Классика жанра

Рогозина кивнула Александру на стул и сама устроилась напротив. Паренек неловко присел на край. - Ну, рассказывай, - подбодрила Галина Николаевна, видя, что тот не торопится начинать, воровато оглядываясь вокруг. - Где мама? Отпустите ее, она ничего не сделала. - Вот как? – нахмурилась полковник и тут же смягчилась, вспоминая, что речь идет о Юркином друге. – Саша, я понимаю, что это твоя мама, но… - Не понимаете! – вдруг резко перебил ее тот и пылко посмотрел в глаза, словно ждал признания. – Отпустите ее, это не она – это я! - Ты? – удивилась Рогозина, но покосилась недоверчиво. – Ну, рассказывай, что ты натворил, потому что лично мне кажется, что ты выгораживаешь мать. И готов оговорить себя. - Нет, - тихо ответил Александр. – Я говорю правду. Галина Николаевна вздохнула и набрала номер Соколовой, но, увидев ее в дверях, скинула звонок и сделала жест рукой, понятный им двоим. Юля кивнула и исчезла в допросной, где уже несколько часов сидела Мария Леонидовна. - У меня ребенок в садике, - тут же бросилась к ней Забродина. – Мне ее забрать надо! Отпустите, пожалуйста! Я заберу, соседке оставлю и вернусь, честное слово! – приложила она руки к сердцу. - Тише-тише, Таю уже забрали, - поторопилась успокоить Соколова, голос предательски дрожал. - Как забрали? – опешила подозреваемая. – Кто? Отец? – встрепенулась она. – Не оставляйте ему ее, он же ничего не знает. У Таечки аллергия на шоколад, апельсины, конфеты эти жуткие на палочке, на хлопья кукурузные – да на много продуктов! Он же не следит! Он же… - Мария Леонидовна, Тая у нас, - мягко перебила ее Юля. - Как у вас?.. – замерла Забродина, широко раскрыв глаза от непонимания. - Надеюсь, на молоко и печенье аллергии нет? – улыбнулась Соколова. - Нет, - все также ошарашено пробормотала женщина. – Если там меда и орехов нет, то все нормально. Юля достала телефон. - Костя, вы еще в буфете? – бодро спросила она. – Значит так: конфеты, орехи и мед не давать, понял? - Так точно, товарищ мама! – отрапортовал тот, с улыбкой, как показалось Соколовой, и она усмехнулась. - Давай, папаша, не переусердствуй… - Ты говорил с мамой? – спросила маленькая Таисия большого Константина. - С мамой, - кивнул тот. - А когда она за мной придет? Я домой хочу, - протянул ребенок. - Скоро, - ободряюще подмигнул ей Лисицын. – Сейчас поговорит с одной тетей и придет. Хочешь, мы пока во что-нибудь поиграем? - А во что ты умеешь играть? – с любопытством взглянула на него малышка. - Ну, я так сразу не знаю… - несколько растерялся бравый в других ситуациях мужчина, но тут же нашелся – не зря же майор. – А ты во что любишь играть? Давай играть во что-нибудь, что тебе нравится? Таисия окинула смелого Лисицына откровенно скептическим взглядом и осторожно произнесла: - Я люблю играть в доктора. Ты умеешь быть больным? - А то! – весело крякнул Костя, думая, что не так сложно завоевать расположение Соколовской дочки. А там, глядишь, через нее и маму можно будет к рукам прибрать. «Мама», тем временем, общалась с другой мамой, настоящей. - Мария Леонидовна, ваш сын Александр утверждает, что это он подсыпал мышьяк, - аккуратно сказала Юля, понимая, что это равносильно брошенной гранате. - Что? – краска схлынула с лица Забродиной. – Не слушайте его! – она тут же затараторила, замахав руками. – Нет-нет, не слушайте! Это не он – это я! Понимаете, я не специально, я не знала, что так все выйдет. Я, знаете, случайно… не заметила… опрокинула наверное в чай немножко… я не хотела, я без злого умысла… - оправдывалась женщина. - В чем был яд? – прищурившись, спросила Соколова. - В коробочке такой. В спичечной. Понимаете, я ж потому и не обратила внимания. Думала, что соль. Ну опрокинулась чуть-чуть – нестрашно. Я больше сахара положу – никто не заметит! – даже просияла подозреваемая, быстро осекшись, заметив строгий взгляд капитана. - Я так и думала, - вздохнула Юля. – Подождите меня тут, - она вышла из допросной и столкнулась нос к носу с полковником. - Что говорит? – спросила та. - Как узнала про Александра, тут же взяла вину на себя, - развела руками Соколова. - То есть ты считаешь, что это не она? - Галина Николаевна, она несет какую-то чушь, что яд был в спичечной коробке, что случайно попал в чай, что она думала, что это соль… - Юля раздраженно махнула рукой. – Сочиняет на ходу, чтобы сына не забрали! А он что, кстати? - Да он тоже не то говорит, - вздохнула Рогозина. – Мол, яд был в банке из-под витаминов, он спрятал ее на кухне у матери, а потом незаметно подсыпал. - И зачем? - Якобы чтобы сорвать уроки, - фыркнула полковник. – Говорит, что не подготовился – заигрался допоздна в игрушки на компьютере. Черт знает что!.. А девочка где? – вдруг вспомнила она. - В буфете – Лисицына укрощает, - виновато улыбнулась Юля и под укоризненным взглядом начальства поспешила оправдаться, подняв руки: - Он сам пожелал остаться с ней! И… у него вроде неплохо получается, - снова прыснула она. - Кстати, о детях, - улыбнулась Рогозина. – Он тут всерьез решил, что у тебя есть дети. - Ой, не говорите, Галина Николаевна! – всплеснула руками Соколова. – Уж и пошутить нельзя! - Так ты ему сказала, что это шутка? - Сказала, что хватит уже ерничать – пошутили и будет. Ладно, что делать-то будем с Забродиными? - Очную ставку проводить, - Рогозина ушла за подростком, а Юля прошла сразу в Зазеркалье, чтобы посмотреть на процесс со стороны. - Саша! – бросилась к сыну Мария Леонидовна. – Сашенька! Ну что же ты! Ну как же так! – обнимала она угрюмого паренька, покрывая поцелуями его голову. - Ма, ну хватит уже, - лениво отбивался тот, не глядя на нее. - Я вас оставлю на пять минут, - предупредила Галина Николаевна и присоединилась к Юле. - Сашенька, ты не волнуйся, я им сказала, что ты ни при чем, что это все я, - усадила сына на стул Забродина и принялась инструктировать: - Позаботься о младших. Я не знаю, сколько мне дадут, но… - Мам… - Погоди, не перебивай. Я тут сидела – думала. Позвони тете Оле из Киржача, пусть она приедет. У нее своих детей нет, а вас она любит. Я попрошу, чтобы мне разрешили с ней увидеться… - Мам… - Послушай меня! Тут эта девушка – капитан, кажется, добрая, я уверена, она не откажет. Я поговорю с тетей Олей, чтобы она опеку над вами оформила. Ты только отцу Таечку не отдавай, он же угробит ей здоровье… - Мам, да подожди! – вскочил со стула Александр, чтобы мать наконец-то замолчала. – Я знаю, что это ты, что случайно. Я тебя выгородить хотел. Откажись от своих слов. Тете Оле не дадут опеку из-за этого, - он дернул головой, и Мария Леонидовна догадалась, что он об отце. – Поэтому ты не можешь сесть в тюрьму – сяду я. А тебе младших надо поднимать. - Что ты такое говоришь… - недоумевая, прошептала мать. – Как – меня выгородить хотел? - Ну да, - с нажимом повторил сын. – Когда мне сказали, что тебя забрали, я сразу почуял неладное, а потом еще эта упаковка от яда, которую нашли. Ты хотела выбросить, да? - Саша, - ахнула женщина, - Сашенька, это не я! – на глаза навернулись слезы. – Я же думала, что это ты! Господи! - Не ты? – в свою очередь изумился подросток. – Так говорили, что там какие-то следы твои и… так это не ты? - Нет, сыночек, господи! Не я это, не я! Ты же говорил, что отравишь эту мымру, я думала, что ты и… господи, спасибо тебе, господи! – рыдала Забродина, обнимая сына, тот неловко уткнулся носом в материнское плечо. В Зазеркалье Соколова украдкой смахнула слезинку с ресниц. Супружеская чета Селивановых напряженно ждала прихода Алексея. Наконец, дверь распахнулась, и парень появился на пороге. Окинув понимающим взглядом родителей, он хмыкнул: - Возвращение блудного сына! - Не дерзи! – резко остановил его Борис. – Раздевайся и проходи в зал. И потрудись объяснить, что все это значит, - отец был суров, но спокоен. - Погоди, Боря, - метнулась к сыну Лариса. – Давайте побеседуем дружно, мы же семья, - она положила руки на плечи Алексея, но тот скинул их, процедив: - Семья… как же… - он прошел в зал. – Да, я все здесь перевернул. Нервы, знаешь ли, - он повернулся к отцу. – Как вы там говорите? Переходный возраст, о! Вот считай, что у меня там гормоны-феромоны и что там еще. - Ты можешь объяснить толком, в чем дело? – нахмурился Селиванов. – Из-за чего сыр-бор? Из-за того, что мы пропускаем твои соревнования? Я тебе уже сказал, что не знал про них. Но мы можем поменять билеты, найти другой тур и спокойно успеть. А если ты хотел поехать с нами, напоминаю, что у тебя учеба еще не закончилась. Вот летом можно поехать всей семьей. - Да не хочу я с вами! – зло огрызнулся Алексей. – Что мне там делать? Третьим лишним быть? И вообще – езжайте, куда хотите. Мне все равно! - Леша! – вновь бросилась к нему мать. - Отстань! – увернулся он от объятий. – Все, лекция окончена? Я могу идти к себе? – и, не дожидаясь ответа, ушел в свою комнату. - Что-то с ним не так… - пробормотал Борис, поворачиваясь к жене. - Ну ты же слышал – переходный возраст! – нервно ответила она и принялась поправлять покрывало на диване. - Он никогда не был таким задирой, - продолжал размышлять муж, но Лариса лишь усмехнулась. - Все бывает в первый раз, Боренька. Ты чаю не хочешь? Пойдем чаю попьем? - Я, пожалуй, еще раз с ним поговорю, один на один. - Не надо, - поймала его за руку жена. – Сам же говорил, что надо дать ему время остыть. Вот пусть остынет, - увещевала она. - Ну хорошо, - сдался Селиванов, позволяя увести себя на кухню. – Что с отпуском-то делать? - Ну его, этот отпуск! – нервно махнула рукой Лариса. – Давай в другой раз, а? А Райке я позвоню, чтобы она тур аннулировала. - Нехорошо как-то получилось, - задумчиво пробормотал Борис, помешивая несуществующий сахар в чашке чая. - Да ничего, у них такое бывает, - отмахнулась жена, отворачиваясь к столу за сахарницей и не зная, что муж имеет в виду совсем другое. Из головы у Селиванова не шел этот эпизод с отпуском на работе. Сначала как они вместе решили сорваться, потом как спорили, кто должен отдохнуть первым, затем… а затем она отправила его, заявив, что так будет лучше для всех. И снова это ноющее чувство, будто он что-то знает и не знает одновременно. Почему она так сказала? Чего она боится или от чего бежит? Неужели все-таки от него? Неужели… - Боря, ау! – резкий голос жены вырвал его из воспоминаний. – Я с тобой разговариваю, а не со стенкой! - Да, Ларис, извини, - Борис отхлебнул чай и поморщился – холодный и несладкий. – Что ты говорила? - Ничего важного, - фыркнула та и встала из-за стола, чтобы помыть свою кружку. - Знаешь, я, пожалуй, позвоню Рогозиной, - тоже встал супруг, оставив свою чашку на столе. – Просто за этот отпуск был бой. Если нам он теперь не нужен, пусть другой человек сходит. Молчаливый кивок Ларисы был ему ответом. Не став откладывать столь важное дело на потом, Селиванов рассказал начальству вкратце, что по семейным обстоятельствам отпуск отменяется, и попросил отпустить Антонову, раз та очень рвалась. Валя встретила новость без особого энтузиазма, чем удивила полковника. - Я думала, ты куда-то с мужем хотела поехать… - Хотела, - вздохнула подруга, но объяснять ничего не стала. - Что-то случилось? – осторожно осведомилась Рогозина. - Нет, Галь, все в порядке, - спокойно отозвалась Антонова. – Если я тебе не нужна, я бы поехала домой. Заодно обсужу с мужем отпуск. Получив разрешение, Валентина покинула ФЭС. По семейным обстоятельствам. Именно так сказала Рогозина, когда говорила о причине отказа Селиванова от отпуска. По каким таким семейным обстоятельствам? Этот вопрос не давал ей покоя, несмотря на все угрозы совести довести ее до мигрени. Это не ее дело, в конец концов! Ей свою семью надо спасать, о себе думать. Вот как, например, сказать Степе, что все переигралось снова и они могут позволить себе недельку каникул? - Знаешь, Валя, я не могу подстраиваться под капризы твоих коллег, - заявил муж хоть и спокойным тоном, но раздражение сквозило в каждом слове. – Сначала я все откладываю, чтобы поехать с тобой, потом ты говоришь, что все отменяется, и я опять должен все вернуть назад. А сейчас что прикажешь делать? Как я заявлю партнерам, что у нас то есть переговоры, то нет их? Серьезнее надо быть, - словно отругал он жену. – Я деловой человек и не могу так легко, как ты, менять свои планы. Последняя фраза задела Антонову. Это ей-то легко? Да знал бы он… Она тяжело вздохнула, понимая, что если бы знал – вообще Армагеддон случился бы. - Степа, не сердись, - мягко начала она, выбирая дипломатичный подход. – Ты же сам говорил, что хотел поехать без детей, только ты и я, - она улыбнулась. – Сейчас как раз есть такая возможность, потому что дети в школе. Я могла бы попросить маму недельку за ними приглядеть… - У меня две важные встречи на следующей неделе, - отрезал муж, затем смягчился и положил ей руку на плечо. – Извини, значит, в другой раз. Можно и с детьми. В конце концов, мы же одна семья, верно? – и, не дождавшись ответа, ушел в душ. - Одна семья… - пробормотала Валентина, глядя в окно на подступающую темень. Супруг вел себя холодно, сказал, что очень устал за день, поэтому ляжет пораньше, не дожидаясь ее. Не то чтобы Антоновой очень хотелось в объятия мужа, - положа руку на сердце, она сама не понимала, чего бы ей хотелось в этой круговерти новостей и событий, – но само заявление прозвучало как наказание. На душе почему-то было очень тоскливо. Валя включила телевизор и начала бездумно щелкать по каналам. На одном из них была, вероятно, какая-то передача про исполнителей девяностых годов – ее юность – и лохматый Тальков очень эмоционально выводил: «А я все помню этот день…» Антонова залипла перед экраном, обратившись в слух. Когда-то эта песня была ее любимой, и она, будучи еще совсем девчонкой, мечтала о любви и страстях: как мальчишки будут добиваться ее внимания, робеть перед ее колким языком – она никогда не могла пожаловаться на застенчивость – и дарить украдкой букетики полевых цветов. Валя всхлипнула на первом припеве и уже рыдала на втором. Гордиев узел ее нервов, эмоций, чувств, мыслей, который она не могла разрубить сама, вдруг вылился в слезы, и, пользуясь тем, что весь дом уже спал, Антонова дала им волю. Пока Тальков тихо заводил следующий свой хит… Валя вдруг задержала дыхание и вслушалась в текст.

Все как будто шло своим путем, Медленно и верно: Успех в делах, семья и дом Лечили раненые нервы, Не будили звездные дожди Моего воображенья, И превратились виражи В плавное скольженье.

- Господи… - пробормотала она, слова песни, сами собой всплывавшие в голове, словно раскрывали ее страшный секрет всему миру. И она стояла, уткнувшись в экран точно так же, как на своей кухне, замерев на месте, смотрел на цветы Селиванов. Анемона корончатая. Синяя, как ее глаза. Пока из телевизора доносилось:

Скажи, откуда ты взялась, Моя нечаянная радость, Несвоевременная страсть, Горькая, а сладость? Нарушив мой земной покой, Ты от какой отбилась стаи? И что мне делать с тобой такой, Я не знаю…

Лариса со словами «опять этот твой Тальков!» фыркнула и ушла в спальню – ей этот певец никогда не нравился. Борис промолчал, даже радуясь, что наконец-то остался один, потому что вдруг, совершенно неожиданно, в его голове сложилась картинка той самой нечаянной радости, которая нарушила его земной покой. И ее, по всей видимости, тоже, учитывая, что в последние дни вид у нее был, как будто она действительно отбилась от своей стаи. И он не знал, что с ней делать… такой… Селиванов осторожно прикоснулся к лепестку, словно это была она, а не комнатный цветок.