающий голос Ларисы. Борис оторопел, не веря своим ушам, и только сейчас заметил стоящую в коридоре пару мужских ботинок, явно ему не принадлежащих, и чужое черное пальто. Растерянно хлопая глазами, Селиванов медленно осознавал самую очевидную и казавшуюся невероятной мысль: Лариса завела себе любовника, а он, как в абсурдной комедии, просто не вовремя вернулся с работы и застал их вдвоем. Классика жанра!