Увидимся...

Он делает глубокую затяжку, прикрывая глаза от удовольствия и секундной эйфории, потому что запах табачного дыма напоминает ему о прошлом и подкидывает в сознание приятные воспоминания другой жизни, когда стены камеры не ограничивали его в передвижениях и он был свободным человеком — не преступником, не смертником, не убийцей. Когда он мог позволить себе сесть в тачку и свалить куда угодно; когда он мог видеть небо, не решётчатое и блеклое, а его любимое, иссиня-чёрное, с зарождающимися на нём звёздами; когда он чувствовал касание ветра и дышал полной грудью, наслаждаясь обыкновенными вещами, которые теперь кажутся выше повседневности и ценятся совсем по-другому. Они вообще ценятся... — Добрый вечер, Клаус, — Стефан сдержанно улыбается и садится за стол, как всегда скрупулезно раскладывая принесённые им вещи: толстая тетрадь, исписанная наполовину, ручка и ещё одна — запасная, его рабочий диктофон, записывающий каждое слово собеседника и улавливающий даже интонацию, тональность, подтекст. То, что не может услышать ручка, но может воспроизвести писатель на страницах своей книги, то и дело возвращаясь к записи и складывая полученную информацию в мысли. Эти мысли будут порхать по страницам, рассказывать и показывать, вызывая отклик в сердцах читателей и возрождая давно прошедшие события. События не вымышленные и не придуманные желающим разбогатеть на своей богатой фантазии писателем, а взятые из реальности — чья-то жизнь, чьи-то чувства, чья-то боль и слёзы. Впрочем, счастье там тоже было, и оно, как ни странно, запомнилось больше. Потому что от одной боли можно сойти с ума, а Клаусу так много нужно успеть рассказать. — Как встреча с адвокатом? — Отлично, ходатайство отменили, как я и предполагал, — Клаус ухмыляется, растирая затёкшую шею и разминая плечи. Откидывается на спинку стула, принимая свою излюбленную позу, говорящую о полном контроле над ситуацией и о совершенном доверии к собеседнику — ни напряжения, ни осторожности, ни натянутости. Стефан отличный друг, мог им стать, если бы всё сложилось несколько иначе и они встретились бы там, на свободе. Поздно. Слишком много "поздно" в его жизни. — Ты не расстроен? — Нет, кто сказал, что я хочу сидеть здесь до конца своей жизни? — Тогда зачем всё это? — Грейс, я не могу оставить её без надежды. Не имею права после того, что она сделала для меня, для нас. Как видишь, она до сих пор на моей стороне. Я думаю, даже если бы я уничтожил полмира, она была бы со мной. Удивительно, правда? Её не пугает тот факт, что я убийца — не мальчик, которого она знала с юности, не любовник, с которым она проводила ночи, а самый настоящий убийца, переступивший черту, наплевавший на человеческие ценности и прыгнувший вниз. Это было несложно на самом деле. — Я не знаю, как это объяснить, — Стефан пожимает плечами, потирая бровь и отчего-то виновато улыбаясь. — Но я её отлично понимаю, после всего, что узнал о тебе. Я это к тому, что тоже не боюсь тебя. Каждый может оступиться. Просто необходим толчок, катализатор, называй это как хочешь. У кого-то этот голод, отчаяние, защитная реакция, нерушимая истина. У кого-то месть... Ты не родился убийцей — тебя вынудили. — Звучит как оправдание, — Клаус смеётся, опуская голову и кивая, а потом резко пододвигается ближе и шепчет: — Мне кажется, человек — человек, которого вынудили, не получает удовольствия от убийства, а я его получал, раз за разом, когда убирал очередную преграду со своего пути, когда расправлялся с теми, кто оставил меня умирать в каньоне. Когда пришёл за Арманом и без жалости влепил ему пулю в лоб. Когда убил всех, кто мешал мне забрать её. Не оправдывай меня, Стефан, мне не нужны ваши оправдания. Помни: я ни о чём не жалею. Никогда не жалел. И не буду жалеть. — Я не оправдываю тебя, Клаус. Лишь понимаю твои мотивы. Что случилось после тех событий? Как ты смог выжить? — Стефан бросает быстрый взгляд на часы и переходит к теме, потому что здесь дорога каждая минута и потому что Деймон — его брат, и так позволяет слишком многое, предоставляя им время для беседы. — Бад, он оказался в нужное время и в нужном месте, и после того, как они сожгли его отель, он не нашёл ничего лучше, чем проследить за ними и попробовать вытащить меня с того света. Я выжил наперекор всему, Стефан, я выжил ради неё и мести, что стала моей навязчивой идеей. Я выжил потому, что должен был увидеть её и неважно через что мне пришлось бы пройти. Всё это неважно. Важно то, что я успел. Успел увидеть, но не спасти. Слишком много времени я провёл между этим миром и тем, — Клаус показывает пальцем вверх, и его взгляд становится задумчивым, глубоким, отрешённым. Он сейчас не здесь, не со Стефаном, сейчас он лежит в горячей красной пыли, умирая под палящим солнцем и ничего не чувствуя. На нём нет и живого места, а некогда привлекательное лицо заплыло кровавыми гематомами. Переломанные пальцы руки, застывшие в неестественном положении, и еле поднимающаяся грудь, свидетельствующая о том, что он до сих пор жив, что он до сих пор дышит и борется, борется из последних сил, втягивая накалённый за день воздух. Он сейчас не здесь, не со Стефаном, а во временном поселении индейцев, к которым Бад обратился за помощью. Полуживой и не подающий надежды, но попавший в хорошие руки упрямого старика, обдающего его горьким дымом табака и прощупывающего грудину узловатыми пальцами. Он смотрит на белого человека, предки которого когда-то уничтожили его народ, но не чувствует ненависти и делится мудростью, обмывая раны и давая наставления своему сыну съездить в город за необходимыми лекарствами. Он принимает Клауса в своём доме и день за днём тянет его в реальность, подлечивая и помогая ему набраться сил. Он молчит и ни о чём не спрашивает, когда Клаус приходит в себя, с трудом вспоминая произошедшее и пытаясь встать на ноги. Он тут же выполняет его просьбу, призывая обосновавшегося здесь же Бада и давая им возможность поговорить наедине. Всё также молча он принимает благодарность и жмёт Клаусу руку, улыбаясь по-отечески тепло и участливо, когда он обещает расплатиться с ним как только вернётся к жизни. Но ему не нужны деньги, только уверенность в том, что злые люди, оставившие Клауса умирать, будут наказаны — по закону или нет. Он просто должен знать, что пламя, полыхающее в серых глазах, наконец найдёт выход в мести. И он узнает об этом, совсем скоро, из приносимых сыном газет и репортажей журналистов, проглотивших аппетитную кость и видящих в этом обыкновенные бандитские разборки. Ничего больше. А пока он молча наблюдает за тем, как Клаус и Бадди садятся в машину, в последний раз кивая ему в знак благодарности и оставляя после себя облако постепенно оседающей пыли. Они едут в сторону города, изредка переговариваясь и всё ближе подъезжая к сгоревшему отелю, от которого осталась всё та же покосившаяся вывеска и обугленные развалины. Не хватает только стервятников для полноты картины. — Остановись, Бад, — Клаус прищуривается, смотря на чёрные останки, и выходит из машины как только она останавливается. Прячет руки в карманы брюк и пару минут просто стоит и смотрит на место, ставшее свидетелем их взлёта и падения. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, не ощущая ничего, кроме лёгкого запаха гари. Когда-то здесь пахло иначе, когда-то здесь пахло ею. — Мне жаль. — Мне тоже, — Бад встаёт рядом и точно также вглядывается в развалины не просто отеля, а своего дома, безжалостно отобранного Диланом, заметавшим за собой следы. Кто знает, если бы он не успел свалить вовремя, какая участь ждала его? Наверняка та же, что и Клауса, у которого в таком случае не было бы не одного шанса выжить. — Что ты будешь делать? — Я должен увидеть Грейс, я сяду за руль, ты не против? — Нет. Они подъезжают к особняку Грейс, и Клаус бросает быстрый взгляд в зеркало, приспуская козырек кепки ниже. Въезжает в открывшиеся ворота и просит охранников доложить хозяйке, что к ней приехал старый-старый друг. Оставляет Бада в машине, а сам идёт в прохладную гостиную и встаёт спиной к лестнице, прислушиваясь к неспешным шагам Грейс, спускающейся вниз. Он даже слышит, как она застывает в нескольких шагах от него, скорее всего не веря своим глазам, как она нервно выдыхает, прикусывая губу и пытаясь сдержать слёзы, как она проигрывает эмоциям и судорожно всхлипывает, бросаясь к нему на шею сразу же как только он разворачивается к ней. — Господи, Ники, я думала, ты умер... — тонкие руки обвивают его, и он прижимает её к себе, успокаивающе поглаживая по волосам и дожидаясь, когда она немного успокоится. Целует её в лоб и бережно стирает мокрые дорожки с бледных щёк, слабо улыбаясь и позволяя ей получше рассмотреть своё лицо: с отросшей за два месяца бородой, небольшим шрамом на брови и ещё одним на скуле. И главное не это, а взгляд, одновременно грустный и решительный, отчего она заранее догадывается, зачем он к ней пришёл. — Что ты наделал? Что ВЫ наделали? — Так получилось, Грейс. Так вышло. Мне нужна твоя помощь, — он обтекаемо отвечает на её вопрос и послушно выпускает из объятий, когда она наконец берет себя в руки и вскидывает подбородок. В её глазах тлеют искорки злости, а губы сжимаются в тонкую полоску, словно она злится на него за то, что он заставил её так переживать. Но она и вправду злится. — Я искала тебя, искала совершенно одна, не слушая папу, приказавшего мне не вмешиваться в это дело. Я похоронила тебя, когда поняла, что мне не справиться одной. Ты заставил меня почувствовать себя слабой, чёртов ублюдок. Ты заставил меня опустить руки, Майколсон. Ты заставил меня смириться. А теперь ты заявляешься ко мне и просишь помощи? Блядь, я тебя ненавижу, — она мотает головой и вновь плачет. — Так ненавижу, сукин ты сын, — бьёт его по груди, когда он пытается перехватить её руки, и покорно затихает в сильных-сильных объятиях, мысленно благодаря, что он вернулся. — Знаешь, я знала, чем всё закончится, знала и не предупредила, не остановила тебя. Позволила так далеко зайти. — У тебя бы ничего не получилось, Грейс. — И это я тоже знаю. Что ты хочешь от меня? — она поднимает голову, снимая с него кепку и пропуская между пальцев его короткие волосы. Внимательно смотрит, шмыгая носом и по-настоящему счастливо улыбаясь — он жив всё же. — Мне нужен пистолет и деньги. — Что ты задумал? — она хмурится, отстраняясь и пятясь назад, а потом вскидывает брови от изумления, читая ответ в его глазах. Верить в это не хочется. Верить в это страшно. — Я знаю, что она жива, и я должен найти её. Должен увидеть и должен сказать то, как сильно люблю её. Я должен отомстить всем и каждому, только поэтому я вернулся с того света, Грейс. Не осуждай меня и ни о чём не спрашивай. Просто скажи: ты сможешь помочь? Она обречённо качает головой, как-то вдруг сникая и неторопливо подходя к бару. Наливает им выпить и свой стакан выпивает залпом, морщась и прикладывая тыльную сторону ладони к губам. А в комнате до сих пор молчание и напряжённое ожидание её ответа. Больше ему не к кому пойти, больше он никому не доверяет. — Хорошо, дай мне время до утра. Ты можешь остаться у меня, как и твой друг. Здесь безопасно. Его мысли тяжёлые, чёрные, они оседают на его губах, сдавливают грудную клетку и делают воздух липким и вязким, отчего Клаус даже не курит, позволяя ночному ветру врываться через открытое окно и играть занавесками, то надувая их, то вновь опуская на сидящую на полу Грейс, обхватившую колени руками и прижавшую ноги к груди. Она не обращает внимания на струящуюся над её головой вуаль и продолжает сидеть всё в той же позе, обдумывая и разделяя настроение друга, твёрдо решившего отомстить, замарать руки в крови и перейти невидимый рубеж, за которым, как ей кажется, ничего нет: ни будущего, ни планов, ни надежды. Вообще ничего. Даже если он найдёт Кэролайн и увезёт её далеко-далеко, скрываясь не только от Дилана, но и от полиции. Это сложно принять, но она обещала не переубеждать и не спрашивать. Больше всего они молчат, правда иногда предаваясь откровениям, и в такие моменты грусть и что-то наподобие ностальгической тоски начинает царапать её обнажённые плечи, отчего она поводит ими, скидывая с себя неприятные ощущения и отчётливо чувствуя на себе понимающий взгляд Клауса. Ему тоже неуютно, даже холодно, словно это их последний такой тихий вечер, словно на завтра наступит та самая точка невозврата, когда он уже не сможет повернуть назад и вот так просто прийти к ней в дом. Но она действительно наступит, поэтому он не может заснуть, поэтому он то и дело бросает время на часы и касается пальцами лежащего под подушкой пистолета: холодного, несущего с собой смерть и расправу. Дилану не было жаль и ему тоже не будет. — Ты убьешь и его тоже? — её тихий шепот доносит ветер, и Клаус хлопает ладонью по кровати, приглашая её лечь рядом. Он не смотрит на неё как на женщину, как смотрел раньше, до их связи с Кэролайн, и чувствует, что ей сейчас попросту нужно его тепло, его уверенность в своём решении и подтверждение того, что он не намерен передумывать. — Я не знаю. Я ничего не знаю, Грейс. — Она устраивается на его руке, тут же обнявшей её за плечи, и сворачивается в калачик, поглаживая пальчиками оголённый торс. Часто-часто моргает, смахивая вновь выступившие слёзы, и улыбается, смотря на то, как ветер играется с занавесками. Красиво и так спокойно, словно белые волны безграничного океана. — Я верю, что ты найдёшь её, Ники. — Я тоже верю... Верю в то, что мы скоро увидимся...