Горечь свободы

      В темницу к чужачке Гриммджоу привел голод. Во всяком случае, именно так он окрестил то чувство, что теснило его существо. Секста словно вернулся назад во времени, вновь стал голодающим адъюкасом, скитающимся в песках. С той лишь разницей, что этот голод вел его в одном направлении — к чужачке.       Он пытался охотиться, но смерть пустых не приносила никакого удовлетворения. Порывался уйти из замка в пустыню, но однообразные пейзажи навевали тоску. Наблюдал за разнообразием относительно мирной жизни с высоты дворцовых стен, но ничто не могло надолго задержать на себе его внимание.       Мысли упрямо возвращались к рыжеволосой шинигами. Вскоре арранкар перестал сопротивляться опьяняющей его тяге.       В какой-то момент своих размышлений он даже сравнил чужачку с собой. В определенном смысле Гриммджоу тоже ощущал себя пленником: из-за необходимости подчинения Владыке и правилам, которые тот создал; из-за замкнутости и изолированности Уэко Мундо.       Возможно, плен целого мира казался не таким тягостным. Но он оставался не менее горьким, если к нему прибавить неопределенный срок заключения и целую вечность однообразия, которая ожидала жителя пустыни.       Дальше — больше. Джагерджак признал конечность пребывания в Уэко Мундо чужачки. От тоски ли, от естественных причин ли, но вскоре девушка погибнет, покинет этот мир. А Секста останется почти в том же неведении, что прежде. Нет, он не мог позволить себе такого расточительства. Эта мысль была решающей, что привела арранкара к дверям ее темницы. Он остановился и прислушался.       С того дня, когда чужачка показывала кидо, минуло не меньше десятка лун. Все это время она медленно чахла. Из камеры больше не доносилось песен. Рыжеволосая подолгу сидела на одном месте без единого движения. Она больше не пыталась заговаривать со своим стражем. Лионес же не требовал и даже не предлагал общения.       Казалось, что чужачка не просто смирилась со своим положением, ей стало все равно. Сейчас как никогда прежде Гриммджоу ощущал в ее силе отголоски пагубного безразличия. И ему это не нравилось. Он с легкостью распахнул дверь и вошел внутрь темницы.       Лунный свет прилепился к стене над этажеркой и выбелил край верхней полки. Аккуратно застеленная кровать утопала во тьме. А опрокинутый когда-то стул был плотно приставлен к столу. Несколько бумажных листов, разбросанных по столешнице, привлекли внимание Сексты. Но они оказались чисты. В маленьком беспорядке был виноват всего лишь ветер.       Девушка обнаружилась у песчаной насыпи, под окном. Она сидела на полу и задумчиво пересыпала песчинки из ладони в ладонь. На звуки открывающейся двери и шагов она не отреагировала.       — Чужачка, — окликнул Гриммджоу. Шинигами механически повернула голову в его сторону. Рыжие волосы зазмеились по ее плечам и спине. — Пойдешь со мной.       В отсутствующем, витающем где-то очень далеко, взгляде осознанность появилась не сразу. После небольшой паузы шинигами пришла в себя, разжала ладони, и песок свободно заструился на пол.       Шелест ткани, звук шагов.       Она остановилась рядом, ожидая, когда наступит момент идти следом. Образец покорности — все то, что Секста жаждал вначале и чего совершенно не хотел сейчас. Но поведение пленницы лишь утвердило арранкара в нежелании изменять свои планы.       Гриммджоу повел ее прочь от темницы.       Переход по мрачным беспроглядным коридорам давался чужачке с большим трудом. Она шла медленно, на ощупь, спотыкаясь через шаг. Джагерджак наблюдал за ее беспомощностью и упивался ею. Безжалостно водил кругами по дворцу, предвкушая момент, когда все это ей надоест, и она заговорит с ним.       Голос девушка подала лишь после того, как, споткнувшись, упала. По прохладному воздуху расплескался запах крови. Такой необычный запах, многогранный и непонятный, в который раз напоминающий о том, что пленница не житель черно-белого мира Уэко Мундо.       — Куда ты меня ведешь?       Она не торопилась подниматься на ноги, а Гриммджоу не торопился что-либо объяснять.       — Боишься, женщина? — бросил он, возвращаясь к ней. — За свою жизнь?       — Меньше, чем когда-либо, — честный ответ и вновь проявление упрямства:       — Так, куда ты меня ведешь? Мне кажется, или мы ходим кругами?       — Вставай, — очередной приказ арранкара поставил ее на ноги и заставил плестись дальше. А затем призрачный проблеск надежды. — Скоро узнаешь.       Выпрашивать подробности было не в ее стиле. Они двинулись дальше, а следом за ними тянулся довольно ощутимый запах крови. Гриммджоу вдохнул его и спросил:       — Почему ты не залечишь рану?       Чужачка порядком поразмышляла над ответом.       — Я не исцеляю себя.       Джагерджак язвительно усмехнулся, хотел задеть ее, вызвать эмоции, заставить вступить в спор — хоть что-то одно из этого или все сразу.       — Силенок маловато или способности не столь хороши?       Шинигами сохранила спокойствие.       — Я поклялась не исцелять себя.       Эти слова не были похожи на ответ подчинившегося судьбе и полностью равнодушного существа. Арранкар остановился и развернулся к чужачке так резко, что она едва не столкнулась с ним. Подол ее платья скользнул по его ступням.       — Кому поклялась?       — Это не важно, — небрежно обронила рыжеволосая, быстро отступая от Сексты на шаг.       Шея у чужачки была тонкая и хрупкая не только на вид, но и на ощупь. Поэтому арранкар не сжимал ее, а взял в полукольцо, пытаясь не убить по неосторожности. Он хотел напомнить шинигами о своей власти.       — Отвечай.       Девушка подняла на него глаза, но в темноте наверняка могла улавливать лишь очертания его фигуры. Гриммджоу напротив хорошо видел ее лицо. Нахмуренные брови, сместившиеся к переносице, настороженный, напряженный взгляд и губы, сжатые в тонкую полоску. Следовать приказу она не собиралась.       Секста усмехнулся, его пальцы с угрожающей мягкостью переползли по ее горлу, очертили подбородок, подобрались выше к губам. Шинигами раздраженно оттолкнула его руку, отпрыгнула подальше, принимая боевую стойку. Ее пальцы сомкнулись вокруг рукояти танто, но не выхватили клинок из ножен. Чужачка была полна решимости защищаться. И, похоже, от посягательства на честь сильнее и отчаяннее, чем на жизнь.       К ее счастью, Гриммджоу не собирался нападать.       — Что же ты медлишь, женщина? — голубоволосый не отказал себе в язвительной подначке. — Обнажи свой меч, я позволю тебе ударить первой.       Настороженность в ее глазах медленно угасла. Чужачка убрала руку с рукояти, выпрямилась.       — У меня нет желания сражаться с тобой. Но, то немногое, личное, что у меня осталось, останется только моим.       Слова рыжеволосой прозвучали для арранкара вызовом.       — Здесь нет ничего твоего, — озлобленно огрызнулся он, а потом заметно повеселел и самоуверенно предрек:       — Когда я спрошу в следующий раз — ты мне ответишь.       Чужачка не стала возражать. Может быть, допускала такую возможность? Или же понимала тщетность своих возражений?       Джагерджак двинулся дальше, уверенный в том, что она последует за ним. У нее не было другого выхода.