Знал бы, где упадешь, соломки б подстелил
- Ветер крепчает, - сказал принц. – И тучи уходят. К вечеру станет холоднее. Не завидую я тем, кому эту ночь придется провести на улице. Мороз будет страшный. Надо бы стражам пройтись по улицам да загнать всех бездомных в приюты. А иначе – замерзнут до смерти. Ульви продолжил мести двор, но сделал себе мысленную зарубку, что на сегодняшнюю ночь нужно перевести Троффа из конуры в дом. Пусть и безмозглая псина, а все равно жалко. Совсем он постарел в последнее время – один из клыков выпал, на левом глазу бельмо, шерсть поредела. Хотя в настоящий момент в столице устоялась теплая и комфортная для января погода: мягко падал мелкий снежок, тихо лежали высокие сугробы, по нежно-голубому небу неспешно плыли облака - Ульви даже в голову не пришло усомниться в словах принца. Всем известно, что никто не умеет предсказывать погоду лучше колдунов. А сейчас рядом с Ульви стоял даже не какой-нибудь рядовой чародей, а сам Повелитель Магии. Упомянутый Повелитель поправил отороченный мехом кафтан и глубоко затянулся сигаретой. Ульви бросил курить пять лет назад, когда целитель (тоже маг, к слову) предупредил его, что табачные палочки в сочетании со слабыми легкими – собственноручно подписанный смертный приговор. Бросить-то бросил, но временами сигаретку хотелось просто страшно. Особенно, если – как сейчас – рядом кто-то беззастенчиво и со вкусом курил. Тем более, что принц предпочитал не какую-нибудь дешевку, а качественные ванахеймские «Мустанги» с терпким богатым вкусом. Словно услышав мысленные стоны Ульви, принц вытащил сигарету изо рта, с насмешкой поглядел на неё и выбросил в урну. - Веришь или нет, никогда особенно табак не любил. А в тюрьме иногда хотелось до ужаса… Но по какой-то иронии в царской темнице курить запрещено. Во всех остальных можно, там сигареты даже используются в качестве денег… Принц говорил с иронией, но глаза у него при этом были невеселые. Нехорошие глаза. Блеклые, словно подернутые инеем. Мертвые. - Ладно, хватит об этом, - поморщился принц, словно сбрасывая оцепенение. – Как сын? Ульви страдальчески скривился. Непутевый отпрыск был для него больной темой. Вот так растишь ребенка, работаешь без выходных, заботишься, чтобы он ни в чем не нуждался. Чтобы не как отец, всю жизнь улицы мел, а получил достойное образование и уважаемую профессию. А он… Вырос беспутным, эгоистичным мерзавцем. Попал в дурную компанию, пристрастился к алкоголю, а потом – и того хуже. Мать все его жалела, выхаживала после запоев и пьяных драк, подкидывала деньжат. И чем он ей отплатил? Умерла всего лишь в три тысячи четыреста от слабого сердца. - Живет, - проскрежетал Ульви, - что ему, поганцу, сделается... Недавно приходил – денег просил. Я его, конечно, взашей выгнал. А на что он рассчитывал, после того, как мать в могилу свел своими выходками? Он и на похороны явился пьяным ссс... скотина! Один день не мог в память о матери потерпеть. Принц смотрел спокойно и доброжелательно. Ульви сам не заметил, как подробностях рассказал о том, как ему одиноко без рано почившей жены, о сложных взаимоотношениях с сыном, о том, что, несмотря ни на что, все ещё любит этого паршивца... Сложно объяснить, что именно заставило его так разоткровенничаться. Вдобавок, нужно отметить, уже далеко не в первый раз. Просто было в том, как принц слушал – внимательно, не перебивая – что-то, неуловимо располагающее к искренности. Смешно... Кому рассказать – не поверят. Хуже того – сочтут за сумасшедшего. Откровенно говоря, Ульви не мог взять в толк, какого рогатого демона принц отрывался от своих магических изысканий и тратил время на разговоры с ним. Тем не менее, каждое утро, как раз в то время, когда Ульви появлялся в парке с лопатой и метлой, принц выходил из лаборатории. Иногда он курил, иногда – потягивал из хрупкой чашки ароматный чай, иногда просто прогуливался с рассеянным видом, но неизменно подходил к Ульви и завязывал неторопливый разговор. О природе, о погоде, о политике, о великосветских и местных сплетнях – словом, о чем попало. Если бы на месте принца был любой другой ас, Ульви решил бы, что тому страшно одиноко, оттого он и радуется возможности поговорить с кем угодно, хот бы и с безродным дворником. Однако, предатель, убийца, мятежник и ётунский выродок, который – как говорят – не гнушается самой темной магии и раз в месяц пьет кровь новорожденных младенцев, страдать от одиночества, разумеется, не мог. А уж если бы страдал – явно скрашивал бы его обществом кого-нибудь поинтереснее Ульви. Принц обосновался в бывшем домике паркового смотрителя три месяца назад. Ну, в смысле, не сам принц, а его лаборатория. Первое время Ульви очень его опасался и даже подумывал отказаться от уборки этого района. Но - в его-то преклонном возрасте – воротить нос было крайне неразумно, тем более, что в спину дышали молодые конкуренты, а работы в старом парке было немного – только дорожку к домику расчистить. Платили же просто по-королевски. Как, собственно, и полагается царскому отпрыску. Поначалу Ульви очень его дичился и пытался отделываться кивками да односложными предложениями. С Локи такое не проходило – он разговорил бы и вражеского шпиона, и глухонемного, и мертвого. Мало-помалу Ульви привык и к зловещей, но при ближайшем рассмотрении не особенно страшной фигуре принца, и к неспешным беседам. Скорейшему привыканию и вообще поднятию его настроения немало способствовала очаровательная привычка принца на прощание вкладывать в ладонь Ульви небольшие греющие душу сувениры. Вот и сегодня, пожав Локи руку, он ощутил, что в ладонь перекочевала хрустящая бумажка. Украдкой взглянул на номинал. Ни черта себе – пять золотых! Ульви не вполне понимал, за что принц платит – за разговор, за откровенность или за доброжелательность, и предпочитал над щедростью не задумываться. Подарки судьбы вообще лучше не анализировать – просто принимать. Тем более что пять золотых – это его недельное жалование.***
Локи постучал каблуком о каблук, стряхивая прилипшие снежные комки. Снял кафтан, аккуратно повесил на вделанный в стену крючок, с удовольствием провел рукой по пушистому воротнику. Мех – густой, мягкий – приятно ласкал ладонь. Кафтан Локи носил исключительно из эстетических соображений, поскольку ему, как потомку Ледяных Великанов, даже самый лютый асгардский мороз казался всего лишь приятной прохладой. Удивительно, что в детстве и юности он не обращал на это особого внимания. Погода для зимы выдалась очень приятная. Локи, пожалуй, ещё поторчал бы немного на улице. Но ровно в тот момент, когда он наблюдал за всклокоченной сорокой, что-то выискивающей среди глубоких сугробов, в голове словно вспыхнул светильник. Чрезвычайно изящное решение системы уравнений, над которой он бился вот уже несколько дней, появилось будто из ниоткуда. Как же он раньше, ётун побери... Нет, негоже наговаривать на родичей, хоть бы и дальних! Как же он раньше, черт побери, не додумался! Все ведь предельно просто – добавить два граничных условия, и решение подходит. Нужно только ещё разок перепроверить, и – не сегодня – завтра – можно плести заклинание. В смысле – систему заклинаний. Проверка решения – дело муторное и кропотливое, а – как известно всем ученым и гениям на свете – ничто не способствует концентрации и внимательности так сильно, как ароматный чай. Некоторые уважаемые мужи из мира науки в подобной ситуации предпочли бы кофе, но Локи считал их не более чем ренегатами, отступниками и невеждами. Ибо лишь полный профан и бездарь способен отказаться от сложного, терпкого вкуса отвара из листьев и трав в пользу горькой бурды из жареных зерен. Локи бросил в чашку несколько сушеных пучков и кубик сахара. Щелчком пальцев заставил воду в кувшине вскипеть, аккуратно залил получившуюся смесь и подошел к окну, ожидая, когда чай настоится. Перед домиком все ещё копошился Ульфи. Он споро управлялся с лопатой, откидывая снег с дорожки в сугробы, и невероятно походил на трудолюбивого муравья. За три месяца Локи успел здорово привязаться к старому проныре. Наверное, странно слышать такое от ужасного тирана, не так давно наводившего ужас на все Девять Миров, но хитроватый дворник оказался его единственным достойным собеседником за долгое, долгое время. Придворные, с которыми волей-неволей приходится общаться во дворце, разумеется, не в счет. С ними не столько беседуешь, сколько фехтуешь словами и фразами, каждую секунду опасаясь, как бы в спину не вонзилась особенно острая реплика. Дураком Локи, конечно, не был... Впрочем, надо признать, некоторые его прошлые поступки недвусмысленно намекали на обратное. Скажем так, теперь Локи дураком уж точно не был и прекрасно понимал, что Ульви тянется не к его выдающемуся ораторскому искусству, изысканной красоте или магическому таланту. Старый дворник плевать хотел на все эти без сомнения прекрасные качества, отдавая предпочтения синеватым хрустящим бумажкам, по размеру как раз помещающимся в кошелек. А, какая разница! Локи вполне мог позволить себе купить общество жадного мужичонки, особенно, если учесть, что тот знал множество забавных историй из жизни квартала и охотно смеялся над байками, которые, в свою очередь, травил принц. Жаль только, что иногда дворник забывался, и тогда в его глазах мелькала непрошенная жалость. Мол, посмотрите на этого принца. Кем он когда-то был, и кем стал теперь... Локи, наверное, страшно оскорбился бы и возненавидел Ульви за эту жалость, если бы старый ас не был так очевидно, вопиюще и безгранично несчастлив. Жизнь уже и так поиздевалась над ним всеми доступными способами. Жалкие остатки совести, дремлющие в закоулках темной души Локи, не позволяли добавить к веренице несчастий, обрушившихся на Ульви, ещё и неприязнь наследного (все ещё!) принца. А вереница была очень длинна. Биографию Ульви принц знал в подробностях – старый дворник оказался чрезвычайно словоохотлив. Какая гнусная судьба – всю жизнь мести грязные улицы, жениться на такой же горемыке, потерять одного ребенка в младенчестве, а второго – из-за пьянства, и в почти пять тысяч лет иметь рядом только одно близкое существа – старого пса... «Некоторые вот жалеют несчастного Ульви, - ехидно ввернул внутренний голос, - а у самих, преданного пса – и того нет». Локи злобно оборвал зубастое альтер-эго, но не нашел, что возразить. Быть может, и в самом деле, они с Ульви имеют гораздо больше общего, чем ему хотелось бы признать? Быть может, его потому и тянет к старому дворнику? Да нет. Ерунда. Беседы с Ульви – это не единение двух несчастных и в какой-то мере озлобленных мужчин. Это – его, Локи, личная, болезненная, не так давно появившаяся непереносимость одиночества. Психологическое увечье, посттравматический, мать его, стресс – следствие долгого тюремного заключения. А заключение у него было образцовое, по всей строгости – одиннадцать лет в одиночной камере. Одиннадцать гребанных, мучительных, бесконечных лет. Даже двенадцать с половиной – если считать первые полтора года. Но те полтора года, разумеется, были просто курортом, райским праздником по сравнению с тем, что папочка устроил ему после. Иногда Локи казалось, что заключение ни хрена не закончилось, что он все ещё там – в проклятой сто второй камере – окончательно свихнулся и грезит, будто вышел на волю. Собственно, это был самый популярный сюжет его кошмаров. А кошмары снились Локи частенько – по нескольку раз за ночь. За эти двенадцать лет он успел чертовски сильно измениться. Если бы жестокий, эгоистичный, озлобленный, избалованный мальчишка, которого Тор в наморднике волок через Биврёст, знал, что ему предстоит... Он — этот мальчишка, мнящий себя ни много ни мало Богом, без малейших раздумий снова сиганул бы с моста в Вечное Ничто. Рискнул бы, даже несмотря на гнев Таноса. Даже несмотря на то, что читаури не стали бы снова присылать на встречу отряд, призванный защищать его от порождений Бездны. Даже несмотря на сами порождения, некоторые из которых одним своим видом способны сломать даже самую здоровую психику. Даже несмотря на... Несмотря ни на что, собственно говоря. Потому что боль и горе, которое способны причинить обманутые подельники, мстительные психопаты и древние твари, не идут ни в какое сравнение с тем, что может причинить собственная семья.***
Судили Локи только один раз. Он тогда паясничал, ухмылялся и рычал, как озлобленный щенок. Что сказать — молодой, неопытный дурачок, лелеющий прежние обиды и слишком испуганный, чтобы смотреть в будущее. Был бы поумнее — крутился бы волчком, а выторговал у Одина смягченный приговор. Молодость, к сожалению, не признает компромиссов. Первые полтора года - надо отдать им должное - были вполне ничего. Нет, разумеется, они уязвляли высокомерного асгардского царевича, унижали его гордость, топтались на чувстве собственного достоинства... Тогда его - дуралея - еще очень волновали такие вещи. Тогда он имел счастье заблуждаться, что самое страшное, что может с ним произойти - это унижение. Опасное заблуждение. В заключении он в основном злился, задирал товарищей по этажу и обижал мать. Стыдно вспомнить, какую жестокую чушь он обрушивал на хрупкие плечи Фригг и как мало дорожил её заботой. В смысле, тогда — мало. Потом у него, разумеется, нашлось на это время. Целых одиннадцать лет. Нападение эльфов, ставшее ужасным несчастьем для всего Асгарда, Локи воспринял, как великолепную возможность для побега. Четкого плана у него не было, только надежда на блестящую импровизацию - самонадеянная и глупая надежда. В Мидгарде даже тщательно продуманный план не спас его от полного (и позорного) поражения, а уж экспромт в исполнении Локи оказался... Даже слово «катастрофа» не вполне передает конечный результат. Первый же шаг, сделанный Локи по пути к долгожданной свободе, привел к тому, что самая лучшая во Вселенной женщина была чрезвычайно тяжело ранена. Фригг несколько дней бродила по разделительной полосе между этим миром и Тем, и лишь исключительное мастерство асгардских лекарей позволило ей остаться в живых. Разве этого хотел Локи от Алгрима сильного? Разумеется, нет. Он всего лишь надеялся, что эльф-самоубийца устроит во дворце основательный переполох, наведет на Одина и Тора страху, а те — исключительно ради всеобщего блага — попросят о помощи одного чрезвычайно талантливого воина и мага. Но этот ублюдок, эта сволочь, эта тварь с окончательно поехавшей крышей, эта... Даже годы спустя Локи не мог подобрать определения, способного адекватно выразить всю палитру чувств, которые он испытывал по отношению к Алгриму. Некоторые ощущения невозможно выразить словами. Страдания матери что-то сдвинули в головах у сыновей — и родного, и приемного. По какой-то злой иронии судьбы, они словно поменялись местами. Тор проявил редкую и прежде не свойственную ему предусмотрительность, а Локи, наоборот, решил сыграть в героя и проверить, насколько сильно удача его любит. Казалось бы, давно пора понять, что героизм — абсолютно не его амплуа в этой пьесе, а удача — ветреная красавица, которая меняет любовников чаще, чем бумажные носовые платки. Вместо этого Локи, расправив плечи (чтобы Алгриму — этой свинье — было удобнее насаживать его на меч) и кинулся рисковать жизнью и спасать сомнительного брата. Как говорится, за что боролся... Последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание — серые скалы Свартальфхейма, низкие седые небеса и завивающийся в вихри песок. Первое, что он увидел, очнувшись — голые белые стены. И второе. И третье. И тысячное. В помещении, где Локи пришел в себя, не было ничего, кроме узкой железной койки, стола и табурета без спинки. Светящиеся панели на потолке давали ровный, неестественно яркий свет, словно в лаборатории или операционной, да и вообще в помещении царила почти стерильная чистота. Поэтому первое, что пришло в не совсем ещё ясную голову принца - «карантинная зона». «Должно быть, - решил Локи, - в том мече была какая-то зараза...» Вспомнив о ранении, он закатал рубашку. К вящему удивлению, страшные — почти смертельные — повреждения успели затянуться. Через грудь и живот шла толстая паутина шрамов, в районе солнечного сплетения она словно собиралась в клубок — туда-то пришелся основной удар. Почувствовав легкую дурноту, Локи поспешно прикрылся. Зрелище, вне всякого сомнения, было отвратительным — едва ли в ближайшее время ему захочется появиться на пляже. Однако куда больше настораживало другое. Характер шрамов и степень заживления не оставляли сомнений в том, что с момента нанесения раны прошло не менее нескольких недель. Значит — его лечили, намеренно не приводя в сознание. Это, в принципе, возможно, но асгардские лекари используют подобную методику, только если пробуждение пациента по какой-то причине может принести ему вред. Например, при лечении ожогов, затронувших более пятидесяти процентов поверхности кожи. Но кто и почему не давал очнуться ему? Светлое помещение больше не казалось Локи карантинной зоной, да и больничной палатой вообще. Даже самый захудалый госпиталь оборудован простейшим медицинским оборудованием, но в комнате не было ничего — даже бинтов и мазей — только на койке лежал тощий матрас, куцие подушка и одеяло. Камера, понял Локи. Это помещение могло быть только камерой. Вопрос в том, кто же тюремщик. Один решил изобразить заботливого отца? Танос придумал особенно изощренную месть? Некто неизвестный, за каким-то чертом вылечивший его? Подсознательно Локи надеялся на третье. Приемному отцу он не верил ни на грош. Таноса всерьез опасался, ибо титан — очень больной психопат. Настолько больной, что даже Локи (тоже, чего скрывать, не обделенный детскими травмами и психическими расстройствами) не мог закрывать на это глаза. Ответ на животрепещущий вопрос нашелся очень быстро. Локи без особой надежды попытался применить магию, и она... послушалась. Но только в пределах комнаты. А дальше — как отрезало. Технология блокировки магии была ему знакома, и пользовались ею одни только асгардские чародеи - другие попросту не умели. Собственно, прошлая камера Локи была устроена по такому же принципу. Только внешне выглядела гораздо роскошнее, да ещё имела прозрачную стену, позволяющую общаться с соседями и стражами. Не самая изысканная компания, но в тюрьме не стоит быть привередливым. Значит, он в Асграде. Но где именно? Локи приблизительно знал планировку царской тюрьмы, но нигде там не видел таких камер. Впрочем, Один скрывал от него и куда более серьезные вещи. Поразмыслив, Локи пришел к выводу, что, скорее всего, находится в своеобразной камере предварительного заключения (для очень, очень опасных преступников-магов). В самом деле — он ведь нарушил условия заключения и сбежал, за такое по головке не погладят. В то же время, сбежал не по собственной инициативе — а с легкой руки Тора, да и в походе проявил себя с самой лучшей стороны. Один точно назначит суд — показательный и публичный — и вот тут-то ему нужно не оплошать и склонить капризное общественное мнение в свою пользу. Локи тотчас приступил к сочинению оправдательной речи. Это отняло у него несколько дней, но результат того стоил — проникновенный, искренний, ненавязчиво давящий на жалость. Женщины будут плакать — это Локи мог гарантировать. Попутно с упражнениями в красноречии он изучил камеру вдоль и поперек. В ширину она составляла пять шагов. В длину — шесть с половиной. Высота — что-то около полутора мужских роста. В одной из стен нашлась малоприметная узкая дверца, ведущая в ещё соседнее помещение — крохотную совмещенную ванную. Обстановка там была даже более аскетичной. Нужник, отверстие в потолке, откуда, при нажатии на сенсорную панель, лилась вода, да чистое, но не новое полотенце, лежащее прямо на полу. Зеркала — и того нет. Свет в камере зажигался и гас с определенной периодичностью, символизирующей, надо думать, смену «дня» и «ночи». Впрочем, внутренние биологические часы Локи не выявили в подобном распорядке никакого диссонанса, поэтому он был склонен доверять невидимым тюремщикам. Помимо освещения ориентироваться помогали приемы пищи. Еду Локи приносили три раза в день — простые, питательные блюда. Впрочем, «приносили» - это сильно сказано. Поднос сам материализовывался на столе. С каждым днем самочувствие Локи становилось лучше. Шрамы ныли и чесались, а при натяжении — простреливали острой болью, но он не позволял себе лениться. Проснувшись, приступал к самостоятельно разработанному комплексу упражнений, призванному в короткие сроки привести в хорошее состояние все группы мышц. Хорошее питание и физическая нагрузка сделали свое дело. Через три недели Локи набрал вес и пришел в довоенную форму. Магия полностью его слушалась, тело налилось силой. Касаться шрамов было неприятно — но это дело привычки. В общем, Локи ощущал себя окончательно поправившемся, отдохнувшим и готовым предстать перед судьями. Вот только никто за ним не приходил. Мало-помалу им овладел страх. Локи гнал его прочь, словно бешеную собаку, но страх возвращался. Липкий и ледяной, как холодный пот, он покрывал его кожу и сковывал мысли. Почему он уже три недели никого не видит? Почему не приходит мать? Разве она не знает, что он был ранен? Почему Тор даже не удосужился заглянуть к нему и сказать спасибо? В конце концов, почему стражей — и тех нет? С чего он вообще взял, что суд состоится? Это было бы благородно и достойно, вполне в духе Тора. Но в Асгарде главный не Тор. В Асгарде главный - Один, а от него можно ждать, чего угодно. По истечению четвертой недели Локи решил, что изображать примерного заключенного больше нет смысла. Раз неведомый тюремщик, то бишь — Один, молчит, значит, он ждет от сына какого-то действия. Локи поднялся на ноги, встал точно посередине камеры и громко, четко произнес: - Я желаю знать, кто и на каком основании держит меня здесь. Как гражданин Асгарда, я имею на это право. Тут же его сковал страх. А желает ли он этого на самом деле? Иногда неведение куда милосерднее правды... Но ведь не мог же он до скончания вечности сидеть между четырех белых стен в ожидании неизвестно чего. Несколько часов ему никто не отвечал, и Локи уже было решил, что это такое наказание — неизвестность. Однако вечером вместе с ужином на подносе появился бумажный лист. Локи ещё с четырех шагов понял, что это такое. Бледно-желтая плотная бумага, на которой оформляются правительственные документы, гербовый оттиск, размашистая отцовская подпись... Это был приговор. Употребив всю свою силу воли, чтобы не кинуться к нему сломя голову, Локи медленно подошел, сел на табурет и только потом поднес лист к глазам. Со зрением у него происходило что-то непонятное. Буквы прыгали по строчкам, слова наползали одно на другое. Впрочем, возможно, зрение здесь было не при чем. Просто у Локи страшно дрожали руки. «Приговор... От такого-то числа... Преступник — Его Королевское Высочество принц Локи Одинсон... Высочайшим повелением..» Локи показалось, будто он примерз к стулу, хотя в камере поддерживалась комфортная температура. Приговор был вынесен на закрытом заседании королевского суда, которое состоялось около месяца назад. Сухие равнодушные строки сообщали, что за побег из тюрьмы, незаконное пересечение границы, нарушение многочисленных царских указов и с учетом прежних преступлений он приговорен к высшей мере наказания. Иными словами — к введению в вену некоего чрезвычайно сильнодействующего вещества, которое уже через полминуты приводит к параличу дыхательной системы и относительно безболезненной смерти. Однако, ввиду смягчающих обстоятельств и героизма, проявленного младшим принцем, суд счел возможным заменить высшую меру пожизненным заключением в камере особо строгого режима. В самом низу, под печатями и подписями, стояла сделанная от руки надпись: «Я обещал твоей матери, что не стану убивать тебя». Единственное, что было во всем этом хорошего — Локи удалось сохранить самообладание. Он не пришел в ярость, не ударился в истерику, не стал лить слезы, сыпать оскорблениями и потрясать кулаками. Особой заслуги самого Локи в этом не было. Он просто оказался слишком поражен прочитанным, чтобы бурно реагировать. Старый хитрый сукин сын нашел-таки на него управу. У него и в первый-то раз чесались руки отправить приемыша на эшафот, но тогда помешала мать. А теперь, видимо, даже её влияния оказалось недостаточно. Самое обидное, что он фактически сам сунул голову в петлю, не бросив Тора тогда в Свартальфхейме. Ах, если бы он додумался смыться, после того, как братец снял ограничивающие магию наручники... Но хорошие идеи, как известно, приходят в голову последними. А вот Тору наверняка ничего не было за похищение из тюрьмы самого главного асгардского преступника. Ну, покричал Один, ну сослал его на полгодика в какой-нибудь отсталый мирок (где братец, учитывая его либидо, обязательно найдет себе хорошенькую туземку), а потом вернул под теплое родительское крылышко... Проклятье! Локи в тысячный раз проверил камеру на возможность побега. Результат оказался такой же, как в предыдущих девятисот девяносто девяти случаях — нулевой. Стены зачаровали первоклассно — от души зачаровали. Тут не то, что трансформацию не сделаешь, тут даже ментального двойника за пределами камеры не создашь. А это очень плохо — послать бы такого двойника к кому-нибудь... Да хоть бы и к Таносу, плевать, что психопат! Наобещать золотых гор и собственную голову на серебряном блюдечке, но выторговать хоть какую-никакую, а помощь. Впрочем, если бы он мог создавать двойников, то какое это было бы заключение? На мать и брата Локи уже не рассчитывал. Если бы они могли или хотели что-нибудь для него сделать, они бы уже сделали. Но, видимо, на этот раз Один настроен очень серьезно.***
Ужас происходящего дошел до него не сразу. Нет, Локи вроде как все понимал, но в мозгу словно сработал специфический защитный механизм, позволивший ему понять, но не осознать окончательность приговора. Слишком уж страшно, невозможно было принять то, что он — молодой, здоровый, полный сил - обречен остаток дней провести меж четырех голых стен. Асы живут очень долго, ётуны — того больше, так что кошмарный остаток обещал стать очень, очень продолжительным. Магия вилась у его ног, как веселый щенок, но, скованная собственными законами, ничем и никак не могла помочь ему. Первое время Локи забавлялся с ней, перебирая в уме известные заклинания и создавая новые, но потом это ему опротивело. Что толку создавать формулы, если никогда не сможешь ими воспользоваться? Дни и ночи кружились в нескончаемом, однообразном калейдоскопе. Вспыхнувшее освещение, появившийся на столе завтрак, долгие часы, во время которых его охватывала то лихорадочная жажда деятельности, то полнейшая апатия... Иногда Локи по старой памяти пытался делать физические упражнения, но быстро забросил эту идею. Пестовать тело, которому предстояло вечно сидеть в темнице, было слишком мучительно. Порой он делал уборку — на бытовую магию ограничения камеры не распространялись, но и это скоро ему надоело. Зачем? Какая разница, как выглядит изнутри гроб, в котором ты истлеваешь? Обитый бархатом или лохмотьями - это все равно гроб. Из него не выбраться. Почти год он держался на остатках гордости и безумной, ни на чем не основанной надежде. За это время он ни разу не позволил себе уронить достоинства и проявить слабости. За камерой наверняка наблюдали, и Локи не собирался устраивать для невидимых тюремщиков бесплатный цирк. Но на триста четырнадцатых (по его подсчету) сутках в нем что-то сломалось. Локи внезапно с кристальной ясностью понял, что нет смысла бодриться и рассчитывать не пойми на что, нет смысла отсчитывать абсолютно одинаковые дни, нет смысла перебирать в голове неосуществимые варианты спасения, не смысла... Вообще ни в чем больше нет смысла. Один, якобы из милости, оставил ему жизнь. Какая ирония — какая жестокая и злая насмешка. Разве такая жизнь стоит того, чтобы за неё держаться? Разве быстрая и оттого милосердная казнь не лучше, не легче, чем гнить заживо несколько тысячелетий? Он совершил немало преступлений, но разве заслужил он настолько суровое наказание? Один не оказал ему милости, он лишь нашел способ устроить бесконечную, идеальную пытку — пытку, которая даже не требовала участия палача. Ведь палачи, знаете ли, тоже живые, им могут после сотворенного и кошмары сниться, и совесть может очнуться. А тут — куда как удобно, узник сам себя мучает и будет делать это ещё очень, очень долго. Локи понял, что не способен это выдержать. Можно влачить даже самое убогое и жалкое существование, мириться с какими угодно унижениями, если надеешься, что когда-нибудь ситуация выправится. Но если такой надежды нет... То и мучиться ни к чему. Нужно просто все это прекратить. Приняв решение, Локи сразу, как это не парадоксально, почувствовал себя лучше. Он всю жизнь не выносил бездействия, а последние месяцы полнились им до краев. Морально он уже давно был готов, оставалось только решить вопрос: «Как?» Наложенные на камеру магические путы существенно ограничивали его силу и, уж конечно, не позволили бы ему трансформировать, скажем, тарелку в кинжал. Нет, на быструю и чистую смерть можно было не рассчитывать. Повеситься? Опять же — на чем? На потолке ни единого выступа... По здравым размышлениям (если только можно назвать размышления о суициде здравыми) у него было лишь два варианта. Умереть от голода, либо нанести себе увечье, чреватое быстрой значительной кровопотерей, например — откусить язык, как когда-то поступали древние мидгардские шпионы. Обе перспективы были столь чудовищны, что им почти удалось отрезвить Локи. Почти — потому что к тому моменту отчаяние его было уже слишком сильно. Он выбрал второе. Смерть от голода не только мучительна, но ещё и длится очень долго. Хуже того — Локи не мог быть уверен, что решимость не покинет его в самый последний момент. А развлекать тюремщиков жалкими неудачными попытками самоубийства? Худшего унижения он просто не мог представить. Значит — решено. Не испугаться невыносимой боли, крепко сомкнуть челюсти и ждать. Потеря крови сделает своё за несколько минут. Локи не колебался. Его жизнь, его история уже давно катилась под откос, но он совершенно точно не хотел, чтобы последнее действие включало в себя долгие годы покаянного одиночества. Если занавесу суждено упасть — пусть он упадет сейчас же. Зажмурив глаза, он широко развел челюсти, расслабил язык и попытался с силой сомкнуть зубы. Попытался — и не смог. Себя винить было не в чем, дело было не в трусости или нерешительности. Собственно говоря, он вообще не мог понять, в чем проблема. Какая-то сила мягко, но решительно удерживала его челюсти, не позволяя им совершить роковое движение. Локи пробовал снова, и снова, и снова. Тот же результат. Да что же это такое? Отец не позволяет ему умереть? Но как? Как Один узнал о его намерениях? Пелена с глаз упала достаточно быстро. Разумеется, Один тут был не при чем. Ему мешала... магия. Любой — даже самый бесталанный — чародей скажет вам, что магия — это не просто источник сил, из которого можно черпать бесконечно. Магия живая. У неё есть свои фавориты и те, кого она на дух не переносит, есть предпочтения, есть слабости. Одним колдунам она охотно служит, а другим только и знает, что чинить препятствия. Локи всегда ходил у магии в любимчиках. По натуре он получал удовольствие от занятий и охотно тратил на изучение колдовства все свободное время, но даже без этого способности и знания падали в его руки, как перезрелые плоды. Он стал самым молодым Великим Магом в истории, он свободно владел каждой из четырех специализаций. Собственно, для него специализаций вовсе не существовало — была только сила, послушная малейшему желанию. И вот теперь эта стерва не давала ему умереть. Магия просто-напросто не желала терять любимейшего из своих слуг и величайшего из хозяев. Локи пришел в ярость. Она позволила ограничить себя, она почти не подчинялась ему в стенах камеры, но вот именно в этот момент решила вмешаться! Глаза Локи застлала красная пелена, которая очень скоро оплавилась, потекла — омываемая слезами. Гнев смешался с отчаянием, и бережно взращенный самоконтроль рухнул, как карточный домик. Последний - самый страшный - способ побега был у него отнят. Проклятой опостылевшей камере предстояло стать ему и тюрьмой, и могилой, но прежде того - адом. У Локи в голове что-то помутилось. Он рыдал, рычал, катался по полу, скреб ногтями гладкие стены... Он выкрикивал проклятья и униженно молил, он швырял посуду, он ломал мебель... Он падал в липкое тошнотворное забытье, а потом пробуждался от него — ради еще большего кошмара. Он словно летел в бездонный гулкий колодец, которому не было конца и края... Память — милосердная и предусмотрительная — не сохранила большую часть того страшного времени. Даже сейчас Локи не взялся бы угадать, сколько длилось безумие. День? Неделю? Месяц? Или даже больше? Следующее четкое воспоминание — он сидит, привалившись к стене. Костяшки пальцев сбиты, кожу покрывают ссадины и царапины, но рассуждает он вполне здраво. Если бы судьба была чуть менее жестокой, она позволила бы ему потерять рассудок. Но судьба — злобная, бессердечная шлюха. Локи сохранил разум, и ему просто-напросто ничего не оставалось, кроме как жить дальше. Это было непросто. Это, возможно, было самое сложное, что он когда-либо делал. Перво-наперво ему нужно было чем-то себя занять. Сидеть и смотреть в стену, перебирая старые обиды, он больше не мог. Ни книг, ни собеседника, ни тюремщиков... Локи решил погрузиться в единственное дело, которое всегда приносило ему удовлетворение — в работу. Он отыскал бумажку с приговором и с помощью магии превратил один лист в целую стопку. Трансформировал ложку в карандаш, что требовало определенного искусства и глубоких познаний в магической химии. А потом — приступил к работе.***
Сначала это было просто блуждание впотьмах, способ отвлечься от мыслей о несуществующем будущем. Но потом как-то само собой выкристаллизовалось основное направление — трансформация и перемещение. Трансформацией или магией преобразований Локи интересовался уже давно — его всегда очаровывала возможность получать из одних веществ совершенно другие. А вот с перемещениями он раньше особенно не работал, хотя тема оказалась очень интересной. Телепортация была известна асам уже многие столетия, но чтобы отправить живое или неживое существо на значительное расстояние требовалось использовать мощнейшие артефакты, вроде тессаракта или оборудования, установленного в обсерватории Хеймдалля. А вот если бы усовершенствовать технологию таким образом, чтобы нужда в них отпала? С научной точки зрения это была почти невыполнимая задача и уж точно один из самых сложных проектов, что Локи когда-либо разрабатывал. Он старался не обольщаться: даже при наличии хорошо оснащенной лаборатории и обученного штата ассистентов успех не был гарантирован. Что уж говорить о его условиях? Он старался не тешить себя надеждой: вероятность того, что он сможет довести разработки до ума и использовать их для побега, была даже не нулевой, а скорее отрицательной (вопреки законам математики). Тем не менее, Локи взялся за дело. Какая-то часть его натуры все ещё была игроком и любила сложные задачки.***
Время замедлилось, растянулось и почти остановилось. Оно ползло еле-еле, и исчислялось вовсе не днями, которые он очень скоро перестал считать, а исписанными страницами и выведенными формулами. Локи нипочем не смог бы сказать, как долго сидит в темнице. Речь, безусловно, шла о годах, но сколько их было, тех лет? Он не знал. Да и не хотел знать. Он старался не думать о мире вне камеры, потому что эти мысли приносили слишком много боли. В то же время, он старался и о камере не думать. Локи мысленно словно переселился в мир науки, в мир строгих вычислений и смелых гипотез. Там ему было комфортно. Больше того — там он достигал успехов. Больших, а если учитывать его более чем скромную экипировку — колоссальных. Разумеется, без лаборатории, без экспериментальной отработки не было ни малейшего шанса превратить теорию в практику, но Локи нутром чуял, что теорию он создал очень жизнеспособную. Толковый маг, имеющий доступ к оборудованию и материалам, довел бы её до ума за пару-тройку лет. Самому Локи хватило бы восемнадцати месяцев. Если бы он занялся этими разработками, пока был принцем, если бы тратил время на них, вместо того, чтобы дуться на отца и брата... Он бы без труда сбежал из темницы. Он бы в неё даже не попал — трудновато запереть мага, владеющего технологией телепортации. Да уж. Как говорится, знал бы, где упадешь... Но соломки под ногами не оказалось. Локи не позволял себе предаваться тщетным сожалениям. Разумеется, иногда на него находило уныние, и он долгими часами лежал в кровати, не способный и не желающий даже рукой пошевелить. Но, по большому счету, ему удалось дисциплинировать и боль, и отчаяние — он загонял эмоции всё глубже и глубже, и так же неистово продвигался в исследованиях. Расчеты Локи тщательно документировал, расписывал, не скупился на объяснения. Пусть те, кто зайдет в камеру после его смерти, найдут их, и пусть поймут, что это такое. Пусть используют. Не сказать, чтобы им двигал чистый альтруизм. Просто Локи хотелось что-то после себя оставить. Неприятно уходить в вечное ничто всеми забытым. Иногда он очень жалел, что у него нет сына или любимой женщины, в честь которых можно было бы назвать особенно удачную формулу. В сентиментальности, проснувшейся так неожиданно, не было ничего удивительного. Всякое разумное существо, попавшее в беду, хочет, чтобы во Вселенной нашелся хоть кто-то, кто о нем беспокоится.***
Стопка листов, исписанных вычислениями Локи, достигла толщины в три ладони, когда одна из стен камеры пропала. Он так долго запрещал себе даже грезить о чем-то подобном, что в первое мгновение просто не поверил. Черт подери, он даже голову не повернул, так и продолжал смотреть в пол оборота. «Галлюцинация, - решил он. - Всё-таки я свихнулся.» Безумие нисколько не пугало. Напротив, в определенной мере оно было бы даже облегчением. Вот только два асгардских гвардейца в парадной форме быть галлюцинацией никак не могли. Потому что галлюцинации не трясут за плечо, не чеканят на ухо заученные фразы, и изо рта у них не пахнет луком. Локи все-таки повернулся к своим реальным и одновременно нереальным гостям и впился в них взглядом. Говорил тот, что был пониже ростом и постарше. Второй — высокий, тощий, как жердь, молчал, нервно сцепив руки в замок. Выверенные, уставные фразы не доходили до Локи, повисая на ушах, словно серьги. Он смотрел на лица. Он уже успел забыть, как они выглядят, успел свыкнуться с мыслью, что никогда больше не увидит ни единого живого существа. И вот теперь.... Лица гвардейцев наполовину скрывали шлемы, и это усиливало ощущение нереальности происходящего. Все происходило словно бы во сне. Наконец отдельные осколки фраз все же достигли его сознания. «Особый повод», «величайшая радость», «высочайшее повеление», «милость», и - самое важное - «амнистия». Локи понял, что его освобождают. Теперь, когда он уже и не помнит, что такое свобода. Он поднялся в полный рост и произнес, не узнавая собственный голос: - Сколько я здесь пробыл? Старший замялся, переглянулся с младшим товарищем, но все же ответил: - Почти одиннадцать лет, Ваше Высочество. У Локи чуть было земля не ушла из-под ног. Высокий протянул руку, чтобы поддержать его, но принц отшатнулся. Одиннадцать лет. Не слишком долгий срок для аса, но... Одиннадцать лет. В неволе, без солнца, без неба, без звука чужого голоса. Неплохой ход, отец. - Прошу, Ваше Высочество, - старший старался говорить мягко, но это не шло к его грубому голосу. - Её Величество ожидает вас. Локи подхватил со стола пачку листов и сказал: - Я готов. - Что это? - спросил высокий. Локи принужденно, криво улыбнулся. Губы плохо его слушались – они успели отвыкнуть от смеха. - Мемуары.***
Темница действительно оказалась не царской, а древней, городской. Локи долго вели по запутанным коридорам и узким лестницам, залитым искусственным белым светом. Один пролет, второй третий... Когда в воздухе потянуло уличной — осенней, сырой и острой — прохладой, Локи вздрогнул. Одиннадцать лет. Ему выдали одежду и позволили привести себя в порядок в казенной душевой. Стоя перед зеркалом с бритвой в руке, Локи долго смотрел на заточенные лезвия. Когда-то он что угодно отдал бы за одно из них. Мог ли он знать, что все так обернется? Закончив туалет, Локи тщательно оглядел себя. Восковая бледность, почти болезненная худоба, впалые щеки, спускающиеся ниже плеч волосы. Пожалуй, он постарел. Собственное лицо казалось чужим, неприятным. Глаза – холодные и колючие, словно проруби в речном льду. В приемной его ждала царица — взволнованная и прекрасная. Роскошное бирюзовое платье спадало тяжелыми складками, золотые волосы уложены в высокую прическу, губы закушены от волнения. - Сынок, - прошептала она и бросилась ему на грудь. - Как давно я этого ждала! Локи машинально обнял мать за обтянутые шелком плечи. Ему плакать совершенно не хотелось. Фригга поливала слезами рубашку сына и сбивчиво, захлебываясь, рассказывала, как она скучала, как долгие годы молила Одина о милосердии, но тот был непреклонен, как, наконец, теперь, когда на Асгард снизошла величайшая радость в виде новорожденного наследника престола, царь проявил великодушие... Локи отстраненно слушал. Он любил мать очень сильно. Однажды этой любви хватило, чтобы заставить его ввязаться в неравный бой. Но теперь... Локи не мог забыть, что когда он сидел там, внизу, готовый отсечь собственный язык, чтобы захлебнуться болью и кровью, Фригги рядом не было. Обвинять её в этом было не справедливо — и в то же время Локи не мог заставить себя не помнить.***
Потом события и впечатления хлынули бурной горной рекой. Ликующий праздничный Асгард, повзрослевший и заматеревший Тор, высокомерная Сиф с младенцем на руках, ребенок — пухлощекий, кричащий, с фамильными ярко-синими глазами. Роскошное торжество в честь новорожденного наследника — торжество, на котором все внимание должно было быть направлено на младенца, но на самом деле собравшихся куда больше интересовал амнистированный преступник. Локи не мог до конца поверить в реальность происходящего. Он вставал на рассвете, выходил в сад, часами бродил по дорожкам, вороша ногами опавшие бурые листья, вглядывался в голые силуэты деревьев, но ни на минуту его не оставляло ощущение, что все вокруг — ненастоящее. Сон. Загробный мир. Может, он умер в той камере, и теперь его грешная душа унеслась в мир миражей, а вокруг бродят призраки прежней жизни... Его не трогали. Отца он видел лишь издалека. Тор пару раз пытался поболтать по душам, но разговор не клеился. Только мать не оставляла попыток расшевелить его: почти каждый день сопровождала на прогулках, вывозила на природу, заставляла появляться в обществе. Локи словно смерзся изнутри. Он так долго жил, задавливая в себе любые эмоции, что уже, кажется, и не помнил, как их испытывать... Но Фригга – с присущим ей потрясающим женским чутьем – всё-таки сообразила, что может взбодрить сына, и подложила ему в постель хорошенькую фрейлину. Секс оказал на Локи невероятно благотворное влияние – результат, которого никто – даже он сам – не ожидал. Это был не просто восхитительно приятный физический акт, это была возможность слиться с другим живым существом, искупаться в лучах его природной энергии, позволить этой энергии – жизненной силе – приласкать и согреть его. Наутро после бурной и увлекательной ночи Локи посмотрел на себя в зеркало и впервые увидел кого-то, хотя бы отдаленно напоминающего тень, призрак былого принца – талантливого, смелого, целеустремленного. Он сделал правильные выводы и следующий месяц посвятил исключительно увеселениям. Самым разнузданным. Пил, как слон на водопое, беззастенчиво сорил деньгами, снимал по несколько девочек за раз, гонял по ночному Асгарду на запредельной скорости, озолотил асгардские таверны и бордели... Даже вспоминать немного неловко – стыдно зрелому, много повидавшему мужчине вести себя, словно только-только дорвавшийся до «взрослых» развлечений юнец. Тем более, что юношей Локи был очень разумным, и в молодости себе подобного не позволял. Остановиться его заставил не глас разума и не истощенный неумеренными излияниями (и физическими упражнениями) организм. У Локи банально закончились деньги, а шлюхи, хоть и называли принца душкой, бесплатно работать не желали. Неальтруистичные в Асгарде проститутки, что тут поделаешь. Царский казначей, к которому он обратился, был непреклонен – Один распорядился больше не давать беспутному сыну золота. Локи немного погневался (чувствовать гнев после стольких лет равнодушия тоже было приятно), а потом решил, что так оно даже лучше. Развлечения уже сделали свое дело – он перестал ощущать себя забальзамированным мертвецом, невесть зачем вытащенным на белый свет из темного прохладного склепа. - Допустим, казенных денег вы мне больше не дадите, - кивнул он. - Тогда позвольте заработать. Казначей моментально растерял напыщенность, широко распахнул глаза от удивления и брякнул без всякого чванства: - В смысле? - Мне нужна лаборатория, - обаятельно улыбнулся Локи.***
На следующий день Один вызвал его на аудиенцию. - Что ты задумал? - резко спросил царь, не утруждая себя приветствиями и родственными беседами о житье-бытье. Впрочем, что он мог сказать? «Привет сынок, как тебе отличная камера, что я выбрал?» - Какая ещё лаборатория? Прямота отца была Локи даже удобна. - Хочу заняться углубленным изучением сложных молекулярных преобразований... - Это область зельеварения? - И стихийной магии... И преобразований тоже. Собственно, области существуют только для упрощения, специализации колдунов со средними способностями. Те, кто практикует высшую магию, понимают, что на самом деле наука едина. Царь раздраженно махнул рукой, прерывая объяснения. Он никогда не уважал колдунов и колдовство. Возможно, как иногда думалось Локи, в основном, оттого, что сам не обладал маломальским талантом к магии. - Какой во всем этом интерес для Асгарда? Локи пожал плечами. - Потенциальный прорыв в науке. Новые технологии. Кроме того, я согласен тратить часть времени на общественную работу. Не мне тебе рассказывать, что магов мало, их услуги дороги, а дел, в которых требуется колдовское участие, очень много. Я согласен бесплатно сотрудничать с любым департаментом. Один не улыбнулся. - Конкретные условия? - Ты предоставляешь мне лабораторию с оборудованием — список я составлю. И бюджет, достаточный, чтобы обеспечить моё существование и дать возможность нанять пару ассистентов. Много денег я не требую — стандартные бюджетные ставки. Ну, и покои во дворце я бы предпочел оставить за собой. В ответ я обязуюсь передать тебе результаты моих разработок и, скажем, четверть времени по графику тратить на общественную работу. - Половину, - сурово сказал Один. - Уместно ли нам торговаться?.. - Локи картинно закатил глаза. - Не больше трети. Иначе исследовательская деятельность просто не будет иметь смысла. - Почему я должен тебе верить? - холодно спросил царь. - Позволять тебе практиковаться в волшбе, все равно, что пускать козла в огород. - Если ты по-прежнему даже тени моей боишься, зачем вообще на свободу выпустил? - устало поинтересовался Локи. Губы Одина тронула усмешка. - Не льсти себе, мальчишка. Ты никогда не внушал мне страха. «Ложь, - подумал Локи. - Ты всегда боялся, что я приглянусь народу больше Тора. Пусть у меня не было шанса, пусть это было ни на чем не основанной гипотезой, но ты всю жизнь этого боялся. И всю жизнь задвигал меня в тень.» - Я не собираюсь затевать смуту в Асгарде, - спокойно сказал он. - Если хочешь, можешь прислать в лабораторию соглядатая. Пусть следит за тем, что я делаю. Тут Локи пошел ва-банк, рассчитывая на уверенность Одина в своей власти. Баламутить асгардские воды он действительно не собирался, но вот шпион в лаборатории смешал бы ему все карты. Ибо он не открыл царю и малой части правды. Изучение молекулярных преобразований было только ширмой, за которой Локи собирался продолжать дело, начатое ещё в тюрьме. Если все пойдет по плану, года через два (учитывая дополнительную нагрузку) у него будет технология межпространственного перемещения. Любое вселенское правительство вцепится в него руками и ногами. Безграничные телепортационные способности открывают потрясающие перспективы. Можно, например, послать хорошо обученных бойцов убрать ненужного человека или без особых усилий отправить многотысячную армию в самое сердце вражеской территории. Да тот же Один будет ему руки целовать. Однако у Локи были совершенно другие планы. Он не хотел быть гением, кормящимся со стола какого-нибудь правителя, и уж тем более — Тора. Он сам хотел царствовать. Не в Асграде, и не где-то, где за трон придется сражаться. Нет, у Локи появилась куда более интересная идея — и ключ к ней давали именно молекулярные преобразования. Параллельно с телепортацией он работал над колоссальной технологией, которая в перспективе могла бы позволить ему изменять малопригодные для жизни планеты. Идея создания «искусственных миров» была стара, как сама Вселенная, и издревле носила статус утопической. Но Локи полагал, что в данном случае «утопическая» - синоним «очень сложной». А всякая сложная задача может быть решена при одновременном наличии двух условий — большого желания и готовности чертовски много вкалывать. Если у него будет возможность делать необитаемые планеты пригодными для жизни, а в стратегическом запасе — механизм межпространственного перемещения, то, фактически, у него будет трон. За подданными дело не станет. В любом мире есть недовольные существующей системой, есть угнетаемые и есть те, кто жаждет лучшей жизни и не боится ради неё рисковать. Посули им всем справедливое существование на новой, справедливой планете — и они согласятся. Казалось бы, авантюристы и изгои — не самая лучшая компания, чтобы основывать государство, однако, в том же Мидгарде был один прецедент, и вроде как получилось неплохо. Тем более, что Локи собирался свои обещания сдержать. Если уж быть царем, то — лучшим из царей, а если уж править — то так, чтобы каждый мечтал стать твоим подданным. - Ладно, - после долгих размышлений произнес Один, - будет тебе лаборатория. Но ассистентов сам себе ищи. Тут я тебе не помощник. - Полагаю, за этим дело не станет, - процедил Локи. Царь нехорошо усмехнулся. - На твоем месте я бы не был в этом столь уверен. Ты сейчас в Асгарде не самая популярная личность. - Как и всегда, - пожал плечами Локи. - Я могу идти? - Ступай. И опасайся вызвать мой гнев. Помни — я очень внимательно за тобой присматриваю. Локи резко развернулся и зашагал прочь из тронного зала. Золотые стены давили на него, стук каблуков рождал долгое, гулкое эхо. Один окликнул его на пороге. - Не хочу, чтобы ты питал иллюзии, - тихо сказал царь. - Я освободил тебя только из-за неустанных просьб твоей матери, а вовсе не потому, что во мне еще теплятся какие-то чувства. Локи смерил того, кто когда-то был его отцом, долгим взглядом. - Я знаю, - в тон Одину ответил он. - Мы с тобой теперь чужие. И я тоже нахожу сантименты излишними. Локи был вполне искренен. Горячая, мальчишеская любовь к отцу, спаянная с восхищением и отчаянной жаждой одобрения, перегорела за эти одиннадцать лет. Перегорела — а пепел унес ветер, и в итоге у Локи не осталось даже ненависти. Только равнодушие. Он не желал Одину зла. Пусть у старого царя будет хорошо, пусть он радуется могучему сыну и маленькому внуку, но только где-то далеко. Локи больше не хотел ни видеть его, ни слышать. Один первый отказался от приемного сына, предпочтя похоронить его подальше от глаз. Теперь сын платил ему сторицей.***
С помещением для лаборатории Локи очень повезло. Он без особой надежды просматривал объявления о продаже или сдаче в аренду недвижимости и совершенно случайно наткнулся на старый дом паркового смотрителя. Первоначально Локи понравился адрес — в тихом центральном районе, недалеко от дворца. Прибыв на место, он убедился, что нашел то, что нужно. Когда-то здесь был разбит обширный городской парк с причудливыми растениями, привезенными из самых дальних уголков Вселенной, широкими аллеями, беседками и даже небольшим прудом. За всем этим великолепием, разумеется, требовался глаз да глаз. Для этой цели и была введен пост смотрителя, который должен был находиться в парке двадцать четыре часа в сутки. А где же такому работнику жить? Вот и построили в одном из укромных уголков скромный одноэтажный дом. Шли века, столица росла, каждый год пополняясь тысячами приезжих из других городов и даже других миров. На каком-то этапе градоначальство решило, что свободные площади под строительство Асгарду нужнее, чем кусочек природы. Аллею за аллеей постепенно вырубали, а на освободившемся месте возводили жилые дома, рестораны и магазины. В итоге парк умер, оставив после себя только призрак — маленький сквер вокруг домика смотрителя. Локи сильно подозревал, что чудом уцелевший огрызок парка обязан своим существованием не удаче, а асовской смекалке. Наверняка, какой-нибудь хитрый малый из городской управы рассчитывал сбагрить лакомый кусок земли одному из многочисленных столичных богатеев и неплохо нажиться на сделке. Не повезло бедняге — членам царской семьи город был обязан предоставлять недвижимость по первому требованию, да ещё и с солидной скидкой. Домик поступал во владение арендатора вместе с землей, поэтому Локи в одночасье стал хозяином и добротного строения из старинного белого кирпича, и крохотного островка парка, ещё не успевшего прийти в окончательное запустение. Исполинские буки воздевали к небу изогнутые тяжелые ветви. Среди мощных стволов прятался хиленький, хрупкий по зиме кустарник и скрещивались мощеные дорожки. Когда-то они, должно быть, играли связующую роль в огромном парковом комплексе, но теперь просто пронзали сквер насквозь, ведя из ниоткуда в никуда, бессмысленные и слепые, словно оборванные нити. А издали, сквозь решето стволов и ветвей, проглядывали огоньки надвинувшихся домов. Ранними зимними вечерами казалось, что бывший парк взял в кольцо огромный древний дракон с шумным дыханием и тысячей пылающих огнем глаз. Город и одновременно не город, центр и глубокая окраина, уголок покоя посреди огромной столицы. Если в Асгарде можно было найти лучшее место для лаборатории, то Локи его не знал. Он нанял бригаду рабочих и отремонтировал домик по своему вкусу. Из подвала получилась отличная лаборатория, а наверху как раз хватило места для двух рабочих помещений, комнаты отдыха, кухни и душевой. Меньшее из помещений Локи отвел себе под личный кабинет, в большем должны были располагаться ассистенты, ну а в комнату для отдыха он распорядился поставить диван. Мало ли, какой из экспериментов затянется до утра, и придется ночевать прямо на рабочем месте. Все было готово для работы. Все — кроме команды. К сожалению, в отношении ассистентов Один проявил неприятную прозорливость. К Локи никто не хотел идти. Он дал объявления во все мало-мальски читаемые издания, он разместил предложение в асгардской голографической сети, он направил запросы в ведущие исследовательские институты, но дни складывались в недели, а на пороге лаборатории не появилось ни одного соискателя. По истечению месяца Локи признал, что сам он с задачей справиться не может и отправился на биржу труда. Отделом магии заведовала совсем молоденькая девчонка. При виде принца она страшно испугалась. Локи даже не обиделся. Он уже привык к подобной реакции. Конечно, обыватели боятся его. Ещё бы они не боялись. Асгардская пропаганда — по мнению специалистов, самая качественная во Вселенной — дюжину лет лепила из него национальную страшилку и, ётун побери, преуспела. - Вот что, милая... - Локи бросил взгляд на имя служительницы, вышитое золотистыми нитями на фирменной рубашке, - Халла. Мне нужны ассистенты. Трое. Квалификация — не ниже магистра. И желательно побыстрее, поскольку работы много, а одному мне... трудно. Девушка поправила на носу очки, словно они были щитом, способным оградить её от напора страшного принца, и пролепетала: - Я постараюсь. И она постаралась. Локи регулярно заглядывал на биржу, а Халла, очень скоро растерявшая весь свой трепет, докладывала ему о положении дел. - Никто не хочет, Ваше Высочество, - сочувственно произносила она. - Больно уж вас — ммм — опасаются. Да и вообще — маги очень редко теряют работу. Уж если уходят — то по собственному желанию, а значит не на улицу, а куда-то, где слаще кормят. Локи неохотно снизил требования. Сначала — согласился не на магистров, а на рядовых магов. Потом - и вовсе на зеленых выпускников. Надо будет — он их всему обучит, на самом деле. Однако даже среди этих категорий желающих не находилось. Локи злился. Он, разумеется, и самостоятельно справлялся с работой, но ему это не особенно нравилось. Во-первых, Один, верный своему слову, передал лабораторию Локи в распоряжение городского управления. Вообще-то, в управе вертелись огромные деньги, но по какому-то коррупционному стечению обстоятельств лишь малая их часть шла на оптимизацию деятельности самой организации, поэтому чиновники никогда не могли позволить себе достаточный штат магов. Локи оказался для них золотой жилой, и отведенные полтора дня в неделю они использовали его по полной. Какой ерундой он только не занимался — и дороги с помощью магии преобразования чинил, и освещение налаживал, и парковый комплекс с помощью стихии оживлял, и даже как-то раз на облаве нелегалов присутствовал. Как бы тут ассистенты пригодились! Да и в лаборатории без них было... Пустовато. Локи привык работать один. Ётун побери, он привык жить в совершенной изоляции. Но кто сказал, что ему это нравилось? Отнюдь. Он по природе был скорее командным игроком, чем волком-одиночкой. Не то чтобы Локи особенно шел образ рубахи-парня, да и в команде он теперь соглашался играть только одну роль — главную, но факт остается фактом — самые лучшие и здравые идеи приходили ему в голову в процессе дискуссии. Чего там скрывать — он вообще любил общаться, любил взаимодействовать с другими существами на эмоциональном уровне, подпитываясь и подпитывая энергией. И, неожиданно оказавшись на свободе, Локи вовсе не хотел продолжать отшельнический образ жизни. Нет, рогатый огненный демон, он хотел получать удовольствие от жизни и от работы, а последнее включало в себя наличие доброжелательного коллектива. Честно признаться, он ожидал от асгардского магического сообщества большего. Пускай у обывателей при его появлении начинают дрожать колени, но у колдунов? В Асгарде маги всегда были на особом положении. Народ воинов уважал колдунов и охотно пользовался их услугами, но в то же время не мог отделаться от некоторой подозрительности. Вследствие этого магическая община была очень самобытной и закрытой. Редко кто из её членов разделял предрассудки и суеверия остальной нации. Чтобы рядовые маги — магистры и, тем более, выпускники — не слетались на предложение Повелителя, как пчелы на мед? Это поразительно и характеризует их далеко не с лучшей стороны. Политика политикой — все мы, конечно, в той или иной мере зависим от неё. Но Локи мог бы приоткрыть перед последователями тайны магии, которые не открыл бы им ни один из ныне живущих наставников. Не потому что не захотел бы — просто на некоторые вещи никто кроме Локи в принципе не был способен. Неужели у чертовых собратьев-магов нет никаких амбиций?***
Ульви наконец закончил с уборкой, и Локи оторвался от окна, а заодно - от невеселых размышлений. В одиночестве скучно — это факт, но что тут поделаешь? Не силком же кого-то тащить? Он, может, и потащил бы, но ведь есть неусыпное сердитое око Одина. Нет, решил Локи. Силой тут ничего не решишь. Может, жалование повысить? И, черт с ним с дипломом, расширить вакансию до деревенских ведунов? Не хотелось бы получить в ассистенты колдуна, свихнувшегося от неумения обращаться с собственной силой, но даже безумная компания — это все-таки компания. Да и ему ли, после трагедии Йотунхейма и мидгардской резни осуждать асов с психическими проблемами?***
Вечером Локи уже привычно заскочил на биржу. Старичок-охранник, первое время шарахавшийся от него, как длиннобородый козел от обезумевшего волка, вежливо кивнул. Фикус в деревянной кадке печально поник — видимо, господа чиновники совсем его не поливали. Локи огляделся по сторонам, убедился, что никто на него не смотрит, и вызвал крохотный локальный дождь. Халла, вопреки обыкновению, встретила его широкой улыбкой. - Кажется, у меня хорошие новости, Ваше Величество. Локи, уже внутренне подготовившийся к работе с деревенским дурачком, не позволил себе обольщаться. - То есть? - осторожно спросил он. - Появился соискатель. То есть — соискательница. Да вы сами взгляните — она все анкеты заполнила: и наши, и ваши. Локи взял из рук девушки пачку листов. Ещё на заре поисков, когда он верил, что к нему охотно пойдут лучшие из лучших, принц добавил к стандартному государственному опроснику несколько анкет от себя. Ну, чтобы удобнее было выбирать из огромного количества претендентов наиболее подходящих. Со стороны его вопросы, должно быть, смотрелись несколько причудливо, но каждый из них преследовал вполне определенную цель. К примеру, пространственное воображение. Его ассистенты должны были много работать с преобразованиями химических элементов, а в этом деле умение визуализировать — гарантия успеха. Или вот, стихосложение. Он, собственно, имел в виду не само умение рифмовать, а скорее любовь к поэзии. Тот, кого очаровывают стихи, умеет слышать музыку слов, тихий подспудный ритм, который выстукивает каждый слог, словно сердцебиение. На этом внутреннем ритме строится большинство заклинаний. - Недавняя выпускница? - спросил Локи, просматривая бумаги. Почерк у потенциальной ассистентки был не приведи Небеса, но на вопросы она отвечала старательно. В качестве демонстрации пространственного мышления изобразила какое-то здание в трехмерном виде (за архитектора что ли, приняла?). А на вопрос о склонности к стихосложению ответила и вовсе забавно: «Поэтичность мирозданья — в совершенстве заклинаний». Да уж, рифмоплетом ей точно не быть, но у Локи на губах появилась улыбка. - Ну как вам? - участливо спросила Халла. - Как мне? - он поднял брови. - Как лучик света в темном царстве. Как глоток чистого воздуха в зловонной преисподней. Да что я тебе рассказываю. Сама знаешь - это первый соискатель за прорву времени, поэтому она в любом случае идеальна. Да вот только... Она не знает, что ты собираешься её ко мне отправить, верно? Халла вздохнула. - Я сочла разумным пока что не посвящать её в подробности. - Разумеется. Иначе бы она мне здесь рисунков не рисовала. Служительница пожала плечами. - На самом деле, у неё тоже патовая ситуация. - Вот как? - обрадовался Локи. - Так что же не так с этой... - он порылся в бумагах в поиске имени, - Сванхильд? - Плохая отметка в личном деле. Я так поняла, отношения с прежним наставником не сложились. Локи прищурился и улыбнулся. - Да ты что? Какая удача... Халла выглядела недоумевающей. - Я полагала, - с недоумением заметила она, - что для магов проблема с наставником - это чрезвычайно болезненный вопрос. - Так и есть, - охотно подтвердил Локи. - Но, знаешь ли, то, что для одного - горе, для другого - большая удача. Вот только не надо на меня так смотреть! - вскинулся он в ответ на укоризненный взгляд служительницы. - На самом деле, этой Сванхильд со мной очень даже повезло. С плохой записью в личном деле найти нового наставника будет чрезвычайно трудно. Раз она обратилась сюда, значит, уже отчаялась решить проблему самостоятельно. Везде отказали. А тут я - весь такой в сияющих доспехах. Халла скептически поджала губы. Локи был вынужден признать справедливость ее недоверчивости. Доспехов у него больше не было. Никаких. Сразу после его повторного заключения, Один отдал приказ распродать все имущество блудного сына с аукциона, а вырученное раздать бедным. Говорят, знаменитый рогатый шлем улетел в другую галактику... По большому счету - ерунда, но все равно неприятно. - В общем, так, - подытожил Локи. - Делай, что хочешь, но заставь эту девчонку прийти ко мне на собеседование. - Заставить-то заставлю, - вздохнула Халла. - Она по закону обязана принять первое же предложение, если устроит работодателя. Но будет ли толк, если заставлять аса работать из-под палки? Локи, фактически осатаневшего от одиночества и невозможности перекинуться с кем-нибудь словом, подобные морально-этические вопросы волновали очень мало. - Будет, - твердо ответил он.