-Ты ангел, я демон, нельзя нам никак. Что толку ты бродишь за мной в пустоте? Малыш, осторожно, во мне вечный мрак. Не даст он поблажек твоей немой красоте. -Ты демон, я ангел, нельзя мне с тобой, Я словно ягненок, всего лишь добыча. Ты с виду, так кажется, до боли простой, Но внутри ко всему ты всегда безразличен. Она так нежна, она тянется к свету, Порхает как бабочка дни напролет. А любовь к нему у нее под запретом- Она знает, что в конце её ждет. Неловкая встреча в полуденный час, После лет расставаний он снова пред ней. Совсем изменился, другой он сейчас. От взгляда его она все белей и белей. Ах, если б она знала, что маска скрывает, Она б убежала от него навсегда. Но в мыслях она постоянно желает То, чему не бывать никогда. Он боль причинил, когда поддержку искала, В слезах убежала домой от него. В голове одна мысль постоянно мелькала- Ненавижу, ненавижу, ненавижу его! Боролся наш ангел с пороком внутри - Он нужен ей, нужен, сейчас и всегда. Но вот он опять говорит: "Посмотри, Пойми наконец, тебе со мною нельзя". Но демон желал снова с ангелом быть, Он знал, что сказать, чтоб она поддалась. Вскружил ей голову, и забыла как жить, Она не противилась, она снова сдалась. Нельзя с ним ей было идти по прямой, Сломил, растоптал и ушел в никуда. Как же ей быть в этом мире одной? Стала она теперь внутри холодна. И вот покинули последние силы, Упала она в бесконечную даль. Неужели конец? Неужели в могилу? Ну что ж, теперь ей не жаль. А демон в тревоге искать ее стал, Ведь коснулась души она тогда. "Как же я глуп, без тебя я пропал, Прошу, останься со мной навсегда." На руках он держал ее чуть живую, Жутка бледна, не дышит почти. "Ты знаешь, я шла ведь вслепую, Теперь никуда от тебя не уйти. Но это ведь ты, кто подрезал мне крылья, А я так любила, но вновь обожглась. Прошу, будь со мной, стань моей былью, Сделай так, чтобы я снова нашлась." Демон склонился, поцеловав ее нежно. Слились воедино две стороны вновь. И конец таковой был неизбежным. Вот такая опасная внеземная Любовь.
***
Темноволосый мужчина сел на двуспальную кровать в мюнхенском номере и не спеша размял шею круговыми движениями. Достал из рюкзака, что стоял у прикроватной тумбочки, три книги, когда-то изменившие его жизнь и, бесспорно, ставшие одними из лучших, что можно было извлечь из литературы. Это были «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсии Маркеса, «Учения Дона Хуана» Карлоса Кастанеды и «Кот в сапогах» Шарля Перро. Флоран уже дочитывал «Кота в сапогах», растянувшись на кровати, когда дверь с шумом отворилась и в комнату элегантно вошла высокая брюнетка. - И чем ты занимаешься? – спросила она, снимая туфли на высоком каблуке и присаживаясь на кровать. – Помоги расстегнуть, – Мот потянул «язычок» молнии вниз, оголяя женскую спину. На вопрос Захо он так и не ответил. – С каких пор ты увлекаешься детскими сказками? - Фло, милый, ну нам же было так хорошо с тобой, почему ты любишь все усложнять? – отбросив куда подальше свою женскую гордость, девушка прилегла на кровать, упираясь ладошками в мужскую грудь. - Забудь, просто не в духе, наверное, устал, - усмехнулся Флоран, приподнимая лицо Зеиры за подбородок и вглядываясь в ее карие глаза. Что-то изменилось за неделю их пребывания в Германии. Между ними по-прежнему бушевала страсть, но они оба стали более сдержанными. - Хорошо, не лезу. Я в душ, если захочешь, присоединяйся, - девушка встала с кровати и дала платью возможность спокойно упасть на пол. Стянула с себя остатки белья и грациозно вышла из комнаты. Флоран смотрел на ее обнаженную фигуру, пока брюнетка не скрылась в узком коридоре, и думал о том, когда он влюблялся в последний раз и влюблялся ли вообще.***
Микеланджело Локонте вошел в свою квартиру в полной тишине и с единственной мыслью – принять горячую ванну и сразу же лечь спать. Его сожительницы не было видно, поэтому он не стал ее звать, вдруг спит. Мужчина еще в прихожей сделал то, чего не делал никогда, - снял грязные и пыльные ботинки вместе с носками, закатал джинсы до щиколоток и ступил на красный ковер, поднимаясь вверх по лестнице. Он аккуратно приоткрыл дверь в комнату Мелин и увидел, как девушка, судорожно мечась по комнате, складывает свои вещи в чемодан. - Ты так быстро решила меня покинуть, принцесса? – негромко и с напущенной серьезностью произнес Микеле, распахивая дверь и входя в комнату. Маэва вздрогнула от неожиданности, и футболка выпала из ее рук. - Боже, Мике, как ты меня напугал. Нельзя же так подкрадываться, так и заикой можно стать, - пожурила его улыбающаяся девушка, кидаясь ему на шею и звонко расцеловывая в обе щеки. Локонте улыбнулся, как кот, прижимая стройное тело лучшей подруги к себе и вдыхая привычный аромат ее духов, которые всегда напоминали ему о доме и семье. Микеланджело помнил, что похожий запах излучала его мать, когда он был маленьким. Это был яркий, манящий и запоминающийся аромат, но он не был кричащим, не бил в нос так, что болела голова. Это был лишь легкий шлейф из самых родных и летних ароматов, который каждый повзрослевший мальчик уносит с собой из детства во взрослую жизнь, ведь запах матери – самый любимый запах каждого ребенка. - Так вышло, что пришло вернуться пораньше. А куда собираешься ты? И почему ты плакала? – Мужчина вглядывался в покрасневшие от слез глаза Маэвы и нежно гладил ее по щекам, ласковыми пальцами снимая усталость с лица девушки. - Позвонил лечащий врач мамы, сказал, что ее перевели в клинику в Мюнхене, нужно оплатить палату и будущее лечение, а еще нужно поговорить с врачами по поводу возможной операции. Сейчас Маэва была собрана как никогда. Все слезы и истерики остались в прошлом, ее мозг работал по максимуму, все, что ее волновало сейчас, где она возьмет деньги на операцию и как спасет маму. Остальное ее мало интересовало. И Микеле приехал как нельзя кстати. - Так, правильно, собирайся, я тоже не буду разбирать чемодан, сейчас позвоню в аэропорт и закажу билету на завтра. - Ты поедешь со мной? – то ли ошарашенная новостью, то ли обескураженная такой собранностью друга, то ли счастливая, Мелин смотрела на Локонте с нескрываемой гордостью во взгляде. - Мне кажется, это естественно, - твердо сказал мужчина, оставил легкий поцелуй на губах Маэвы и вышел из комнаты.***
- Маэль, не волнуйся, все будет хорошо, - Микеланджело в который раз успокаивал девушку, держа ее за руку уже в самолете. Совсем скоро они взлетят, оставляя позади Париж, привычную жизнь и некую неопределенность. Мужчина многого не понимал в этой ситуации: что именно пошло не так, что Линор были вынуждены перевести в мюнхенскую клинику? Маэва сказала про оплату палаты, значит клиника платная; выходит, что и платить будет Мелин. Но с каких денег? Почему она ничего ему не сказала? Локонте терзал себя вопросами, но задать их не мог: он не хотел еще больше огорчать подругу, не хотел еще сильнее теребить ее душу. Пройдет время, и он все узнает сам. Вот только к чему приведет эта поездка и чем она закончится? Микеле мало что понимал в медицине. Нет, он знал, что такое аппендицит, знал, какие таблетки надо пить, когда что-то болит, и, пожалуй, знал все о безопасном сексе и методах контрацепции (он звезда, на него вешаются толпы фанаток, так что владение этим знанием добавляло ему уверенности, не очень-то ему хотелось обзавестись внебрачный ребенком от какой-нибудь девчонки из другого города или даже страны. Во новостей-то было бы… и сплетен). Но все, что касалось чего-то более серьезного, было для артиста темным непроходимым лесом, в чьи чащи ему и не хотелось соваться, потому что он понимал, что непременно там заблудится. Так что все знания, которые имелись у него про онкологические заболевания, ограничивались следующим: рак – химия – смерть. Поэтому лишний раз напоминать Маэве про диагноз матери он не хотел. - Знаешь, принцесса, ты была права: на прошлой неделе в Брюсселе был успех! – заговорил мужчина, стараясь отвлечь Мелин разговорами от напряженных мыслей. Девушка улыбнулась и отвернулась от иллюминатора. С нежностью посмотрела на друга и положила голову ему на плечо. - Я очень рада, Мике. Ты этого заслуживаешь. Ты особенный, люди это видят и тянутся к тебе. Маэва взяла его за руку и долго разглядывала вены на его руках, думая, спрашивать его или нет. - Мике? - А? – Мужчина сверху вниз посмотрел на француженку и улыбнулся. Прошло много лет, но те брато-сестринские отношения, которые они разыгрывали в рок-опере, остались и не только не угасли, но даже наоборот, разжигались с каждым днем все больше и больше: привязанность становилась крепче, нежность и забота все теплее, а любовь сильнее. - Ты был у нее? - Конечно. Несколько раз. Но ты сама понимаешь. С нашим графиком трудно урвать время для встреч, но все же мы виделись. Знаешь, ее вечные фотосессии и мои концерты… Совершенно не хватает времени на личную жизнь. Только со стороны кажется, что весь этот блеск, шум, вспышки, кричащие заголовки о жизни артиста – весьма романтично. На самом же деле в изнанке этого всего нет ничего романтичного. - Безусловно, - грустно улыбнулась Маэва, глядя в его карие глаза. А он так и улыбался, делая вид, что думает о Ней, улыбался напоказ, скрывая в душе ад.***
Микеланджело и Маэва заселились в отель «Germania Hotel», бюджетный трехзвездочный отель недалеко от центра города. В стандартном пятиэтажном здании не было ничего примечательного, со стороны отель смотрелся как обычный жилой дом. На ресепшене путешественников встретили две милые немки и, запросив документы и листы на бронирование номера в отеле, предложили подождать несколько минут и немного передохнуть в уютных зеленых креслах. Зеленые кресла, зеленые шторы, зеленые стены. Маэва ненавидела зеленый цвет. Нет, здесь был не летний зеленый – цвет мягкой травы, в которую проваливаются босые ноги, – здесь все было оформлено в этом дурацком приглушенном зеленом цвете – в цвете детской неожиданности. Это был цвет болезни, а сейчас Мелин не очень хотелось думать о болезни в разных ее проявлениях. Заселившись в номер, девушка без сил упала на кровать, Микеле последовал ее примеру. Две односпальные кровати стояли рядом, окна были занавешены плотными шторами. Маэва лежала с закрытыми глазами и отсчитывала собственные вдохи. Через некоторое время она почувствовала теплое дыхание на своей щеке и легкое прикосновение грубых пальцев к запястьям. Мужчина легко водил пальцами по руке девушки, щекотя кожу, и улыбался, глядя на блаженную улыбку Мелин.***
Маэва с трудом разлепила глаза и с облегчением обнаружила, что Микеле все еще спал. Девушка аккуратно, чтобы не разбудить спящего друга, достала из дорожной сумки блокнот и, вооружившись ручкой, начала записывать наиболее значимые события, которые с ней произошли за последнее время. - Ты ведешь дневник? – Мелин вздрогнула и от неожиданности порвала бумагу, на которой писала. - Да это так… – смутилась француженка, – так по-детски, если честно. – В ее нервном смехе скользила неуверенность, будто бы то время, как они были друзьями, испарилось, и она видела этого мужчину перед собой в первый раз. - Не смущайся, что ты, – мягко рассмеялся Локонте, стараясь своим смехом не обидеть девушку. Он встал с кровати и присел на пол рядом с Маэвой, аккуратно касаясь ее руки. – Когда я был в твоем возрасте, я тоже вел дневник. - Ты так говоришь, как будто ты старше меня в два раза, - уже искренне залилась смехом Мелин, немного откидываясь назад и касаясь спиной груди итальянца. От него веяло теплом и домом, тем родным, самым настоящим домом, который, как песчинки в песочных часах, с каждой секундой ускользал от девушки, как ей казалось, навсегда. - Ну, знаешь, мне иногда так кажется, чувствую себя почти вековым стариком, который смотрит на вас, молодежь, и цокает языком: «Мы в вашем возрасте так себя не вели». - Хмм… С твоим образом жизни и приключениями, которые у тебя были, уж не знаю, каким должно быть будущее поколение, чтобы ты им так ответил. - Тут я с тобой даже согласен, принцесса. Маэва улыбнулась, сжимая в руках уже закрытый блокнот, Микеле поцеловал плечо девушки, вдыхая аромат ее волос.***
Уже с утра Маэва была взвинченной. Микеланджело успокаивал ее, как мог, но девушка даже не обращала на него внимания. Казалось, ее взгляд остекленел, только мысли как молоточки отстукивали мелодию разума. Мужчина достал свой несесстер и принялся за макияж, пытаясь хоть чем-то себя занять, пока Мелин собиралась. - Убери золотистые тени! – приказным тоном сказала девушка, внезапно появившись рядом с итальянцем, от чего тот вздрогнул. - Что? – опешил Локонте, непонимающе смотря на подругу. - Я сказала, убери золотистые тени. Если накрасишься ими, я с тобой не пойду. Микеланджело впервые видел такую Маэву: девушка нарезала круги по номеру, хватаясь за голову и раскачиваясь при ходьбе, что-то невнятно говорила себе под нос странным голосом, хотя у Маэвы никогда не было проблем с дикцией, и ее мягкий, но звонкий голосок был ее визитной карточкой. - Слишком много зеленого, - наконец, расслышал Локонте. – Зеленые стены не такие зеленые как трава. Больничный зеленый. Цвет больничного запаха. Услышанное потрясло мужчину. Он вдруг вспомнил тот день, когда, мчась домой к Маэве, обрывал ее телефон, когда вошел в квартиру и увидел гуляющие шторы и осколки зеркала, когда увидел на полу Мелин, говорившую странные слова. Холодок пробежал по его спине, лоб покрылся испариной. Локонте пытался отогнать от себя ужасные мысли, успокаивал себя тем, что это всего лишь Маэва, его старая подруга, его принцесса. - Милая, - начал он, но его голос предательски дрогнул. – Маэль, успокойся, пожалуйста. Сейчас ты успокоишься, мы с тобой соберемся и пойдем к твоей маме. Обязательно заглянем к врачу, а чтобы разговаривать с врачом, ты должна быть спокойна и собрана. Давай же, принцесса. Микеле осторожно приблизился к девушке и обнял ее, нежно прижимая к груди. Ее тело было напряжено, она была ужасно зажата и сконцентрирована на своих мыслях. Мужчина начал медленно гладить ее по спине, шепча ей на ухо успокаивающие слова. Спустя некоторое время Маэва расслабилась и обмякла в его руках. - Все хорошо?- уточнил Микеланджело, пытаясь удостовериться, что девушка снова пришла в себя. - Уже… получше, - прошептала Мелин, обнимая друга за талию. – Спасибо тебе, Мике, не знаю, что бы я без тебя… - Не надо. Нам пора собираться. Нас ждут.***
Университетская клиника Мюнхена, где находился один из самых знаменитых онкологических центров мира, представляла собой ужасное с эстетической точки зрения многоэтажное здание, находящееся в лоне зелени. Здесь тысячи людей каждый день узнавали неутешительные диагнозы и сотни со слезами на глазах и на ватных ногах уходили домой с единственной мыслью в голове: «я буду жить». Маэва мечтала услышать эту фразу из уст Линор. Локонте взял Мелин за руку, и они вошли в центр. Быстро сориентировавшись, они сразу же пошли в регистратуру, где им объяснили, как найти лечащего врача Линор. Доктор Даннекер был ведущим специалистом в гинекологии, поэтому Маэва безумно обрадовалась, что такой гениальный врач занимается ее матерью. Разговор с доктором Даннекером прошел спокойно, мужчина был уверен в себе и давал вполне утешительные прогнозы. По его словам, Линор очень ждала приезда дочери и просила не делать операцию до того, как не поговорит с Маэвой. Но тянуть нельзя было, поэтому доктор несколько раз озвучил свою радость относительно приезда Маэвы. - А теперь идите к матери, успокойте ее и передайте, что в моих руках она в целости и сохранности. - Спасибо Вам. Но… - Полагаю, Вы хотите, чтобы я еще раз озвучил план работы? – догадался врач по неуверенной улыбке француженки. – Завтра мы удалим онкообразование с определенным участком здоровой ткани, молочная железа сохранится. - То есть… ага, значит имплантата не будет. - Нет, это без надобности. Очень часто ткани отторгают имплантаты, поэтому приходит делать повторную операцию. Мы стараемся не подвергать пациентов лишнему риску. - Да, да, это понятно. Спасибо Вам. - Пока не за что. Идите. С Вашей мамой все будет хорошо, - мужчина улыбнулся Маэве и углубился в снимки на экране.***
Захо вошла в номер и скинула туфли на шпильке. Флорана не было, наверное, ушел гулять по улицам Мюнхена в поисках очередной гитары, что было как раз кстати. Девушка вытащила из пакета покупки и улыбнулась: поход в магазин нижнего белья оказался весьма удачным. Зеира провела пальчиками по бордовому кружеву корсета и маленьким пуговкам. Флорану нравились кружева, ленты и хитросплетения, на которые мужчина любил смотреть и касаться их. Поэтому Захо знала, что именно возбуждало ее мужчину.***
Маэва вошла в палату к матери и замерла, увидев, в каком состоянии была Линор: ослабшая, похудевшая, с фиолетовыми синяками под глазами и красными глазными яблоками от постоянных слез. У Маэвы защемило в груди, и потекли слезы. Когда Линор увидела в дверях дочь, то расплакалась, а Маэва на трясущихся ногах подбежала к кровати. Маэва успокаивала мать, корила ее за то, что своими переживаниями довела себя до такого состояния, говорила, что так вести себя нельзя ни в коем случае, иначе могут быть осложнения, сдерживала постоянно наполнявшие глаза слезы и искусывала губы в кровь от волнения за самого дорогого на свете человека. Маэва скинула обувь и прилегла на кровать к матери, вдыхая родной запах и прижимаясь к родному телу. Линор целовала дочь в лоб, обнимая девушку одной рукой. Микеланджело, как верный друг и хранитель домашнего очага, улыбнулся и начал тихо закрывать дверь, оставляя маму и дочку наедине. Линор, гладя дочь по голове, посмотрела на итальянца и безмолвно проговорила одними губами: «Спасибо. Береги ее». «Обязательно», - ответил Микеланджело, закрывая дверь.***
Микеланджело Локонте долго сидел в коридоре, в алтаре белого света, резкого, яркого, больничного. Долго разглядывал витиеватые узоры на кафельном полу, гладком, но в то же время шершавом, холодном, как теплый лед, как ледяной гранит. Хотелось провести такими же шершавыми от гитарных струн пальцами по шершавому кафелю и почувствовать это сходство – сходство между кафелем и пальцами музыканта. Микеланджело чувствовал свою связь с этим больничным полом. Они были так похожи! Кафельный пол казался новым, его поверхность блестела, однако на ощупь он не был глянцевым. По нему ступали сотни, тысячи подошв, и плоских и на каблуке, то скользя по нему, то отстукивая каблучками ритм жизни. Микеланджело сейчас был как этот кафельный пол: он каждое утро рисовал на своем лице маску радости и любви к жизни, хотя там, внутри, душа его рвалась на части и уже висела лоскутками. Каждое утро он накладывал на веки тени и блестки, чтобы казалось, что его глаза блестят, однако блеск в его глазах был лишь от непролитых слез. Через него, мужчину, проходило много людей, некоторые исчезали бесследно, другие, яркие, неземные, задерживались в его жизни, но почти все за редкими исключениями, все же уходили, забирая себе на память частичку его сердца. Пианисты, скрипачки, певцы, художницы, писатели, композиторы – все тянули материю памяти, рвали ткани воспоминаний, крушили артерии надежды. Микеланджело смотрел на этот кафельный пол, и ему хотелось упасть и оказаться в объятиях холодной поверхности, которая хранит на себе отпечатки подошв, таких же черных и нестираемых, как и отпечатки пальцев на теле итальянца. Микеле оторвал взгляд от пола и начал рассматривать картины на стенах, типичные для многих клиник: море, горы, снова море, прибрежное кафе и официант, море, чайки, прибой. Мужчина закрыл глаза и прислонился к холодной стене, пытаясь остудить не только тело, но и разум. Итальянец думал о картинах, которые висели в гостиной его родительского дома в Чериньоле, особенности об одной, той шикарной картине в позолоченной раме, которая висела над камином с изумрудной полкой. На полотне было изображено итальянское побережье Адриатического моря в лучах закатного солнца. Его лучи незатейливо отражались в легких волнах, таких же аккуратных, как кудри первой итальянской любви Локонте. Вдали шла яхта, шумел прибой и кричали чайки. Пахло соленым морем, пастой и цитрусовыми. Вспомнив о своем любимом грейпфруте, у мужчины рот наполнился слюной, будто бы он только что съел дольку фрукта. Микеланджело так и сидел с закрытыми глазами, слышал каждый шорох и запах мимо проходящих людей. В эту минуту мимо него прошел мужчина, от которого сильно пахло пивом и табаком. Локонте поморщился и открыл глаза. В это время дверь рядом с итальянцем открылась, и из нее вышла растерянная Маэва. Девушка стеклянными глазами смотрела на мужчину с неаккуратной бородой и пивным животом. - Отец, что ты здесь делаешь? – хриплым голосом, наконец, спросила Маэва. Микеланджело вздрогнул и внутренне сжался.