Рабыня судьбы

      Когда Ибрагим предложил устроить увеселение, Сулейман нехотя согласился, не желая перечить другу, но уже на следующий день начисто об этом забыл. Мысли его были заняты налаживанием дел в провинциях близ Стамбула, где с приходом новой власти, не только не прекратились, но еще и усилились местные грабежи и убийства. Еще вчера он отправил гонца к Демир-бею - наместнику тех земель, с приказом немедленно явиться в столицу. С дня на день он ожидал приезда разленившегося паши, готовясь сослать его в более отдаленную местность, а вместо него назначить человека, способного усмирить народное бесчинство. К тому же, его беспокоила внешняя политика Европы. Пока та никак не отреагировала на смену власти в Османской империи, но, и в этом не было сомнений, кто-то из правящих монархов попытается испытать его, Сулеймана. Он был готов к любому роду испытаний, лишь бы навсегда посеять зерна страха в каждый ум, считавший, что львенок не так опасен, как старый лев. По крайней мере, его янычары после минувшей казни верят в обратное: молодая кровь еще покажет себя, и жестокость Османов ляжет на весь мир темно-красной пеленой.       Чтобы хоть как-то отвлечься от всех дел, Сулейман, впервые после прибытия в Стамбул, взялся за украшения - свою давнюю и неразделимую страсть. Было в нем то единственное, что сильно перечило его родству с Селимом: он умел видеть прекрасное, он ценил прекрасное, мало того, он создавал прекрасное. Он не выбрал что-то одно, как его отец, который видел себя единственно в воинских доспехах, но словно бы разделился пополам, одинаково чтя воинскую доблесть и красоту окружающего мира.       Он перебирал в руках почти готовый камень, который позже будет вставлен в серебряное оперение, покоившееся тут же, на его столе. Сегодня он ничего не делал, а только смотрел на истонченный изумруд, любуясь его гладкими гранями.       Он чувствовал, что утопает в зеленом свечении, растворяется в нем, словно бы и не жил никогда на свете, а был частью зеленого мира, поблескивающего при свете свечи.       Сулейман очнулся из-за громкого стука в дверь, столь же реального, сколь нереальными были его ощущения до этого. Воистину, прекрасное - губительно. - Повелитель,- услышал он нерешительный оклик с той стороны. - Войдите,- мгновенно узнав голос Ибрагима, приказал султан. Вскоре смотритель покоев уже стоял перед ним, низко склонив голову. - Что-то случилось?- спросил Сулейман, немного удивленный неожиданным приходом. - Повелитель, прибыли Махидевран Султан и шех-заде Мустафа. Я решил, что вы захотите об этом узнать. - Где они сейчас?- странное дело, но вместо того, чтобы обрадоваться, он не испытал ничего, кроме вялого соглашения с тем, что случилось без его ведома, так, словно бы речь шла об еще одном восстании на границах империи. Ибрагим это тоже почувствовал, и, обдумывая возможные причины состоявшихся перемен, ответил уже с меньшим пылом: - В покоях Валиде, повелитель. - Хорошо, пошли туда главного евнуха, пусть передаст Валиде, что я желаю видеть сына.       Махидевран. Его любовь к ней была лишь иллюзией, безостановочно подпитываемой страстью и желанием. Соблазнительная черкешенка как главное оружие использовала свое тело, и так успешно, что до недавнего времени Сулейман искренне верил в свою к ней сердечную привязанность. Сколь пагубны внешность и человеческая природа, что воссоединившись, они затмевают разум и мешают разглядеть истину, за которой нередко прячется глубокое разочарование.       Он ни с кем не делился своими переживаниями, даже Ибрагима оставил в неведении, чего не случалось уже очень давно. Его эстетическое восприятие всеми силами выступало против совершенной ошибки, тогда как разум уже в тысячный раз объяснял причины, почему он ошибся. С другой стороны, эта женщина подарила ему троих сыновей, двух из которых принял в свои райские сады Всемогущий Аллах, и она же - мать наследника, единственного выжившего шех-заде. Она достойна хотя бы малой доли уважения, но и его уже не осталось, только немое презрение и ненависть, чаще испытываемая к самому себе. Больше всего его злил тот факт, что кто-то посмел им управлять, Им - повелителем трех континентов, который, впрочем, не смог подавить в себе инстинкт, и отдался ему настолько, что забыл обо всем остальном. Допустимо ли это для правителя, и каким вообще должен быть правитель? Казалось, он знает ответ, и знает хорошо, потому что видел воочию, к чему приводит власть, если ее использовать в собственных целях. Но что главное: чтобы народ почитал султана, или чтобы дрожал при одном только упоминании его имени? Его предки не были солидарны в этом вопросе, да и как иначе, когда в каждом из них пылал свой огонь: безжалостности и величия, любви и сострадания, безмерности и надменности, порочности и бездушия. Весь Османский род - род завоевателей и властителей - долгая вереница покалеченных судеб и надежд, устланная кровью и слезами неверных, но чаще всего самих же подданных империи. И никто из его предшественников не был обманут женщиной, он - да.