Классика жанра

Рогозина опустилась на стул напротив Сухарева, ознакомилась с содержимым папки и, захлопнув ее, посмотрела преступнику в глаза. - Я вас внимательно слушаю. - Да нет, это я вас слушаю, - невозмутимо отозвался тот. – С какой стати на меня напали, скрутили и привезли сюда? Я же все рассказал уже вашим ребятам. А если еще вопросы есть, то можно было просто позвонить или найти меня в санатории. Ведь приезжали же туда ваши утром! Полковник хмыкнула: хорош гусь! Ну что ж, значит, придется растянуть радость общения. - Вы знаете, а мы бы и рады позвонить, но ваш телефон отключен уже несколько часов, - абсолютно спокойно ответила она. – И в санаторий к вам нашего человека уже успели отправить, да только не нашел он вас там. Пришлось объявить вас в розыск, вы уж извините, что так вышло, но дело не терпит отлагательств – пятница сегодня, уж очень хочется поскорее прояснить дело и закрыть его. - Какое дело? – насторожился Сухарев, такой дружелюбный тон дамы не сулил ничего хорошего. – Я уже все рассказал, что знал. - Почти, - Рогозина достала бланк из папки и положила перед ним. – Вы забыли поведать, за что вы убили Забродину. Отпираться бессмысленно – ее предсмертная записка написана вашей рукой. Преступник замолчал, побледнев, затем резко выдохнул: - Черррт! - Я вижу, вы готовы сотрудничать со следствием, - широко улыбнулась Галина Николаевна, и Сухарев глянул исподлобья. - Это все из-за нее, из-за Тамарки… - нехотя ответил он. - Ведерниковой? - Да. Когда она только пришла в школу, то вела себя тихо, как мышка. Я пытался к ней подкатить – ну красивая же баба, а она вся из себя такая скромная-скромная, - он фыркнул. – Прикидывалась! Скоро я выяснил, что она, оказывается, у Забродиной мужика увела. Мне Машка сама как-то сказала, когда я невольно их разговор услышал. - Что было дальше? - Сначала ничего. А потом через какое-то время смотрю, а она со мной заигрывать стала. Тамарка! Я подумал, что померещилось, а она все зыркает и зыркает. То пройдет рядом, то улыбнется, то локон поправит, то еще чего-нибудь такое выкинет. Ну что там у вас, женщин, принято, когда мужика охмуряешь? Рогозина хмыкнула, но промолчала. - Ну, короче, я и стал ей внимание оказывать. А вдруг, думаю, и правда решила своего любовника бросить? Ну сами посудите, зачем ей этот женатый да еще с тремя детьми? Тем более что Тамарка не из тех, кто любит чужих детей. А меня это вполне устраивало. В общем, встречались мы недолго, я все хотел ее домой к себе пригласить, ну понимаете, а она все не шла. Как-то заявила мне, что боится, что подумают в школе, мол, ты такой славный, но служебный роман получается – нехорошо. Я тогда рискнул, вскружилась у меня голова, ну сами подумайте – я уже не молод, а тут такая баба! Сказал ей, что готов уволиться, если она со мной будет. Она сразу прям так обрадовалась, сказала, что да-да, конечно, ласковой стала и все такое. Я уволился. А потом она вдруг объявила, что еще раз все хорошенько обдумала, что ничего не получится, что мы разные люди, что все-таки она любит своего Андрюшу. Нет, ну вы представляете? – возмутился он. – Столько времени меня за нос водить, на всякие там свидания раскручивать, чтобы потом с носом оставить! Я из-за нее работу бросил! Все для нее сделал! - Я пока не понимаю, каким боком тут Забродина, - заметила Рогозина. - Да я решил, что если устраню соперника, то она снова ко мне вернется. Ну а что мне оставалось? Терять уже нечего – я все на кон поставил, а она тупо продинамила. - И вы решили отравить Забродину? - Жалко Машку, конечно, но… в этой жизни каждый сам за себя! К тому же, я узнавал в больнице, что она жива. - Только в коме, - уточнила Галина Николаевна, скрыв удивление, что он так спокойно в этом признается. – Но я говорю не про это отравление, а про массовое – в столовой. Вы подмешали мышьяк в чай, чтобы Забродина выпила его перед переменой, но она не выпила, а выпили дети. Восемь трупов, - резко закончила она. - Не, погоди, начальница, вот это не мое, - выпрямился на стуле опешивший Сухарев. – Я сыпанул совсем чуть-чуть, чтобы просто животы скрутило. Я хотел, чтобы Тамарка животом мучилась, ну я же знаю, что она чай пьет! Отомстить хотел. Слышал, как она Лизке хвасталась, что Андрюшенька, - передразнил он, - ей романтическое свидание обещал устроить после уроков. Глупо как-то вышло, да… - Чуть-чуть?! – возмутилась Рогозина и достала еще одну распечатку из папки. – Глупо вышло?! Преступник взял документ в руки. - Нет, здесь какая-то ошибка, - на полном серьезе заявил он. – Да я химик по образованию! Что я, дозу, что ли, рассчитать не могу?! – и было в его глазах столько недоумения, что полковник засомневалась. - В чем у вас был яд, и куда вы потом дели упаковку? - Да пакетик был такой, ну обычный, советский еще, наверное. А его поставил потом в кладовку, там есть полочка специальная, спрятал, чтобы не привлекать внимание, и все… Я потом уже узнал, что произошла трагедия, но понятия не имею, как так могло случиться! – он помолчал. – Ну потом уже я решил использовать это в свою пользу. Пришел в школу, прошел через кладовку, хотел тот же мышьяк взять, а смотрю – нет его. Пришлось другую отраву распаковать, что внизу стояла с химикатами разными. Морим же крыс всяких, тараканов. В столовой-то кто только не заведется. Одно дело муравьи пачками ходили… - Ближе к делу, - напомнила Рогозина. - А, ну да. Ну взял я отраву, подошел к Машке, сказал, что Коршунова меня вызывала, вот я решил заодно и коллег старых проведать. Она тут же засуетилась, чай мне предложила, а мне ж только и надо. Дальше просто – отраву подсыпал, записку положил, свой чай потом вылил, стакан унес. - А Чижейко? - А что Чижейко? – удивился он. – Аньки не было на кухне, она с Василичем кокетничала в это время – я видел. Специально решил воспользоваться моментом. - Но зачем тогда вы ее потом убили? - Я?! – ткнул себя в грудь Сухарев. – Да вы что! Пальцем не трогал! - Не валяйте дурака! – рассердилась Рогозина. – На вас были медицинские перчатки, и вы везде оставили следы талька – и на губах Чижейко, и на телефоне, когда пытались нас убедить, что ее кто-то шантажировал! - Да ладно? – усмехнулся преступник. – Так кто угодно может купить перчатки в аптеке! - А зачем возвращались и напали на нашу сотрудницу? Она вас опознала между прочим. А на том телефоне остались ваши потожировые следы, - решила слукавить Галина Николаевна. – И камеры, которые мы поставили, вас засекли. Отпираться бессмысленно. - Ладно, - попался Сухарев на уловку, - но я хочу явку с повинной, - нагловато заявил он. - Вы не на рынке, чтобы торговаться, - сухо оборвала полковник. – Рассказывайте! - Я услышал, как она звонила вашему майору, чтобы сказать, что знает, кто убил Машку. Нет, я-то был, конечно, уверен, что меня никто не видел, но… рисковать не мог. Тем более что мы встретились с ней на улице, мило пообщались, я ей тоже сказал, что приходил к Коршуновой. А тут такое… Пришлось ее убрать. - Куда вы дели орудие убийства? - Выкинул, понятное дело, не хранить же как сувенир! - Куда? - В мусорный бак, но не рядом со школой, а через две остановки. Завязал все в черный мусорный пакет, чтобы не видно было, и выкинул. - Зачем вы пришли в столовую в этот раз? Зачем ударили нашу сотрудницу? - Когда ваши сегодня ко мне приехали и стали задавать вопросы, я подумал, что дело плохо. Я-то надеялся, что просто висяк будет. Кто на меня подумать может? А они еще про Тамарку стали расспрашивать. Вот я и решил, что если я ее грохну и оставлю записку, как у Машки, то дело будет закрыто. - Что значит «записку как у Машки»? - Ну, мол, что это Тамарка убила Машку как соперницу и Аньку, потому что та ее спалила. Мол, совесть замучила, жить больше так не могу, Андрюшенька, прости. Ну, чтобы правдоподобно было, - объяснил Сухарев, и Рогозина усмехнулась – артист! - Дальше что было? - Я зашел через кладовку и услышал разговор этих ваших двух. Они говорили про меня. Я понял, что они не кухарки, что Тамарка уже про меня что-то разболтала, что некогда уже что-то предпринимать – уходить надо. Но эти две были в столовой и могли в любой момент меня застукать. Наверняка ж, где-то рядом и полиция была. Потом одна ушла и оставила свой телефон там в фартуке. Я и решил, что если стащу телефоны, то они предупредить не успеют, более того, переключу внимание – начнется расследование кражи мобильников и про предыдущие преступления забудут на время. А то и вовсе на хулиганство подростков спишут – они там знаете какие? О! – он погрозил кулаком. – Те еще сорванцы! Я ж специально трубки бросил возле мусорного бака, чтобы школьники стащили. Вы бы и занимались кражей. Но та ваша сотрудница обернулась, пришлось ее ударить, чтобы она не заорала… И ноги уносить надо было. В больницу заглянул, чтобы узнать про Машку. Сказали, что в коме еще, а значит, сдать меня некому. Уехать вот только не успел… - И куда ж вы собирались уехать? – усмехнулась Рогозина. – Неужели вы не понимали, что это дело времени, что мы все равно вас нашли бы? - Не нашли бы, - усмехнулся Сухарев. – Есть в нашей стране очень глухие места, - довольно улыбнулся он, но потом как-то скис. – Ладно, чего уж теперь… - Неужели Ведерникова стоила того, чтобы идти на все эти преступления? - Да как вам сказать… - он замялся. – Все криво вышло, понимаете? Я ж влюбился, как идиот последний, уже представил себе дом с красавицей женой молодой, а тут такая подстава. Я ж потом слышал, как она Лизке говорила, что использовала меня, чтобы вызвать у своего любовника ревность. Мол, он как-то стал сомневаться, а правильно ли он ушел от жены, вот она и испугалась, что может его потерять, и решила заставить его ревновать с помощью меня. А я купился. Идиот! Все сделал, что она просила, думал новую жизнь начать с красавицей-женой, а она… стерва! Вызвав лейтенанта, чтобы увел Сухарева, Рогозина вышла сама и созвала совещание, чтобы подвести итог. - Мне кажется, он врет, - уверенно заявил Холодов после рассказа полковника. – Если не он отравил всех, то кто? Может, он сначала хотел чуть-чуть всыпать, а потом не рассчитал и бухнул много. Доказать-то мы не можем – он может сказать что угодно! - Да как-то… - полковник сморщилась как от зубной боли. – Вот подсыпать, чтобы скрутило живот и сорвалось свидание, – это да, это я понимаю, сколько раз уже такое проходили. А отравить всех… Нелепо как-то… - Но если это не он, то кто? – нахмурилась Амелина. - Честно говоря, это отравление с самого начала выглядело нелепо, - подала голос Антонова. – Не был понятен ни мотив, ни смысл в целом… - Сухарев говорит, что спрятал пакет с мышьяком на специальной полке, - Соколова прищурилась, словно что-то вспоминая. – А что если… - она посмотрела на Лисицына. – Помнишь, один мальчишка говорил, что ватрушки были несладкие в тот день? Что если закончился сахар и кто-то, не глядя, сыпанул из того пакета, не подозревая, что это яд? - Ну… - Рогозина с сомнением посмотрела на Юлю. – Нет, чисто теоретически, конечно, все может быть, но как-то… не знаю… - Тогда это могла быть либо Чижейко, либо Забродина, - вступил в разговор Костя. – Только боюсь, что теперь мы об этом не узнаем. Тут раздался звонок, и полковник, пообщавшись с кем-то несколько секунд, довольно сообщила: - Мне звонили из больницы – Забродина вышла из комы. Езжайте к ней, - посмотрела она на Соколову с Лисицыным, - и постарайтесь у нее аккуратно выведать, как готовили чай и что было с сахаром в тот день. Оперативники уехали, а Рогозина отправилась в камеру к Сухареву, чтобы выяснить, куда именно он поставил упаковку из-под мышьяка. Тот рассказал, что высыпал его в пакет с остатками сахара, решив, что ему еще может пригодиться. Если вдруг поднимется шум из-за недомогания, то всегда можно будет списать на оплошность – мол, перепутали сахар, не разглядели, что не сахар. Он специально этот пакет с сахаром убрал подальше – за крупы поставил. Саму же упаковку от мышьяка Сухарев бросил в урну в кладовке. Через какое-то время позвонил Костя, сказав, что Забродина говорит, что у нее закончился сахар в сахарнице, когда она пекла ватрушки. На чай уже сахара не оставалось. Деваться было некуда: будучи совсем недолго в новой должности, Чижейко забыла вовремя заказать сахар, его должны были привезти только после обеда. Бежать в магазин тоже было некогда. Чай готовила Чижейко, она сказала, что пошуршала в кладовке и нашла в каком-то пакете остатки от предыдущей пачки. Потом заявила, что на один раз им хватит, и высыпала. - Чижейко могла потом понять, что она натворила, найти упаковку в урне и быстро спрятать ее у себя – мы же не обыскивали людей, - рассуждала Рогозина в лаборатории. – А потом протерла ее полотенцем и выкинула в урну подальше от кухни. Там-то ее и нашла Ведерникова и решила воспользоваться, чтобы надавить на Забродину – как-никак убийство произошло в столовой. - А ведь именно Чижейко нам начала рассказывать, что Ведерникова и Забродина не могут поделить одного мужчину, - вспомнила Амелина. - Слушайте, - протянул Холодов. – А может, она решила, что Забродину убила эта Тамара? И звонила нам, чтобы якобы предупредить, а самой подстроить какие-нибудь улики, ну или еще что-нибудь. - Ей во что бы то ни стало нужно было отвести от себя подозрения, - согласилась Оксана. – А лучше – найти убийцу. Вот она и разыгрывала из себя мисс Марпл. - Еще одна! – рассерженно фыркнула Антонова. – То Сухарев какие-то мутные планы затевает, то эта. Один что-то услышал, другой додумал… Что только в голове у людей! Столько трупов из ничего устроить! - Получается, что отравление детей – это халатность, - заметил Андрей. - Кстати, Чижейко могла опасаться, что Забродина вспомнит эту историю с закончившимся сахаром, а ведь за снабжение отвечала она, - сказала Оксана. - Тогда ей была бы на руку смерть Забродиной, - отозвалась Антонова. – Кстати, а кто обнаружил ее? - Чижейко и обнаружила, - ответила Рогозина. – Поэтому вряд ли она боялась Забродиной. Ведь если так, то обнаружить бездыханное тело той, кто может тебя выдать, это неслыханная удача! - Получается, что она просто высыпала то, что считала сахаром, и даже не проверила. Это ж надо так… - покачала головой Амелина. - Она проверила, - кивнула Соколова. – Забродина говорит, что Чижейко попробовала кончиком пальца. То есть если даже и получила микродозу мышьяка, то этого оказалось недостаточно, чтобы ее сразить. - Или наоборот, - вдруг оживился Лисицын. – Она почувствовала легкое недомогание, потому и догадалась сразу, что случилось. На какие-то секунды в лаборатории воцарилась тишина – каждый визуализировал картину, как кухарка в спешке сыплет мышьяк в кастрюлю, не понимая при этом, что это яд, а не сахар. - Жаль только, что эту Ведерникову мы никак привлечь не можем, - подал голос Холодов. - А что мы ей предъявим? – пожала плечами Оксана. – Что она пыталась вызвать ревность у одного мужика с помощью другого? - Я думаю, Тамара Васильевна тоже получит свое, - загадочно произнесла Юля и, увидев заинтересованные взгляды, поведала: - Когда мы приехали в больницу, Забродин там был с младшими детьми. Ему тоже позвонили, что жена пришла в себя, и он привез детей. Ну, мы ему и рассказали, как дело было. Вы как раз тогда еще позвонили, - посмотрела она на Галину Николаевну, - обновили нам информацию. - И что Забродин? – спросила Рогозина. - Он был в шоке, - усмехнулся Лисицын, - что его обожаемая Тамарочка оказалась такой расчетливой и стервозной. Не удивлюсь, если он ее бросит в итоге. - И правильно сделает! – одобрительно сжала кулак Амелина. - Конечно, - согласилась Соколова. – С одной стороны у него вертихвостка и интриганка, а с другой – верная жена и трое детей. Тут и сомневаться нечего! - Ну, когда дети, тогда да… - задумчиво потер подбородок Костя, глядя на напарницу, и она, тяжело вздохнув, отвела взгляд. Селиванов с тяжелым сердцем повернул ключ в замке, осознавая, как не хочется ему возвращаться в эту квартиру, с каким бы удовольствием он сейчас остался в Смородино, где все ему напоминало о ней. Но, увы, несмотря на то, что Борис знал, что его чувства взаимны, сегодня ему ясно дали понять, что ничего и никогда быть не может. Несмотря ни на что. Он вздохнул. Это было известно и понятно с самого начала – «взрослые ж люди», но почему-то было очень гадко на душе сейчас от этого знания и понимания. - Боря?.. – несмелый голос Ларисы напомнил ему, что он не один. - Я вернулся к соревнованиям, как и обещал. Лешка где? - На тренировке. Сегодня как раз последняя… - она помолчала. – Ужинать будешь? - Не хочется. Может, потом… Селиванов разулся и остановился в коридоре. Квартира перестала быть домом, и он не знал, куда себя деть. - Ты что-то решил? – робко поинтересовалась жена, и он, вздохнув, ушел в зал. - Нет, - Борис опустился на диван, супруга села напротив него в кресло. – Я не знаю, Ларис. Вот ты сама как видишь нашу дальнейшую жизнь? Она неловко повела плечом, отводя взгляд, потом вдруг спохватилась. - Меня больше всего волнует Леша – у него конец года, экзамены, девятый класс все-таки… - То есть я тебя не волную? – усмехнулся Селиванов. - Ну зачем ты так? – всплеснула она руками, подскочив с кресла. – Я тебе уже говорила, что я не планировала, чтобы оно так все вышло, что все получилось случайно, но… - Но? – заинтересованно поднял на нее взгляд муж. - Я давно уже не чувствую себя женщиной рядом с тобой, - тихо ответила Лариса. – Я не чувствую, что мы семья. У меня ощущение, что у нас общежитие. Вы приходите и уходите, когда вам надо, не предупреждаете… Давно не рассказываете, как у вас дела, отмахиваетесь от меня… не интересуетесь моими… - она запнулась. – Боря, я не знаю. Эту неделю, пока тебя не было, я вдруг поняла, что… - Что? – он весь обратился в слух. - Что мне стало легче. Ты не обижайся, пожалуйста, - торопливо произнесла она. – Просто я поняла, что в последнее время из кожи вон лезла, чтобы играть в эту самую семью. Приставала с расспросами, желая радоваться вашим победам и сопереживать неудачам, и делала вид, что все нормально, когда вы оба не хотели мне ничего рассказывать. Лешка – понятно: у него переходный период, тут ничего не поделаешь. Но ты… в последнее время ты от меня все дальше и дальше. Приходишь домой как постоялец, а не как муж и отец. И тот момент с отпуском – лишь подтверждение. Я так обрадовалась сначала, не понимая, что хватаюсь за него, как утопающий за соломинку, чтобы вернуть семью. Ты помнишь, как мы раньше все вместе проводили выходные? Как выбирались всей семьей на природу? Как звали Савельевых и встречались дружной компанией? – Лариса сделала паузу, и ему пришлось кивнуть. – Так вот они и сейчас зовут. Они по-прежнему организовывают эти семейные вылазки… вот только нас там больше нет, потому что ты никогда не можешь, а Лешка без тебя идти не хочет. Да и смысл без тебя, если это семейные вылазки? - То есть во всем виноват я, я тебя правильно понял? – усмехнулся Селиванов, откидываясь на спинку дивана. Почему-то даже не уколол такой расклад. - Нет, - спокойно ответила жена. – Я не знаю, кто виноват. И дело даже не в этом, просто в какой-то момент мы перестали быть семьей и… - она взъерошила волосы. – Когда отпуск накрылся, я была больше расстроена тем, что еще одна попытка возродить семью пошла прахом. А потом… - Лариса села рядом, помолчала и серьезно заявила: – Эту неделю я поймала себя на мысли, что мне хорошо. Одной, без тебя, хорошо. Что не надо смотреть на часы и угадывать, когда ты придешь, не надо задавать вопросы, на которые я получу известный мне ответ, не надо беспокоиться о нестиранных или неглаженных рубашках, о том, когда у тебя выходной, и есть ли он вообще… - она запнулась и тихо заключила: - Не надо изображать, что мы дружная семья, продолжать интересоваться тобой, когда ты мной интересоваться перестал. Селиванов молчал. Почему-то в голове крутилась фраза Лешки «ты бы ей цветочки подарил, что ли». А ведь так и не подарил – даже не вспомнил. Получается, неважно ему было… Борис вздохнул. Какая-то идиотская ситуация: обманутый муж – ты, но правда на стороне жены. Когда их семья перестала быть семьей и стала банальным общежитием? Он сам не знал. Конечно, это не оправдывало ее измену, но все упреки были заслуженными – он давно не спрашивал ни про ее дела, ни желания, ни интересы. И тот злосчастный отпуск на самом деле был не для того, чтобы побыть вместе и насладиться общением друг с другом, а чтобы сбежать от другой. Можно прикрыться рутиной – она все стерпит, но солнце пальцем не закроешь. Их семья превратилась в постоялый двор так плавно и необратимо, что они не заметили этого, продолжая, как по накатанной, совершать каждый день одни и те же движения, говорить все те же слова и не замечать, что что-то важное в отношениях неуловимо и безвозвратно ускользает от них. Ее измена только вскрыла этот тихо разрастающийся нарыв. Поэтому ему и не было больно или обидно. Противно – да, мерзко – да, но не более. Поэтому она сейчас не пыталась заслужить прощение или вернуть его домой, потому что неожиданно пелена спала и оказалось, что дружной семьи-то и нет давно. Как в той сказке: «А король-то голый!» Да, в первый момент она испугалась, потому что не ждала его дома, не думала, что он застанет ее с другим, растерялась, не знала, как себя вести. Но теперь, после недели спокойных трезвых размышлений, все словно вставало на свои места – они перестали быть мужем и женой довольно давно и остались лишь двумя товарищами в лагере, где каждый выполняет свою функцию: она следит за домом и обеспечивает тыл, он – зарабатывает для этого деньги. - О чем ты думаешь? – осторожно спросила Лариса, покосившись на мужа. - О том, что ты права, - медленно ответил тот, и она удивленно повернулась к нему. – Что ты на меня так смотришь? Ты и сама знаешь это. И коль уж мы тут говорим начистоту и без обид… - Борис запнулся, и жена напряглась. – Ларис, мне не хочется сейчас вспоминать, что было, как было и зачем, - честно признался он. – Похоже, внутри себя мы действительно уже поставили точку в этих отношениях. - И… и что делать дальше? – робко спросила она. – Лешка, у него экзамены… - Я бы остался в Смородино – там дел по горло. На работу ездить неудобно, но если пересмотреть смены… - Селиванов задумался. – Лешке осталось учиться недолго. Плюс экзамены – месяц получается. Потом и скажем ему о разводе. Слова прозвучали как удар хлыста. Лариса вздрогнула и… всхлипнула, потом встала с дивана и стала торопливо вытирать щеки, не замечая удивленного взгляда супруга. - Да, конечно, как скажешь, - тихо ответила она. – Я не знаю, можно ли как-то разменять нашу квартиру… - Забудь об этом, - оборвал Борис. – В квартире остаешься ты с Лешкой, а у меня есть домик в деревне. А дальше… я что-нибудь придумаю. Было легко и грустно одновременно. Грустно – потому что развод редко бывает позитивным моментом, потому что сложно вот так взять и поставить точку в том, чему посвящал столько времени, но лучше ужасный конец, чем ужасы без конца. А легко, потому что он наконец-то станет свободным человеком и сможет думать о ней, сколько ему захочется, без всяких угрызений совести. Он имеет право любить, кого хочет. На губах появилась улыбка – кажется, он впервые себе признался в том, что чувствует. Словно стряхнув с себя наваждение, Селиванов встал с дивана и, подойдя к жене, обнял ее одной рукой, по-товарищески. - Мы же с тобой можем сохранить хорошие отношения, верно? Ради Лешки. Да и вообще, взрослые ж люди! – Фраза резанула, и он осекся. Все вокруг взрослые люди и все могут, только почему-то лишь в теории. Лариса обернулась и, посмотрев ему в глаза, вдруг прижалась к груди. Он погладил ее по голове, как маленькую девочку, как друга или сестру, в очередной раз убедившись, что не испытывает к этой женщине больше никаких страстных чувств. Было принято совместное решение вести себя как супружеская пара последний месяц ради Лешки, поэтому как порядочные родители Селивановы отправились в субботнее утро на соревнования. Не успели они пройти к трибунам, как Борис замер от неожиданности – прямо на них шла Антонова со своим мужем. Заметив его, Валентина остановилась как вкопанная. - Здравствуйте, - пробормотала она и тут же поспешила представить: – Степа, это Борис, мы с ним работаем вместе. – Мужчины обменялись рукопожатиями. – А вас я видела, мне кажется, на школьном собрании, - прищурилась она, глядя на Ларису. - Совершенно верно, - как-то неловко улыбнулась та. – Леша, мой сын, очень дружен с вашим. Вот, пришли поболеть… - Да, мы тоже… - попыталась улыбнуться Антонова. Внутри все трепетало от мысли, что супруг может что-то заметить, о чем-то догадаться. Волнение было настолько сильным, что Валя не обратила внимания ни на нервозность Ларисы, ни на зажатость Степана, обычно легкого в общении и завязывании знакомств. Эмоции каждого не укрылись лишь от Бориса, который узнал в муже Антоновой любовника своей жены.