Рабыня судьбы

      Махидевран ушла от Валиде, как только стало известно, что Падишах желает встречи с сыном. С сыном, но не со своей, теперь уже законной, женой. Что за унижение! Он даже не захотел увидеться с ней, хоть они и были долгое время в разлуке, но что значило для правителя могущественной империи это расставание? Всего лишь надобность, которой не избежать. Неужели только что обретенная власть сумела так на него повлиять? Почему он ее забыл? Забыл, и как будто делает все, чтобы подольше не вспоминать. А может, она просто себя накручивает, и причина здесь в другом?       Сидя на удобной кушетке, и наблюдая, как в стороне играет Мустафа, женщина, однако, не находила себе места, теряясь в различных догадках. Ведь, проведя столько дней в дороге, она ожидала немного другого приветствия, в действительности же его и не было вовсе.       В покои вошла Гюльшах-хатун. Подойдя ближе и поклонившись, она сказала: - Госпожа, как вы и велели, я разузнала, что сейчас происходит в главном дворце. - И что же?- спросила Махидевран, припоминая, что действительно давала такое поручение. - Сегодня вечером устраивается развлечение для султана, будут отобраны только те наложницы, что вошли в гарем совсем недавно. - Значит...- шепотом вымолвила султанша. - Эту ночь Повелитель разделит с одной из них.       Крик души, безудержный и явно неосознанный, вырвался из груди надломленной женщины. Махидевран ухватилась за складки собственной одежды, сжав ее в руках с такой силой, что внешний вид сшитого из дорогой ткани платья мгновенно испортился. К ней подбежал Мустафа, взволнованный и испуганный одновременно. Только при виде сына султанша сумела взять себя в руки, и утерев скупые слезы, помогла ребенку усесться около нее, приобняла его и попыталась успокоить. Вот о ком она должна заботиться прежде всего. Пусть султан холоден с ней, но даже он не может противиться воли Небес: ее сын, ее дитя - наследник великого государства, он, ее сокровище, воссядет на троне и станет львом в кругу жалких гиен. - Мой маленький львенок, все хорошо, с мамой все хорошо.       Ярость, вспыхнувшая так внезапно, все еще бушевала, но уже внутри, ибо устраивать истерику при таком количестве вероятных сплетниц - себе дороже. Не познала еще сполна все тяготы дворцовой жизни, но уже имела некое представление о том, как устроен Топкапы, чтобы не даваться в руки наиболее незаметной, но от этого не менее влиятельной, его части с первого же дня. Себе же пообещала, что обязательно, кто бы не стал у нее на преграде, вновь завоюет утраченное дарование - любовь султана.

***

      Уходила из большого зала, ставшего свидетелем ее унижения и отчаяния, со всеми, но словно бы одна. Так и есть, ведь Настя недвусмысленно выделялась среди общей толпы, держа в онемевших от волнения пальцах предзнаменование своей, определенной не ею, судьбы. Ее определил тот человек с глазами тигра и хваткой льва. Как только сумела различить, какие у него глаза, если тело упорно не желало слушаться повелений души, а та билась в предсмертных конвульсиях, но не могла допустить еще большего своего падения. Как же больно и страшно. Мама, мамочка, спаси свою неразумную дочь, накликавшую на себя такое бедствие.       Неужели должна подчиниться этому мужчине, исполнить все, что он от нее потребует, загубить не только свою душу, но и тело? Какой наивной она была, предполагала, что от нее может что-то зависеть? Там, где не ты распоряжаешься, а тобой, имеет значение только то, какой властью обладает твой противник и нельзя ли ее как-то убавить с выгодой для себя. Чтобы иметь в своих руках хоть каплю этой власти, обязана склонить голову, и держать ее так перед всеми, пока не почувствует, что скопилось уже достаточно.       Одевали и красили ее еще усерднее, чем перед этим. Сначала велели искупаться в ароматной, благодаря несчетному количеству красных и белых роз, воде, затем долго и упорно высушивали и расчесывали волосы, но не заплетали их в мудреную прическу, а оставили распущенными покоиться на содрогающихся от безмолвных рыданий плечах. Из одежды на ней была белая прозрачная сорочка и белый халат, скрывающий ее тело от посторонних глаз. Тело... когда душа загублена, тело - наименьшая из потерь, ждущих ее на пути к власти и предшествующей борьбе. А разве она сейчас не борется? Борется, но только с самой собой, бороться же надо с другими, и лишь тогда эта борьба к чему-то приведет.       Была готова идти в султанские покои, но, в последний миг вырвавшись из цепких рук служанок, подбежала к кровати, на которой спала все это время, и вынув из-под подушки маленький серебряный крестик, быстро и горячо проговорила "Отче наш". Ее вера, ее Бог все еще при ней, и этого никому и никогда не отнять.