Сволочата

      Война отбирает все и у всех. Война не щадит никого. И нет различий, ребенок ты или взрослый, богач или нищий. Жизнь у всех подпортится, даже у тех, у кого, казалось бы, хуже быть не может.       Одиннадцатилетний Валька Тяпкин безучастно смотрел, как мусора заталкивали его мать в машину.       — Да что же вы делаете, сволочи?! Да у меня же сын сиротой остается, да пропадет же он! Валя! Валюшка! — в истерике кричала женщина, тщетно пытаясь вырваться из рук солдат.       Красивого в ней осталось мало. Испещренная морщинами, кожа лица настырно доказывала всем прохожим, что ее тридцатилетней обладательнице давно перевалило за сорок. Бледность, глубокие синяки под глазами, ряд неровных, наполовину сгнивших желтых зубов, выпирающие скулы, еле-еле обтянутые кожей. Не осталось в некогда гордой и статной девушке ничего, на чем можно было бы задержать восторженный взгляд. Голод, пьянство, бессонные ночи и целый набор венерических. А что она ожидала от такой жизни?       Валька нисколько не жалел ее, не защищал. Год назад да, надеялся, что исправится, а сейчас… Сейчас нет уже надежды, ничего нет. И без чувств смотря в отчаянные глаза матери, которые из-за дистрофичной худобы лица казались слишком уж большими, мальчик ничего не говорил, не кричал в панике солдатам, чтоб они отпустили его мамочку, просто стоял и неодобрительно качал головой.       Слишком многого он от этой женщины натерпелся, слишком часто она материла его в пьяном бреду и отсылала за вином, слишком часто приходила домой и заваливалась на кровать, а наутро орала, всегда найдя повод, к чему придраться. Слишком часто. И слишком много. И потому ребенок даже чувствовал какое-то облегчение, глядя, как ее, наконец, увозят от него, а его освобождают от рабского заточения собственной матери.       И плевать было Вальке, что нет у него с этого момента ни дома, ни семьи, ни какого бы то ни было шанса на счастливое будущее. Военным наплевать было на его судьбу, они свое дело сделали.       Комнату сдали под аренду госпиталю, сироту Валю Тяпкина оформили в один из детдомов. Вот, правда, не довезли. В душном вагоне перевозили из одного конца города в другой человек восемьдесят, и никто и не заметил, как человек пятнадцать скинули в дороге более старшие, освобождая себе сидячие места. В число не доехавших попал и Валя, и с одиннадцати лет началась его самостоятельная жизнь.       Алма-Ата — городок маленький, куда нацисты еще не добрались. Выжить можно, зажить — идея на грани с провалом.       Но Валька не сдался. Хоть и лишь только потому, что не знал, в силу возраста, значения этого слова. Валя начал ходить по людным местам и петь единственную песню, которую знал от начала и до конца наизусть. Кто-то давал ему денег за больно жалостливые глаза, кто-то — за надрывно вытянутые ноты, а кто-то в надежде, что малец заткнется. Но мальчика не особо интересовал мотив. Главное, что денег хватало на кусок хлеба. Пусть маленький, и не каждый день, но жить было можно. Нет, неправильно. Вы-жи-вать.

***

      За место под солнцем надо бороться. Если хочешь жить красиво, нужно идти по головам. И пусть красота-то эта заключается лишь в стибренной банке сгущенки или в поношенной, но чистой куртке. Война ломает принципы. Никто уже не помнит, кем был раньше или кем хотел стать. Прошлого и будущего нет, все живут одним днем, потому что вчера уже перетерпели, а завтра может и не настать. Зачем строить планы на неделю, если сомневаешься, проживешь ли лишний день, час, минуту хотя бы.       — Костян, принимай! — громко шикнул Лаврик, подавая товарищу коробку с консервами.       Смотрящий за обстановкой Костя тут же отреагировал на звук и пришел на помощь другу. Вместе они вытащили ящик со склада и, кряхтя от натуги, стали торопливо выбираться.       Идти хоть и недалеко было (жили парни в подвале полуразрушенного дома совсем рядом), а дорога все равно показалась адски длинной и адски трудной. Все-таки неокрепшие детские организмы не справлялись с нагрузкой, которая требовала протащить половину своего веса. А останавливаться было нельзя — охраннику по голове куском забора дали, да только слабенько, а значит, в себя он придет с минуты на минуту, и как следствие, нужно было торопиться. И Костя и Лаврик это прекрасно понимали, и потому не ныли, не жаловались. Просто скалились и жмурились, сжимали зубы, перетирая почти до крошки, и не без труда делали следующий шаг, протаскивая коробку еще на полметра.       Они не первый раз уже приходили на этот склад. Дедков-охранников меняли, а вот замки почему-то нет. Оттого-то мальчишки и радовались, отмечая очередную свою победу банкой тушенки или сгущенки, в зависимости от того, что удалось унести. Выбирать особо не приходилось. Во-первых, времени и так в обрез было, а во-вторых, что толку выбирать, если больше своего веса все равно не унесешь. А если брать меньше, придется возвращаться чаще, а это невыгодно. У Кости и Лаврика сложился неплохой тандем, способный без особой суматохи вынести что-нибудь с продуктового склада или забраться к кому-нибудь в квартиру, прихватив в качестве сувениров несколько шмоток подходящего размера. Крупных налетов ребята не устраивали, но на жизнь хватало, и это главное.       Чернов был благодарен Лаврентьеву за то, что тот взял его под свое крыло. В некоторых районах Лаврик хорошо прославился: попрошайки разбегались, стоило ему только появиться, а женщины плотнее прижимали к себе свои сумочки. Мишу это забавляло, Костю настораживало. Но от авторитета, как говорится, никуда не деться, если он устоялся. Лаврика опасались, а это значит, что его ищут, то есть теоретически могут найти.       — Так а ты мне на что? — отвечал на эти наблюдения Чернова Лаврентьев. — Ты мое прикрытие. В незнакомых местах всегда будешь идти впереди меня. Заметишь легавых — даешь знак мне, и я сваливаю. Тебе они сделать ничего не смогут, доказательства-то не придумаешь, так что, если что, сможешь отвлечь их и увести от меня.       — А если и я окажусь скоро под подозрением? — не унимался Костя.       — А если и ты окажешься, — выдохнул Миша, стер со лба пот левой рукой и потащил ящик дальше, утягивая за собой товарища, — то будем думать, как нам скрываться дальше.       Дойдя до родного полуобвалившегося здания, парни вздохнули с облегчением. Хоть дальше и нужно было держать тяжеленную коробку на весу, перенося через кирпичные обломки и ступени, сил придавало осознание того факта, что они уже почти дошли, и скоро можно будет размять затекшие пальцы.       — Что тут у нас? — в предвкушении протянул Лаврик, вытаскивая из сапога нож.       Костя, хищно облизываясь, подал другу баночку, лежащую в ящике сверху, и Мишка вскрыл ее подтупившимся лезвием.       — Чё это? — недоверчиво спросил Чернов, наклонившись над содержимым консервы.       А содержимое было весьма странное: кусочки непонятно чего, плотно прилегая друг к другу, плавали в чем-то тягучем и полужидком. Запашок был немножко тухленький, но отвращения не вызывал. Незнакомый был запах.       — Дурак что ли? — буркнул Лаврик и, нанизав на нож нечто, засунул в рот и в таком состоянии пояснил: — Рыба это. Законсервированная. Что-то вроде тушенки. Попробуй.       И Миша, подцепив еще одно что-то на нож, ткнул в лицо другу. Костя неодобрительно поморщился, чуть отклонившись от штуки, которую Лаврик назвал рыбой, и с опаской чуть приоткрыл рот. Мишка церемониться не стал, и тут же запихал всю рыбину целиком в едва различимую щель между губами товарища. Чернов поначалу закрыл обеими руками рот, силясь остановить рвотный рефлекс. Делая неосознанные спазмы горлом, Костя прогонял странную штуку во рту по всем вкусовым рецепторам языка, пытаясь в полной мере оценить вкус того, что в него засунули.       Рыба оказалась очень даже хороша, да так хороша, что Чернов вырвал банку из рук ошалевшего от такой выходки Лаврика и с жадностью начал вылавливать кусочки руками, даже не задумываясь о том, что на пальцах толстенный слой пыли и грязи, который более насыщенного вкуса еде не придает. Костя расправился с банкой меньше чем за минуту и тут же начал обшаривать коробку в поисках такой же наклейки на других консервах.       — Ну ты котяра, Костян, — ошарашенно протянул Миша, наблюдая за действиями друга.       Чернов, не обращая никакого внимания на недоумение Лаврика, уже нашел то, что искал, и в безумии попытался расковырять банку ногтями. Благо, Мишка быстро спохватился и пришел другу на помощь, открыв ножом так желанную другом консерву. Костя набросился и на нее тоже, не оставляя другу и кусочка.       — Да ты помедленней, брат, подавишься же, — снисходительно улыбнулся Миша, облизывая нож. Большего ему и не доставалось — Костя вылизывал рыбные консервы до металлического блеска, хорошо хоть, саму железку не грыз. — Ну ты реально кот…       Лаврик отодвинулся от товарища и, удивленно качая головой с выпученными глазами, наблюдал, как Чернов хищно уплетает вторую банку законсервированной рыбы.       — А давай я тебя Котом буду называть? — неожиданно предложил Миша. — Будет погонялом твоим. Я Лаврик, а ты Кот.       Костя лишь только удовлетворительно промычал в ответ, продолжая засовывать в рот рыбу уже по несколько кусочков за раз. Когда и вторая консерва опустела, и Чернов потянулся за третьей, Лаврентьев не выдержал и выбил банку из рук друга.       — Да ты остановишься когда-нибудь? — возмущенно выпалил Лаврик, крепко сжимая Костины запястья, потому что тот опять вознамерился атаковать коробку с консервами. — Нам с тобой месяца на два сесть на колеса придется, так что и ящик этот — наша единственная еда.Ты сейчас половину сожрешь, а что потом? Амба?       Чернов виновато поглядел на Лаврентьева и легонько дернул руками, показывая товарищу, что он пришел в себя и его можно уже отпустить. Миша освободил Костю тут же, хоть и настороженно поглядывал за ним следующие несколько минут.       — Нет, это бодяга какая-то, — задумчиво протянул Лаврик и пнул пустую консервную банку, отчего та отлетела на несколько метров, звонко ударяясь о бетонный пол. — Нам с тобой чаще раза в месяц на склад соваться нельзя, а за раз разве можно много унести?       — И что? Неужели у нас с тобой есть выбор? — пессимистично заметил Чернов. — Вдвоем и за несколько минут разве можно вытащить много?       — А если не вдвоем, и не за несколько минут? — в предвкушении задал риторический для себя вопрос Миша.       — Ты чего несешь, Лаврик?       Лаврентьев, додумывающий в этот момент последние детали, довольно улыбался, и лишь через некоторое время сделал милость и обратил на друга внимание, озвучив свои мысли:       — Банду нам с тобой набрать надо. Будем склады обчищать, чтоб ни сухарика не оставалось.       — Да ты с ума сошел! — пораженно воскликнул Костя. — Нас двое с тобой, а мы скрываемся еле-еле и голодаем неделями до следующей вылазки. А ты прикинь теперь, что будет, когда тебе придется управлять сотнями. Их тоже кормить надо, Лаврик, ты об этом подумал?       — Ну зачем же нам сотни? — с несвойственным ему оптимизмом хмыкнул Мишка. — Нам и десятка хватит. Отловим в городе самых авторитетных малолеток, начнем работать по-крупному.       — И попадем тоже по-крупному, — с недоумением перебил Чернов.       По Костиному недовольному лицу Лаврентьев понял, что ему эта затея ой как не нравится, но от своей идеи парень отказываться не хотел. По-дружески стукнув Чернова по плечу, Лаврик весело произнес:       — Да ты не трухай, все будет как надо, Костян.       Чернов от друга чуть отодвинулся, будто бы этот жест Миши был ему неприятен. Но по следующей реплике Кости Лаврик понял, что сделал ложные выводы. А произнес парень всего одно слово, перед этим довольно хмыкнув:       — Кот.