Аннигиляция
8 февраля 2015 г. в 22:40
Поутру я решил проведать Наруто, а заодно и Сакуру. Честно сказать, я опасался этой встречи, поскольку знал, что в случае чего мне и утешить их-то нечем.
По пути в госпиталь я вспомнил о таких банальных вещах как обычай носить гостинцы больным. Больным... звучит омерзительно, особенно когда говоришь о близких тебе людях. Но как бы то ни было, любое проявление заботы было очень важно для них в сложившейся ситуации.
Подходил к госпиталю я уже с продуктовой сеткой, наполненной апельсинами и парой яблок.
Да-а-а, что тут скажешь... стены местами пошли трещинами, стекла в окнах были выбиты или полопались, однако само здание чудом уцелело. Множество добровольцев собралось чтобы помочь работникам госпиталя собрать осколки и привести все в благопристойный вид. Пережитые дни Великой Скорби очень сплотили наш сильный и вольный народ, это радует.
Переступив за порог, я направился к девушке в медицинском халате, которая копошилась в бумагах, то и дело поправляя сползающие на нос очки.
— Не подскажете, в какой палате находится Узумаки Наруто и Харуно Сакура? — оторвав ее от нехитрого дела, я продолжил. — Я их наставник и беспокоюсь о том, все ли с ними в порядке.
Девушка еле заметно покраснела и удрученно взялась рыться в своих бумажках. Затем, найдя нужные, она сообщила мне номера палат и деловито поправила очки. Поблагодарив ее, я поднялся этажом выше и принялся искать нужный мне номер. По иронии судьбы палату Наруто я нашел быстрее.
Постояв пару минут у двери, я глубоко вдохнул и постучался, приоткрыв дверь.
Наруто закивал головой, приглашая войти. На тумбочке около койки лежали непритронутые антидепрессанты.
— А это для кого лежит? — я осуждающе ткнул пальцем в блистер, который издал малоприятное шуршание.
Наруто только скривился, промолчав на мое высказывание.
— Вот, держи, — я бросил яблоко в Наруто, однако тот не поймал его, от чего оно глухо плюхнулось на живот джинчурики.
— Как там Сакура-чан? — вдруг спросил он, сжимая в руке кислый фрукт. Наруто как всегда в своем репертуаре.
— Пока не знаю, — я пожал плечами и подался к окну. Погода была отменная. Жаль, что ни Наруто, ни Сакуре от этого не становится легче.
— Тогда почему вы до сих пор здесь, Какаши-сенсей, даттебайо?! Сакура нуждается в поддержке куда больше меня, и Вы прекрасно это знаете!
— Успокойся, Наруто.Ты же знаешь Сакуру — она и слушать не станет утешений на этот счет. К тому же, то, что я оказался первее у тебя, всего лишь случайность.
Огоньки гнева в глазах Узумаки постепенно угасали, и на измученном лице проступало смирение.
— Наруто, не переживай, она поправится. А таблетки ты все же выпей, — я вышел в коридор на поиски палаты Сакуры.
Она оказалась в самом конце коридора. Вероятно, Цунаде позаботилась о том, чтобы ее ученице предоставили наименее шумную комнату.
Пожалуй, разговор с Сакурой будет куда сложнее, чем с Наруто. Конечно, если она вообще заговорит. И как ей сообщить о погребальной церемонии в эту субботу? Понятия не имею.
К ней в палату я вошел без стука. От увиденного слова стали комом в горле.
Лицо ее было бледное и осунувшееся, глаза безжизненно смотрели в какую-то незримую точку прямо перед собой. Прямо как Рин.
Никаких лекарств я не обнаружил, по всей видимости "специальный препарат" вкалывали в нее с определенной периодичностью, чтобы снизить риск отказа от таблеток и не допустить того, что Харуно станет неуправляемой.
На мой приход она не обратила ни малейшего внимания, чего и следовало ожидать.
— Здравствуй, — наконец выговорил я и улыбнулся, присаживаясь на край кровати. — Как самочувствие?
Идиотские и банальные вопросы в таких случаях, как правило, приходятся очень кстати. Нужно было попробовать развязать ей язык.
Она медленно перевела свой взгляд и долго смотрела мне в глаза. Безо всякого интереса, удивления либо любой другой эмоции. Тем временем я положил апельсины на прикроватную тумбочку. Затем Сакура опустила веки и на выдохе произнесла:
— Какаши-сенсей, почему меня держат за идиотку?
Удачно я развязал язык, ничего не скажешь.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я же медик, я знаю, что меня попросту обезоружили, приковав к этой чертовой койке.
— Не говори глупостей. Тебе просто пытаются помочь.
— Глупости... глупости — это то, что из меня пытаются сделать еще более беспомощную, чем из меня уже сделал... — она запнулась. — Чем из меня уже сделала жизнь.
— Что ты уже удумала?
Несколько мгновений она молчала, впервые отобразив на лице хоть какие-то эмоции. Ее зрачки расширились, выдавая страх и предвкушение.
— Неужто воскрешать его надумала?
— Орочимару-сама ведь не сможет мне отказать...
— Да? И что ты предложишь ему взамен? Одумайся, Сакура. Саске уже не вернешь, так или иначе тебе придется с этим смириться.
Тяжело было говорить ей все это. Но с другой стороны, я был рад, что этот разговор перепал на мою долю, а не на долю Цунаде — мало ли, чем бы это все обернулось для них обеих.
— Какаши-сенсей, я не могу так больше! — она ринулась ко мне, крепко обняв за шею. — Не могу, слышите?!
От ее рыданий жилетка постепенно начинала промокать. Моя ученица бьет всевозможные рекорды в области того, как застать меня врасплох. Странное чувство жалости и вязкой тяжести на сердце не давало покоя. Внутри что-то перемкнулось. Однако через пару мгновений вернулось в норму.
Ничего, пусть поплачет. Однажды ей станет легче.
Она захлебывалась рыданиями и просила, чтобы я приходил к ней чаще. Трудно вообразить какая хрупкая человеческая психика, и как сильно она изменяет траекторию действий человека. Даже самые стойкие из нас сдают свои позиции перед ее могуществом, хотя, точнее было бы сказать перед ее изнеможением.
Она никого не хотела видеть кроме меня, Цунаде не прогадала. Неужели Легендарная Неудачница решила переквалифицироваться в Великую Провидицу? Посмотрим.
— Ну что там, Какаши?
Легка на помине.
— Никого видеть не хочет, — я пожал плечами.
— И даже тебя? — ирьенин сощурилась, глядя на меня с недоверием.
— Просила приходить почаще, — я отмахнулся от нее, уткнувшись в "Ича-Ича", и зашагал в сторону выхода.
— Молодец, Хатаке! — крикнула она мне вдогонку. — Насчет похорон я сама ей скажу!
Точно, похороны. Забыл ей сказать.
Мне следовало отдохнуть. Так или иначе оправиться полностью после войны я не успел, потому усталость и забывчивость настигали меня крайне быстро и в самый неподходящий момент.
Но все же было дельце, которое я не мог себе позволить не завершить. Нужно было навестить Гая. Он, как и остальные, нуждался в поддержке. Не знаю, правда, хороший ли из меня помощник в таком деле, но попытаться все же стоило.
Гай, как всегда, был жизнерадостным до тошноты. Приятно видеть, что хоть кто-то остался прежним. Хотя бы частично... прежним.
За неимением возможности проводить со мной всякие поединки, требующие физических усилий, он настоял на игре в шоги. Вот ведь неугомонный джонин.
Хатаке, жизнь бьет ключом. Жизнь. Бьет. Ключом. Стоило лишь присмотреться получше, чтобы это увидеть.
Сакура. Наверняка ее мучает вопрос, что же хотел сказать ей Саске перед смертью. Бедная девочка. Пройдет много времени, прежде чем она успокоится и сможет принять тот факт, что некоторых вещей лучше и не знать. Как ни крути, но Учиха Саске был и остается моим учеником, и я достаточно хорошо его знаю, чтобы так считать. Время не делало его лучше, время его непреклонно портило. Очевидно, он разменивал остатки своей человечности на силу, которая в конце концов его же и погубила.
Ни одно цукуеми не могло быть мощнее той иллюзии, что он сам себе внушал все эти годы — он истово верил, что ненависть и тьма способны хоть что-нибудь спасти и уберечь. В конце концов он дошел до такой крайней точки, что решил стать хокаге, чтобы продолжить нести в свет эту идею вечной ненависти.
Все великие творцы беды и горя страдали подобными маниакальными желаниями. Одни хотели взять всю власть в свои руки, уничтожив все проявления силы, объясняя это тем, что таким образом можно прекратить все последующие войны. Другие жили идеей погрузить мир в иллюзию, что не сулило миру ничего, кроме тотального окончания его существования как такового.
Так или иначе все сводилось к тому, что любая война начинается не на поле боя, а в чьей-нибудь голове. И эта ментальная война становилась куда хуже всех прочих физических ее проявлений — такая война не имела ни конца, ни края, ее невозможно было убить, уничтожить, остановить. Такая война умирала лишь в одном случае — в случае смерти ее носителя. Именно поэтому смерть Саске не казалась для меня такой удивительной — мир не должен перестать существовать из-за прихоти одного из его обитателей. Потому в данном случае можно было сказать «нет человека — нет проблемы».
Приходится признать, что мир хоть и жесток, но до одури справедлив. Ничто не происходит случайно, во всем есть свой смысл. И иногда этот смысл оказывается куда проще, чем можно было предположить — жизнь жестко ставит на место, показывая, что хорошо, а что плохо. Никакой тебе гуманности, только безобразная правда. Не сумел понять с первого раза? Потеряешь все, что тебе дорого, и тогда осознаешь, в чем была твоя ошибка. Истина стоит непомерно дорого.
Однако, несмотря на все это, жизнь продолжается, тебе снова дают карты в руки и право выбора. Только с каждым разом ты действуешь все осторожнее, боясь поплатиться за свою опрометчивость и глупость.
Годы проходят, и ты даже не замечаешь, как начинаешь проводить параллели между прошлым и настоящим, наивно полагая, что все вновь пойдет по уже пройденной схеме. А даже если и пытаешься предугадать иной исход, все равно ошибаешься. Почему-то оказывается так, что со стороны всегда виднее.
Накопив весь этот тяжелый груз опыта, начинаешь задаваться вопросом, куда бы с ним податься? Какие-то глупые правила игры. Обретение новых знаний не делает твою жизнь легче, а только усложняют ее, делая невозможным совершить единственно верный выбор — обретая одно, теряешь другое. И чем больше знаешь, тем больше ставишь на кон.
И где же среди всего этого искать счастья? Право слово, я не знаю. За столько лет это слово стало для меня максимально абстрактным, говоря о нем, я не чувствую его вкуса, но все еще надеюсь его испробовать.
Какой бы тяжелой ни была игра, в любой игре есть более умелые и удачливые, а следовательно, есть и победители. Конечно, в жизни понятие победителя и проигравшего крайне относительное, но есть и приятный бонус: как и любая война начинается в голове, счастье, наверное, берет начало тоже в ней. Правда, его зарождение и сотворение стоит куда больших трудов, чем создание безумных и лишенных здравого смысла планов, заранее обреченных на провал.
В свои тридцать лет я осознал, что единственное, чего я хочу в этой жизни — испытать чувство счастья любой ценой, которую я смогу заплатить. Я хочу лишь простой, человеческой радости — моя ошибка заключалась в том, что я всегда тянулся к чему-то сложному, порой запретному, расставляя свои приоритеты так, словно Бог ошибся, дав человеку возможность испытывать чувства, в конце концов любить и быть любимым. Я решил, что смогу перехитрить Бога и стать хладнокровным и неуязвимым, запрограммировав себя должным образом. Бог долго смотрел на меня, сводя со мной разных людей, в надежде, что я одумаюсь, но я шел ему наперекор. И проиграл.
Но я остался жив, а значит, я все еще имею возможность исправить свои ошибки. Я теперь не хочу просить ни силы, ни мудрости, хочу лишь иметь возможность прожить свою жизнь по-другому, не сравнивая ее со своим прошлым.
Счастье в малом. Осталось только найти то, что станет счастьем для меня.