Меж двух огней

Раздражение. Стук повторяется. Снова и снова. Тише и тише. Я глубоко вздыхаю и, оставив тщетные попытки придать лицу нейтральное выражение, открываю дверь. Смотрю прямо перед собой, ожидая увидеть недовольного Плутарха, разъяренную Эффи или, что еще хуже, разочарованного Гейла, но ошибаюсь в своей преждевременной ненависти с стоящему на пороге человеку. Мой взгляд пронзает воздух и упирается в противоположную серую стену пустынного коридора. Озадаченно опускаю глаза… Примроуз. Взволнованная, с сжатой в по-детски маленький кулачок рукой, так и оставшейся висеть в воздухе.  — Ты долго не открывала… Все в порядке?  — Да… Голос хрипит и срывается, как после года молчания. Откашливаюсь, пробую еще раз.  — Да. Звучит лучше, звонче, громче, и вместе с тем враждебней. Поколебавшись минуту, пропускаю сестру внутрь отсека и закрываю дверь на задвижку. Войдя вслед за ней в комнате, замечаю на кровати смятое полотенце. Грязное, в черных разводах. Судорожно хватаю его и не глядя бросаю в нижний ящик прикроватной тумбочки.  — Что ты здесь делаешь? У тебя в это время должны быть занятия в школе. Прим долго мнется, отчего-то не решаясь ответить. И, когда, наконец, отвечает, то говорит совсем не о том.  — Я слышала, ты согласилась стать Сойкой-Пересмешницей, — она начинает осторожно и издалека. Привычка — вторая натура. Я ничего не сказала родным о своем решении, желая обезопасить их жизнь и сохранить покой.  — У меня не было выбора. Я должна защищать тебя и маму… И Пита.  — Ты говоришь так, будто пытаешься оправдаться. Когда моя Прим успела стать такой по-взрослому проницательной? Я теряюсь от внезапного открытия.  — Наверное, это потому, что у меня ничего не получается, что бы я ни делала. Сделав шаг назад, тяжело опускаюсь на постель, упираюсь руками в жесткий матрас и отвожу взгляд, уставившись в пол. Мне стыдно: эта маленькая девочка с вечно испуганным выражением невинных, как у олененка, глаз, не должна видеть мою слабость, мое отчаяние, мое бессилие, мои ошибки.  — Прости. Странно, но я чувствую себя виноватой вовсе не перед Плутархом, или Койн, или Бряк, или Гейлом, или перед народом, который ждет, что я вот-вот восстану из пепла и поведу всех за собой в прекрасный новый мир. Я виновата только перед ней, перед Примроуз. Мне так хочется все объяснить и обо всем рассказать, но я не в силах издать ни звука. Прим подходит ко мне, так и сидящей на аккуратно заправленной постели, опускает ладони на мои плечи и обнимает. Я прижимаюсь лбом к ее впалому животу, обвиваю руками талию и закрываю глаза. Она гладит меня по голове.  — Ты снова пытаешься меня опекать, — в ее голосе слышится усталый укор и что-то еще, что-то незнакомое. — Не надо. Отстранившись, поднимаю голову и моментально вздрагиваю, почувствовав, как по спине пробегает неприятный холодок, стоит нашим взглядам вновь пересечься. С лица моей тринадцатилетней сестры на меня смотрят глаза взрослой женщины. Страх сменился решимостью. В глубине черных зрачков поселилась печаль. Так смотрит человек, который знает чуть больше, чем ему бы хотелось. Или ребенок, раньше времени вступивший во взрослую жизнь.  — Я говорила с Президентом Койн, — будничным тоном говорит Прим, делая вид, что не замечает направленного на нее пристального взгляда.  — Ты… что? Повышаю голос. В нем должен звучать упрек, а звучит страх. С первого дня пребывания в Тринадцатом я пыталась держать своих родных как можно дальше от этой женщины. Мне не нравится взгляд ее бесцветных, холодных и обманчиво пустых глаз, каким она смотрит на Прим. Койн изучает ее, рассматривает, словно вещь, мысленно набрасывая варианты, чем бы она могла пригодиться и как ее можно использовать. Сестра оставляет вопрос без ответа и продолжает:  — Я бросила школу. Там не учат ничему, что действительно важно. Я пришла в Штаб и попросила присвоить мне звание солдата.  — Тебе же нет четырнадцати!  — Президент сделала для меня исключение. Я сказала, что хочу помогать тебе, быть в команде Сойки-Пересмешницы. Вскочив с постели, хватаю ее за плечи и с силой встряхиваю.  — С ума сошла?! Я не пущу тебя на войну! Прим нежно касается моей щеки кончиками пальцев. Страх сменяется ужасом. Каждое ее прикосновение обжигает, горячая волна захлестывает меня с головой. Я не могу ей запретить. Не могу помешать. Я уже не требую — я прошу.  — Утенок… Она с сожалением качает головой. Длинные косы цвета спелого льна колышутся в такт словам, падающим на меня, словно разрывные снаряды на Двенадцатый.  — У меня своя война, Китнисс. Я буду не забирать, а спасать жизни. Твою, Гейла, Пита и других.  — Они хотят сделать из тебя военного врача?  — Нет. Этого хочу я. В голове стрелой мелькает смутная догадка.  — И давно? Примроуз еле слышно вздыхает и, пряча глаза, признается:  — После возвращения с Арены ты была без сознания так долго, что мы всерьез опасались за твою жизнь. Удар тока оказался слишком сильным: в какой-то момент сердце не выдержало и остановилось. Врачи несколько часов не выходили из реанимации, сражаясь за твою жизнь, а я… Я в это время была в школе, слушала лекцию по истории Дистрикта-13. Нам задали выучить ее к следующему дню и ответить, стоя у доски. Так глупо. Ее тонкий голос крепнет с каждым словом. Он дрожит уже не от испуга или смущения, а от гнева.  — И что было дальше?  — Тебя спасли, — коротко отвечает сестра. — В Учебном Центре я больше не появлялась. Пошла учиться и работать в госпиталь. Я лишь беспомощно открываю и закрываю рот, словно выброшенная на берег рыба.  — Ты спрашивала, что я здесь делаю? Меня послал Плутарх. Когда ты сбежала со съемочной площадки, он примчался в больницу, отыскал меня и попросил поговорить с тобой. Он думает, что я смогу найти нужные слова. Неслучайно именно сестра стояла под дверью моей комнаты. И то исключение тоже не было случайностью. Сноу использует Пита, Койн — Прим. Теперь она тоже часть Игр. Я боюсь тех самых «нужных» слов. Я знаю, она их обязательно найдет. Так и происходит. Прим садится рядом и протягивает мне раскрытую ладонь. На загрубевшей коже тут и там виднеются мозоли и волдыри, а тонкие пальцы испещрены порезами. Это рука не ребенка, что еще год назад доверчиво прижимался ко мне во сне и прятался за мою спину в поисках защиты, а взрослого, равного мне человека. Не младшей сестры, а верной союзницы и лучшей подруги.  — Я с тобой. Чуть помедлив, накрываю ее ладонь своей.  — Расскажи мне, Китнисс. Расскажи мне все. Мне не остается ничего, кроме как начать. Искренне и с самого начала.