Спасая жизни

      Рутина. Для Гермионы все это становится рутиной. Чертовой рутиной чувств и эмоций, которые при каждой мысли, каждом взгляде, кажется, возьмут верх. И когда ты сидишь одна, в просторном кабинете, и уже минут пятнадцать пытаешься написать пару предложений в историю болезни, ты, наконец, осознаешь свою зависимость. Зависимость перед этими холодными глазами. И хочется вылить на него всю эту чертову тонну правды, которая после разольется по твоим клеткам злой отравой бессилия. Да, именно все это бессилие и гнилье. Но ты становишься рабом этих чувств и уже понимаешь, что это не вылечивается никаким колдовством. И ты бессилен перед ними, перед этим вирусом, который пожирает тебя изнутри — вирусом желания Драко Малфоя. Когда Гермиона увидела его сегодня, у нее едва хватило сил, чтоб не броситься ему на шею от радости, что он наконец-то здесь. Ведь знал бы он, как она скучала, до безумия скучала по по этой стали, что блестит у него во взгляде, а ей всё равно, ведь от одного этого взгляда, у нее в жилах начинает течь пламя, а не кровь, закипая в зрачках обжигающим соком. И если бы у нее кто-нибудь спросил сейчас: «ты влюблена в него?», она бы, не раздумывая, ответила: «нет, но целый космос спит у него во взгляде», потому что этот взгляд прожигает насквозь, сжигает вероломной страстью, ведь за маской льда она сумела разглядеть нечто иное — это взаимно. Он тоже чувствует это. И при взгляде серых глаз ей хочется сказать: «А ты смотришь — и словно Бог мне в глаза глядит». Такое маггловское сравнение, но видит Мерлин, что это истина. И сейчас Гермиона старается переставать грезить, гладя свои витые кудри и шепча его имя, как мантру, потому что нельзя допускать ничего большего, нельзя допускать перемен. Она стиснула до белизны кулаки, повторяя: «я не поддамся этому, я всё равно сильнее». Ей так сейчас хотелось запереть его в дальний из комнат своей памяти, а после, не браня и не виня, позабыть и не вспомнить. Месяц. Всего лишь месяц. Я выдержу. А после ты меня никогда больше не увидишь, Драко Малфой. Гермиона точно решила покинуть Лондон после конференции. Куда она поедет — еще пока не знала, может, в ту же Австрию, если сумеет проявить себя там как лучшую, или к родителям в Австралию. Друзья поймут ее. Хотя она не будет называть им истиной причины. Пока еще она не знает, что скажет им, но это неважно. Важно сделать так, чтобы оказаться подальше от него. И когда он заходит в ординаторскую, своей твердой, уверенной походкой и садится напротив, Гермиона смотрит прямо ему в глаза, пытаясь прочесть его чувства, но не видит ничего, кроме того, как усталая серость его глаз разлита по свежим холстам этого солнечного марта. А у тебя внутри словно все сжимается. Пусто. Ни противостояния, ни истерик, ни кастаньет. Он сидит рядом, и ты ощущаешь какое-то исполинское счастье оттого, что можешь просто вот так смотреть на него. Он сидит, скулы немного сжаты, плечи напряжены. Холодный взгляд устремлен куда-то мимо Гермионы. Она бы сейчас все отдала, чтобы знать, о чем он думает. А он думает о ней. О том, что она делает своим янтарным взглядом, своим присутствием. Своим запахом. Она поистине отличный врач, ведь так может не каждый. Она будто бы препарирует его сердце, вскрывая тугие мембраны, вынимая комки ощущений и иглы эмоций. Прежних швов не уже найти, но он видит свежие раны. Рваные и ножевые — Господи, как оно вообще еще только может биться? Посмотреть на нее его заставляет неуверенный оклик: — Малфой? Он переводит серый взгляд. Встречается с ее глазами. Такими янтарно-густыми, как капельки меда. Он не спутает их ни с чьими. Она смотрит, рассматривает, вглядывается, пытается прочесть. Что ты ищешь в них, Грейнджер? Что ты хочешь увидеть? Я выжат. Я словно ядерный могильник, водой затопленный котлован. И всему причиной — ты. Но конечно, он ей это не скажет. Он лишь снова посмотрит на нее, прищуриваясь, как бы с неприязнью, губы расплавит такая привычная и отталкивающая ухмылка. — Чего тебе? — этот пренебрежительный тон. Гермиона вздрагивает. Его предвзятость будто бы сыплет ей на свежие раны крупицы соли. Смотрит на него немного с грустью. Он замечает эту искорку в ее взгляде, и от этого становится не по себе. Все эта такая фальшь — что-то испытывать к человеку, но проявлять лишь холодность, которой в душе ты не держишь ни грамма. Но ему это удается. Он всегда умел прятать свои истинные эмоции за этой маской безразличия. — Я... Просто спросить хотела. У тебя все в порядке? Нет. — Что за чертова забота? Разве не видно? Я только что дрочил на тебя в душе! Снова! А ты спрашиваешь, все ли у меня в порядке? Если каждая мысль — о тебе! Он кривится. Гермиона хмурится. — Хорошо, — она опускает глаза куда-то вниз, — давай работать. Достает свои многочисленные пергаменты, открывает книги. Они молча принимаются штудировать материал. Гермиона что-то записывает, делает пометки, а Драко следит за ней из-под приоткрытого томика. Следит, как подрагивают ее ресницы, как назойливые кудряшки падают на лицо, а она пытается убрать их снова и снова. А он сидит как на иголках, потому что еле сдерживает желание, чтоб не убрать их самому. Чтоб не провести большим пальцем по ее скуле, а потом не впиться в ее губы с поцелуем. Закрывает глаза. Мерлин, как много слов он должен ей сказать. Но Грейнджер, если слова — это те же деньги, то ты мне не по словам. Понимает, что молчание давит. Слишком гнетущее. Хочется побыстрее закончить все и выбежать отсюда. В голове слишком много вопросов: почему всё так? Почему с ним? И почему она? Нужно снова отвлечься. Шумно выдыхает воздух через зубы, открывает глаза. Гермиона тоже поднимает голову, смотрит на него хмурясь. Видит, что мысли далеко не здесь, но вопросов лишних не задает. Умная девочка. Драко переводит взгляд на часы — прошло всего двадцать минут, а такое чувство, что два часа. Работы еще много, нужно сосредоточиться. Он смотрит в книгу, начиная читать, вникать. Спустя еще четверть часа они стали обсуждать материал, составлять конспекты и графики. Но вот Гермиона тянется за новым пером и нечаянно задевает его руку. Это прикосновение дается колким электрическим разрядом, которое проникает через все тело, и уходит вглубь, под кожу. Она тоже чувствует это и отдергивает руку как от оголенного провода. Смотрит своими карими глазами в серые, чуть приоткрыла рот, что до Драко доносится теплота ее дыхания. — Малфой, я... Он смотрит выжидающе, пусть говорит. Ему нужно это. — Я о том, что произошло... У меня дома... Ну вот. Дождался, слабак. Думал, убежишь от этого разговора? Ну уж нет, на, получай! Разгребай, Малфой, все то дерьмо, что сам наделал. — Что именно тебя интересует? — голос вроде не дрожит, ужене плохо. Главное, не дать себя добить. Она смотрит на него, как на идиота. — То, что ты набросился на меня! — Но ничего ведь не было! — Потому что я тебя остановила! — судя по тону, Гермиона стала слегка закипать. — А ты разве этого не хотела? — Драко тоже начал заводиться. Вспоминать тот день на такой манер ему явно не прельщало. — Не хотела! Поэтому и остановилась! Он внимательно посмотрел в ее глаза. Эта фраза его почему-то очень задела, хотя он прекрасно понимал, что она врет. — Ты это серьезно? — ядовитая усмешка появилась на его лице, — ты текла как сучка, Грейнджер! И не говори мне, что это не так. Я прекрасно помню, как ты извивалась и стонала! — Замолчи! Замолчи сейчас же! — Гермиона сорвалась на крик. От злобы ее трясло. И кто только тянул ее за язык, вспоминать тот вечер? Просто это как-то само вырвалось, ведь произошедшее не давало ей покоя все эти дни. Но вот и дождалась. Обсудили. — Что, стыдно признать что хочешь меня, грязнокровка? Драко тоже хотелось кольнуть ее в ответ побольнее. Он знал, как на нее действует это ужасное слово, видел, как от злости ее челюсти стискиваются так, будто бы она алмазы в мелкую пыль дробит ими. И действительно, Гермиона залилась краской злобы, в ее крови кипел честолюбивый яд. Маленькие кулачки сжались, в глазах пылала ярость. — Я ненавижу тебя, Малфой! Я ненавижу тот день, когда встретила тебя! Знал бы ты, как я хочу исчезнуть отсюда, чтобы никогда не видеть твоей аристократичной физиономии, этой мерзкой ухмылки! И да, я рада, что ты в прошлый раз не получил того, что так хотел! Она была похожа на разгоряченную фурию. Малфой попытался снова включить свое вечное ироничное равнодушие, и у него это вышло. Он брезгливо сморщился, вскинул бровь. — Я тоже рад, что тогда не трахнул тебя! Не очень-то хочется лезть туда, где побывал твой нищеброд! Гермиона опешила от такого. Она явно не ожидала, что у Малфоя смогут возникнуть предположения, будто бы она и Рон спали, ведь когда они встречались, они были еще подростки и... Мысль оборвалась, когда она снова услышала нечто обидное в свой адрес: —... и я бы никогда не присунул мерзкой, вонючей грязнокровке! Она сама не осознала, как ее ладонь замахнулась и залепила звучную пощечину мерзавцу. Если это был единственный шанс заткнуть этого ублюдка, то она готова была просто исколотить его до посинения. Но Малфой, видимо, думал иначе, потому что в ту же секунду он оказался по другую сторону стола, и резко схватив ее за запястье, сильно припечатал к стене. Больно. Как в тот раз. Он был зол, неимоверно зол. Руки крепко сжимали хрупкие плечи так, что практически был слышен хруст костей. У Гермионы от удара о камень едва ли не посыпались искры из глаз. Она недоумевала, насколько можно ненавидеть человека, чтобы вести себя так. — Пусти, Малфой, мне больно! — требовала она, но слизеринец ее будто бы не слышал, а наоборот, еще сильнее сжимал плечи. — Отпусти, ублюдок! — и попыталась оторвать его руки своими дрожащими пальцами, но он быстро пресек эту тщетную попытку, резко перехватив теперь уже ее предплечья. Гермиона начала вырываться, отчего руки Малфоя впивались в нее с большей силой, и ей становилось все больнее от этого, поэтому она решила не дергаться, чтобы не причинять себе больший вред, и теперь лишь яростно сверлила ненавидящим взглядом своих шоколадных глаз. А Малфой все держал и держал ее, и она видела, как вены на его висках набухают. Он стоял настолько близко, что она могла бы встать на цыпочки и носом достать до его пульсирующей жилки. Но, естественно, она не сделала этого, она вообще ничего не делала. От ее тела лишь исходило дикое напряжение, понятно чем обусловленное. Драко уничтожающе вперился в нее своим ледяным взглядом, и сквозь зубы прошипел: — Сколько нужно твердить тебе, чтобы ты не открывала свой рот? Что бы не поднимала на меня руку? Сколько? — А что ты сможешь мне сделать? Этот вскинутый вверх подбородок. Это явно был вызов. — Я придушу тебя, как и обещал! — его челюсти сомкнулись и проявились желваки. — Да неужто? Я не боюсь тебя Малфой! Твои угрозы — пустой и смешной треп! Ухмылка на ее лице. Что? Ухмылка? Как она может ухмыляться, когда я еле держу себя в руках? Драко смотрел на нее не веря. Смелость в ее глазах горела огнем. Он от изумления слегка ослабил хватку. Девушка это почувствовала и попыталась вырваться, подавшись вперед, с силой прижимаясь своей грудью к его груди. Видимо, это движение подействовало на обоих иначе, потому что в ту же секунду Малфой прижал девушку к стене своим торсом, и зажал ее ноги своими, чтобы та не брыкалась. Теперь их тела бесстыдно соприкасались, а лица находились на ничтожно маленьком расстоянии друг от друга, что его подбородок почти касался ее носа. Гермиона замерла, совсем не дыша, а когда опомнилась, то набрала в легкие побольше воздуха, и вместе с ним вдохнула его запах. Запах кофе и виски. Вдохнуть бы его побольше, стать бы турбонаддувным. Она ловила своими ноздрями этот жгучий, крышесносящий аромат, а в голове прокручивался момент их поцелуя. Она перевела взгляд на его чуть дрожащие губы. Драко заметил, куда она смотрит, это было нетрудно, ведь он тоже был пленником этого ощущения — желания, которое струилось в нем так исступленно. И так беспомощно, так лилейно он выдыхает ей в шею визави: — Грейнджер... Его дыхание обдает ее шею жгучей теплотой, и она напрочь теряет все свое гриффиндорское самообладание. К чёрту все, когда его губы так близко. И вот она уже тянется к ним, чуть подаваясь вперед, несмело, робко, но Малфой сам ловит их, слегка прикусывая, оттягивая нижнюю губу, а потом так яростно, так неистово проникает внутрь языком в ее тугой, влажный и такой горячий от желания рот. Из головы уходят все мысли, ведь то, чего он так хотел — здесь, перед ним, удерживаемая за предплечья у стены. Целиком и полностью в его власти. От осознания своего превосходства он еще яростнее начинает целовать ее, заставляя выгибать шею ему навстречу, до хруста костей, до изнеможения, и она отвечает, так же неистово и безумно, переплетая свой язык с его. Она хочет высвободить руки, чтоб обвить его шею, но он не дает, еще крепче удерживая их, ощущая себя полным доминантном. Он проводит своим языком по ее губе, а потом покрывает мелкими поцелуями подбородок и щеки, уходя к острой скуле, покусывая, а потом спускается вниз к шее, к этой прекрасной и хрупкой, словно хрустальная ваза, оставляя на ней засосы, от ощущения которых, по телу проносится волна постыдного удовольствия. Он слышит легкий стон Гермионы, и от этого окончательно сносит крышу. Упирается в нее своим пульсирующим пахом и она чувствует его желание обладать. Он, наконец, отпускает ее руки, и она, будто бы ликуя, зарывается ими в его волосы и сильнее притягивает к себе, а Драко уже расстегивает ее хирургичку, обнажая беззащитно выпирающие ключицы, и с диким остервенением целуя их, сантиметр за сантиметром. Горячая волна прокатывает по позвоночнику, когда Драко ласкает ее соски через кружево бюстгальтера, отчего девушка выгибается, и снова стонет. Его руки настойчиво исследуют ее тело, проникая внутрь ее узких медицинских брюк, сжимая ягодицы с такой силой, что Гермиона от боли, которая тут же разлилась сладкой волной возбуждения внизу живота, кусает его за шею, а потом впивается в это место поцелуем. Он чувствует, что останется след, и ставит ей такой же засос на груди. Отчего-то это ему показалось таким правильным, что захотелось оставить эти яркие, кричащие пятна абсолютно на всем ее прекрасном теле. Он вновь становится пленником ее мягкой кожи, которая так и пышет огнем, а он ласкает ее с неистовой страстью, доставляя бесконтрольное, удушливое удовольствие. Хрип. Стон. Он. Он. Гермиона распахивает свои глаза, когда рука Драко пробирается внутрь ее трусиков, ближе и ближе к влагалищу, надавливая на клитор, играя с ним, разнося волны возбуждения одну за одной. Он чувствует, как она напрягается, когда он пытается ввести в нее один палец. Мерлин, так узко... Она слегка толкает его в грудь, и он поднимает на нее свой взгляд. В карих глазах недоверие и испуг. Девственница? Вот это новость! — Грейнджер. Почему ты не сказала, что все еще девочка? Он понял, что зря задал этот вопрос, когда она окончательно оттолкнула его от себя и молча начала застёгивать свой халат. — Грейнджер? Она молчит, смотрит в пол. — Грейнджер! — Что? — голос полон обиды. Взгляд устремлен прямо на него. — Что это было? — Драко переводит дыхание, стараясь унять жарящее возбуждение в своих штанах. — Послушай, ты хотел мне доказать что-то? Что я хотела тебя? Ты мне доказал! Доволен? Мерлин, что она несет? — Грейнджер, ты о чем вообще? — он смотрит на нее с полным непониманием. — Все, Малфой, отстань от меня! Ты победил! А теперь оставь меня в покое, слышишь? — последнюю фразу она выкрикнула, голос ее дрожал. Она снова оттолкнула Драко в грудь и выскочила за дверь.

***

      Следующие два дня Гермиона чувствовала себя полностью опустошенной. То, что снова произошло у них с Малфоем — было очередным сумасшествием. И это было чудо, что она смогла снова сказать ему «нет». В голову лезло когда-то прочитанное выражение «Все эпилоги —ложь; все дороги — прах. Бог одинок и, похоже, серьезно болен». То же самое она могла сказать и о себе. Это просто какое-то помешательство. Эти два дня были без дежурств, поэтому они с Малфоем виделись лишь в ординаторской на занятиях. На работе она ходила какая-то затравленная, старалась избегать его общества, а он, в свою очередь, вел себя абсолютно непринужденно. Пока Гермиона беспристрастно исследовала внутри себя сгустки сомнений и страхов, Малфой во всю развлекался с медсестрами — гриффиндорка случайно услышала то, как девушки делились между собой впечатлениями. Были ли они втроем или каждая поочередно — Грейнджер знать не желала, изливаясь ядом неверия и пуская слезы в одинокой процедурной или душевой. Последние два рабочих дня ее вымотали окончательно, поэтому в субботу, сидя в гостях у Джинни за чашкой чая, девушка даже не вникала в суть того, что ей вещала подруга. — Гермиона, ты меня вообще слушаешь? — А? Прости, Джинни, я отвлеклась. — Да я вижу уж. Четвертый раз за утро. Что, сложная неделя выдалась? — Что-то вроде того, — со смущенной улыбкой отвечала Гермиона. — Ну так что ты скажешь мне насчёт платья? Покупать или посмотреть еще что-то? — Какого платья? — Гермиона отхлебнула вкуснейший травяной чай с огорода миссис Уизли. — О, Мерлин! Того синего, для вечеринки. Я тебе все утро о нем талдычу! Я увидела его в журнале «Ведьмин досуг». — Какой еще вечеринки? — Гермиона смотрела на подругу такими глазами, как будто видела впервые. — Гермиона! Садовый гном и тот бы меня слушал! Да что с тобой такое? Я же тебе все утро рассказываю о том, что в следующую субботу мы с Гарри объявим всем о помолвке на вечеринке в Норе. —В суббоотуу? — Гермиона удивленно растянулась это слово. Джинни смотрела на нее как на умалишенную. — Мдаа. Тебе явно нужен отпуск. Я тебе пришлю напоминалку, чтобы ты не забыла. — Прости, Джинни, я обязательно приду. Просто правда, что я слегка утомилась. Еще сегодня свидание с Дэниелом. — Вот это здорово! Уже решила, что надеть? Гермиона усмехнулась. Для Джиневры мода была практически на первом месте после того, как близнецы начали свой бизнес и деньги полились ручьем. Поэтому Фред и Джордж баловали свою единственную сестренку как только могли. А теперь одного из братьев не стало, но баловать ее так и не перестают — теперь к числу рыжих любимых мужчин присоединился еще и Гарри, который совсем скоро станет ей законным мужем. — Если честно, пока я даже не думала об этом. Посмотрю по ситуации. — Какой еще ситуации? Он замечательный парень и видно, что ты ему нравишься! Тебе нужно лишь окончательно доказать ему то, что он без ума от тебя! Вот, пойдем со мной в спальню, я покажу тебе что-то. Девушки встали из-за стола и направились на второй этаж. Они вошли в комнату Джинни и Гарри, и молодая хозяйка выудила из шкафа маленькое красное платье. — Вот, надень сегодня вот это! — Это? Джинни, нет! Оно едва зад прикрывает и похоже на ночнушку! — Годрик, Гермиона! Тебе двадцать лет! Позволь себе хотя бы раз что-то действительно откровенное! Тем более, если хочешь сцапать Уилсона. — В том-то и дело, что я не хочу никого цапать! Мне и одной очень комфортно, и не в таких откровенных нарядах. Джинни злобно посмотрела на Гермиону, аккуратно сложила платье и дала ей его в руки. — Ты наденешь его и точка! Гермиона вынуждена была лишь признать свое поражение и сдаться. Собираясь на свидание, девушка всё же решила примерить наряд Джинни. Все оказалось так, как и предполагала Грейнджер: ультракороткое, оно едва прикрывало ее ягодицы. Недовольно фыркнув, она произнесла заклинание и подол платья стал на несколько сантиметров длиннее. Так-то лучше. Из-за откровенного наряда Гермиона решила обойтись почти без косметики: лишь слегка подкрасила ресницы тушью и нанесла румяна. Губы же она не стала покрывать даже блеском. Надев совершенно обычные черные туфли и кожаную куртку, девушка собралась на выход. Они встретились с Дэниелом в одном из маггловских парков в центре Лондона. Погода для прогулок выдалась отличная, поэтому они решили немного насладиться этим теплым вечером на природе. — Ух ты, доктор Грейнджер, вы великолепны сегодня! Уилсон обладал всеми манерами истинного джентльмена, поэтому встретившись с Гермионой, он нежно поцеловал ее руку. Она заметила его обходительность и в прошлый раз, и это ей льстило. Сегодня Дэниел тоже был не с пустыми руками — он снова подарил девушке красную розу, точь-в-точь в тон ее платью. Нужно будет как-то деликатно намекнуть ему, что я не люблю розы. Кроме тех, из Мэнора... Они гуляли достаточно долго, не замечая времени и разговаривая без устали. Уилсон был очень эрудированным мужчиной, он знал много таких вещей, даже в которых совершенно не разбиралась Гермиона, но он не выказывал свое превосходство, а наоборот, рассказывал так, чтобы собеседнику было приятно его слушать. Она ненароком бросала на него восхищенные взгляды: он был идеальным. Девушки, проходящие мимо, оборачивались им в след, кидая жадные взоры, а он не видел вокруг никого, кроме Гермионы. Когда солнце уже заходило за Темзу, молодые люди решили аппарировать в какое-нибудь заведение для волшебников. — Ну же, доктор Грейнджер, выбор за дамами, — шутил Уилсон,— куда бы ты хотела? — Даже не знаю... Хочу, где весело, но это точно не клуб. Хотя... Придумала! — Гермиона даже слегка подпрыгнула на месте,— я хочу сливочного пива! Я не пила его со времен Хогвартса. В глазах девушки Дэниэл прочел неподдельную детскую радость и засмеялся самым добрым смехом. — Хорошо, знаю я одно такое местечко, — и шутливо подмигнув ей, он взял ее под руку и они аппарировали. Спустя мгновение Гермиона и Дэниэл уже входили в один из очень уютных пабов магического Лондона. Девушке он чем-то напомнил «Три метлы», только он был больше размером, с огромным количеством мест и завсегдатаев. Пара расположилась у одного из столиков у окна и сразу же заказала два сливочных пива. Отхлебнув глоток этого волшебного напитка, Гермиона ударилась в воспоминания. Дэниелу было очень интересно слушать о ее школьной жизни и о приключениях, которые из года в год непрерывно находило «Золотое трио». Они болтали и болтали, пока Гермионе не приспичило отлучиться. Возвращаясь назад к Уилсону, она заметила, что народа в пабе слегка поубавилось, и теперь можно было спокойно рассмотреть сидящих людей за их столиками. Гриффиндорка пробегала изучающим взглядом каждого волшебника, пока не увидела среди всех платиновые волосы и серый взгляд, который непрерывно смотрел прямо на нее. От этих глаз у девушки по коже пробежали мурашки. Малфой сидел не один, а с Паркинсон, Ноттом, Гойлом, Гринграсс-старшей и Забини. Вся компания слизеринцев, за исключением Малфоя, что-то рьяно обсуждала, не обращая никакого внимания на своего друга-аристократа, который не сводил глаз со столика у окна вот уже минут десять. Гермиона старательно отвела взгляд от серых глаз и пыталась переключить свое внимание на Дэниела, что отчасти у нее неплохо получалось. До поры до времени. Девушка кожей чувствовала, как лед этого пристального взгляда плавит ее нутро, отчего она невольно стала ерзать на стуле. А Малфой видел, как ей неуютно, но продолжал смотреть. Он просто не мог отвести взгляд от этих хрупких воробьиных плеч, на которых не было и куска материи. А когда Гермиона отлучалась в дамскую комнату, он еле усидел на месте, чтоб не ринуться за ней и не снять с нее это сексуальное платье. Оно действовало на Малфоя как красная тряпка на быка. Еще какое-то время сидя, как на иголках, девушка решила прекращать этот цирк и проучить слизеринца. Выпив еще пинту сливочного пива, Гермиона захмелела, и захотела устроить шоу. Вообще, подобные выходки не были ее прерогативой, но еще школьная привычка ввязываться в авантюры никуда не делась, и ее аппетитная филейная часть, обтянутая красной тканью, требовала приключений. Отчасти она осознавала, что сейчас ужаснейшим образом использует в своих корыстных целях такого замечательного человека, как Дэниел, и наутро, совершенно точно, она миллион раз об этом будет жалеть, но поставить на место Малфоя ей хотелось превыше всего. Вновь почувствовав на себе пронзительный взгляд из-за слизеринского стола, Гермиона лукавой улыбкой улыбнулась Дэниелу, который очень увлеченно что-то ей рассказывал, коснулась своей ладонью его руки, и пока он осознавал ее движение, она поцеловала его в губы. Малфой, увидев это, сразу же вскочил с места, как ошпаренный, а друзья, заметив его странный жест, дружно перевели взгляд туда, куда смотрел Слизеринский принц. И тут Паркинсон вскрикнула: — Это же Грейнджер!