Увидимся...

Всё идёт не по плану, совсем не по плану, и Клаус едва сохраняет хладнокровие, когда Дилан отдаёт ему пакет документов и просит отдать их Бредли — как бы между прочим, а заодно вынуждая "сына" заказать билет до Нью-Йорка. Пять часов в пути — в одну сторону, пересадка, и пять часов обратно, а между рейсами нужно успеть закинуть бумаги. Вновь бессонная ночь, спешка и нервы, впрочем компенсируемые встречей с Кэролайн, которая будет ждать звонка, которая будет думать о нём и которая будет в его мыслях, потому что это всё ради неё только. И он хочет встречи с ней так же сильно, как боится своих желаний, как стыдится вынужденного обмана и мечтает прекратить эту нечестную игру. Мечтает, но не может, позволяя чувствам взять верх и подавить разум, предупреждающий, шепчущий, умоляющий не совершать ошибок. Главная из которых — Кэролайн, провожающая его заговорщическим взглядом, когда он садится в машину и уезжает в аэропорт. Она закидывает его эсэмэсками и звонит вечером, сообщая об отъезде Дилана и умоляя приехать быстрее, потому что она соскучилась и потому что она... Господи, это так сложно. Всего три слова, которые мучают и его тоже. Это признание застывает между городами, и Клаус представляет себе, как Кэролайн прикусывает большой палец, точно так же, как и он, боясь этих слов. Наверняка она улыбается, слыша в трубке его дыхание, и говорит короткое "пока", мечтая, ведь мечтая, да? — чтобы эта ужасно длинная ночь закончилась поскорее. А утром... утром он прилетит, и они снова будут вместе, пусть ненадолго, на чуть-чуть, но всё же вместе, рядом, только вдвоём, пока Дилан решает проблемы в Вашингтоне. Всё хорошо будет, не может иначе, поэтому Клаус торопится и с раздражением воспринимает задержку рейса. Курит сигарету за сигаретой и смотрит на часы, безжалостно съедающие минуты, которые он мог бы провести с ней, — и даже не может заснуть в самолёте, когда он наконец взлетает и даёт ему несколько часов передышки. Все мысли заняты сладким-сладким безумием, отдающим вкусом клубники на языке и толкающим его всё дальше и дальше, где намного опасней и глубже, что уже, наверное, и не вынырнуть. Миля за милей, час за часом, шаг за шагом. Аризона встречает его ярким утренним солнцем, осенним воздухом, не таким раскалённым как летом, и неряшливым владельцем парковки, где Клаус берёт в аренду подержанную тачку и платит двойную цену за молчание. Он снимает кожанку, небрежно кидая её на сиденье, и бросает усталый взгляд в зеркало, надевая солнечные очки. Несколько миль и старый отель, где его ждёт Кэролайн, только пару минут назад приславшая смс. Он даже улыбку сдержать не может, удивляясь её настойчивости, и не обращает внимания на скрежет потрёпанного мустанга, каким-то чудом зарычавшего с первого поворота ключа. Старается не думать о том, что где-то там, в Вашингтоне, находится "отец", не подозревающий о том, что его "сын" нихрена не в Нью-Йорке, нихрена не отдыхает, а едет, едет к его девочке, чтобы вновь оттрахать и не сказать самого главного, того, что как-то незаметно поселилось в сердце и стало выше страсти, намного выше и намного сильнее, только вот поверить в это трудно. Ведь такого не бывает — любовь не вырастает из презрения, не рождается от злости и непонимания. Да ладно, в нашем мире всё бывает, и молоденькие нимфетки становятся теми единственными, ради которых идёшь на всё и даже на большее. Просто не стоит искать ответов и жить сегодняшним днём, двигаться только вперёд, не оглядываясь и не пятясь, не жалея и не раскаиваясь. Любовь стоит того, чтобы переступать через совесть, любовь вообще очень многого стоит... И она стоит той скорости, с которой Клаус едет к старому отелю; эффектного разворота, когда он паркует машину на спрятанной от посторонних глаз стоянке; быстрых шагов, когда он заходит внутрь и уже по-дружески улыбается владельцу; нескольких сотен, когда он снимает не просто номер, а весь отель разом, чтобы никто, никто не смог их побеспокоить и чтобы на дверях появилась табличка "закрыто". — Слушай, у тебя найдётся чашечка крепкого кофе? — Клаус снимает тёмные очки, позволяя мужчине лучше рассмотреть своё уставшее лицо, и опирается о стойку двумя руками, ожидая ответа. Он пристально изучает хозяина отеля, слегка прищуриваясь и не отводя взгляда, и наконец дожидается согласного кивка совершенно невозмутимого собеседника. — А ведь я даже не знаю твоего имени. — Бадди, можно просто Бад. — Отлично, Бад, её ещё нет? — Нет. Сейчас я принесу кофе. Вам в номер? — Бад вопросительно изгибает брови, а Клаус бросает короткое "да" и идёт к лестнице. Всё просто отлично — он успеет принять душ и привести себя в порядок перед тем как она приедет. Перед тем как задушит его своей игривостью и свежестью, перед тем как заставит его вновь упасть в пропасть, где нет ни принципов, ни мук совести, ничего, кроме её звонкого смеха и хитрых-хитрых глаз. Ярких, голубых, лучистых. В номере ничего не изменилось с их последней встречи, разве только бельё, свежее и педантично утотюженное, всё такого же тёмно-зелёного оттенка, под стать обоям и занавескам, сейчас распахнутым в стороны и пропускающим солнце внутрь. Его лучи играют на лице лежащего на кровати Клауса, прикрывшего глаза и отдыхающего после душа. Он прислушивается к звукам за дверью и даже не открывает глаз, когда в комнату кто-то тихо стучится и также тихо заходит. Сначала он чувствует запах кофе, а потом и её клубничный аромат, следующий шлейфом за своей хозяйкой, на цыпочках подкравшейся к кровати и застывшей около неё с чашкой в руках. Кэролайн улыбается, разглядывая лежащего Клауса, с оголённым торсом и с ещё влажными волосами. Она скользит взглядом по его лбу, носу, чуть задерживается на пухлых губах и спускается ниже, чтобы визуально коснуться его шеи, крепкой груди, живота... Непроизвольно облизывается, когда фантазия доигрывает увиденное, и осторожно ставит чашку на стол. Будить не хочется, а судя по отсутствию реакции с его стороны, он точно спит, поэтому Кэролайн всё также осторожно снимает обувь, чуть заминается с платьем, ругаясь на заевшую молнию, и, стараясь не шуметь, ложится рядом с Клаусом, медленно-медленно опуская голову на подушку и всё продолжая на него смотреть. Он слишком хорош, по-мужественному прекрасен и совершенен, отчего она не удерживается и всё-таки целует его в плечо, щекоча кожу распущенными волосами и заставляя его улыбнуться. — Так ты не спишь? — Он узнаёт эти капризные нотки и улыбается ещё шире, резко меняя положение и подминая её под себя. Нависает, опираясь руками в матрац, и разглядывает распростертую под ним девушку, недовольно нахмурившуюся, но всё-таки обвившую его шею руками. — Даже не думал. — Обманщик, — она проводит кончиками пальцев по его скуле, убирает упавшие на лоб волосы, зачесывая их назад, и задумчиво смотрит в его глаза, устремлённые на неё только. Вокруг них летающая в лучах солнца пыль, исчезающая сразу же после пересечения границы луча. Вокруг них тишина, абсолютная, интимная. Вокруг них смесь запахов, состоящая из аромата терпкого кофе, клубники и едва уловимого табачного дыма, ещё не успевшего выветриться из комнаты. Вокруг них горькая обреченность, чувствующаяся интуитивно, на подсознательном уровне, от которой и он, и она так остервенело отмахиваются, стараются не думать, не вспоминать, прекрасно понимая, что от неё не избавиться, не спастись, не излечиться. Потому что их связь запретна, их любовь опасна, их отношения изначально неправильны. Потому что когда-то всё закончится... Это дело времени. — Я ужасна, да? — О чём ты? — он искренне не понимает её вопроса и устраивается поудобнее, сгибая руки в локтях и прижимаясь к ней ещё ближе. Ощущает её каждой клеточкой тела и сходит с ума. Просто так — от этой горячей близости. — Я так скучала по тебе и практически не думала о нём. Вернее, совсем... не думала. Не вспоминала даже. Я не хочу делать ему больно, он не заслужил. Ники, что нам делать? — её дыхание меняется со спокойного на поверхностно частое, словно она сдерживается, чтобы не расплакаться, на самом деле чувствуя себя виноватой, но не раскаиваясь, потому что каждый шаг, каждое слово, каждый поцелуй — это было её решение, и она ни о чём не жалеет. Никогда не пожалеет, ни-ког-да. Поздно. — Хочешь, я поговорю с ним? Он поймёт. — Ты даже сам не веришь в это, — Кэролайн поджимает губы и обнимает его крепко-крепко, вдыхая запах его кожи и шепча на ухо: — Ты бы отпустил если любил? Позволил бы кому-нибудь забрать твою женщину? Скажи мне, Ники. Ты бы отпустил МЕНЯ? — она проводит языком по его ушной раковине и двигает бёдрами навстречу, сгибая ноги в коленях и желая, чтобы он сказал "нет". Пусть он даже соврёт сейчас. Но он предпочитает промолчать, прекрасно зная, что она права и что ничего нового он не скажет, а только подтвердит её слова. — Не отпустил... — он говорит это твёрдым голосом и уже через мгновение целует её, так страстно и напористо, что она не может сдержать стон и отбрасывает грустные мысли, наслаждаясь именно этим моментом, не завтра, не послезавтра — сегодня, сейчас, здесь. Его пальцы пробираются под её трусики, настойчиво лаская, и Клаус отстраняется, чтобы снять с себя остатки одежды. Помогает и ей, цепляя нежное кружево и откидывая его в сторону. Смотрит на неё и всё больше возбуждается, желая заполнить собою и ощутить ту маленькую власть, когда она принадлежит ему, даже если на самом деле это не так. Чужая женщина, но всё же... чёрт, но всё же его только. — Кэролайн, — он шепчет это и тут же входит в неё, попутно осыпая поцелуями обнажённую грудь и вынуждая её выгнуться от удовольствия. Двигается, плавно и медленно, словно пытаясь запомнить эти ощущения в ней, её напряжённое лицо и полуприкрытые глаза, смотрящие на него с благодарностью — не только за то, что он доставляет ей наслаждение, но и за то, что дарит надежду, поддерживает и не отталкивает, сейчас, когда она признала поражение и прекратила эти глупые игры, подтолкнувшие их к самому краю. Этот край так близко, что Клаус вдруг замирает, боясь упасть вниз, но она толкает его одним движением, обхватывая его член плотно-плотно и вызывая волну оргазма. — Чёрт, так нечестно, — он шепчет эти слова, уткнувшись в изгиб её шеи и дрожа всем телом. Ласково целует и пропускает руку между её ног, чтобы помочь ей достичь наслаждения. Толкается, лаская складки и срывая с её губ вкусные стоны. Ещё немного. Главное не останавливаться. Господи... И Кэролайн судорожно выдыхает, напрягаясь и оставляя на его плечах белые следы от впившихся в них пальцев. — Кофе, наверное, остыл, — она говорит это сквозь довольную улыбку, вся разомлевшая и ленивая, нехотя отпустившая его из плена своих объятий и накинувшая на себя простыню. — Плевать на кофе, — он закрывает глаза, постепенно проваливаясь в полудрему, и только когда чувствует прохладу её ладоней, коснувшихся лица, и проворный язык, скользнувший по губам, просыпается и фокусирует на ней взгляд. — Я уснул, прости... — он виновато улыбается и притягивает её к себе, позволяя накрыть его тело своим — обнажённым. Таким горячим и родным, что хочется никогда не отпускать её. Лежать вот так: прижавшись друг к другу и никуда не торопиться, забыть о долге и Дилане, наверняка думающем, что он за тысячу миль от Аризоны. Но не зря же он пересёк несколько штатов, чтобы сейчас, когда у них имеется такая хрупкая возможность побыть вместе, просто взять и уснуть. Оправдание одно — десять часов перелёта. Туда и обратно, не теряя ни секунды. И всё ради неё. Женщины, принадлежащей другому. И как в напоминание об этом на тумбочке вибрирует её телефон. Настойчиво, отчего Кэролайн разочарованно морщится и, прикладывая палец к его губам, берёт трубку. — Да, милый. — Он не покажет, как ему больно, и как можно более равнодушно скинет её с себя. Возьмёт свой излюбленный Marlboro и крепко затянется, выпуская дым ровными кольцами. — Нет, я ещё не всё скупила. Скорее всего останусь здесь до вечера. Я тоже. Пока. Сброшенный вызов и руки, обвившие его шею. Она утыкается носом в его плечо и сдерживает счастливую улыбку, прекрасно понимая, что он попросту ревнует. Это так приятно и... страшно одновременно. Может, потому, что игра с Диланом куда более опасна, чем они себе представляют. Дилан не прощает ошибок, поэтому они и прячутся здесь, в номере дешёвого отеля, наслаждаясь друг другом и ловя каждую секунду. Ведут себя как никогда осторожно, чтобы не вызвать подозрений и не навлечь беды на свою голову. Опасно. Опасно играть. Но адреналин лишь воспламеняет их чувства. — Мне начинает надоедать это, Кэролайн... — И что ты предлагаешь? — она ловко пересаживается на его колени и всматривается в серые глаза, наполненные сердитым блеском. — Мы покинем страну, при первой возможности, — он склоняет голову к её обнажённой груди и делает глубокий вдох, тут же настороженно застывая. Прислушивается к звукам за дверью и не успевает встать, как она с силой распахивается, и Арман, влетевший в комнату, скидывает с его колен Кэролайн и одним сильным ударом отправляет его на пол. Ему не дают прийти в себя и насильно поднимают, держа под руки и разворачивая в сторону Дилана, неторопливо зашедшего в номер. Он окидывает комнату равнодушным взглядом и задерживается им на всхлипывающей Кэролайн, всё ещё обнажённой и такой жалкой, что он не может сдержать презрительной ухмылки, застывшей на его губах. Он молча наблюдает за тем, как она пытается разжать хватку мужчины, намотавшего её волосы на кулак и вынудившего встать на колени, и не чувствует ни капли жалости, совсем, абсолютно. — Ты принимаешь меня за полного идиота, Ники? — наконец, Дилан поворачивает голову к "сыну", стоящему на ногах только благодаря одному из его людей, и даёт знак Арману, который тут же наносит Клаусу пару ударов в живот, заставляя его глухо застонать. — Я хотел отдать тебе свою власть, своё имя, свои деньги, но ты выбрал то, что не было в этом списке. Ты выбрал её, Ники, почему именно её? Ещё несколько ударов, и еле сопротивляющийся Клаус, смотрящий не на Дилана — нет, на неё, оседает на пол, вовсе не игнорируя его вопрос, а попросту не зная, что ответить. Потому что любовь не ищет оправданий, она она просто есть и с этим нужно смириться. Он не может сказать ни слова, когда Арман и стоящий сзади мужчина набрасываются на него и продолжают избивать. Сквозь заплывшие от ссадин веки он видит размытую фигуру Дилана, подошедшего к заплаканной Кэролайн, не умоляющей и не просящей, всем сердцем переживающей за него, но, увы, ничего не могущей сделать, — и протягивает в их сторону руку, тут же корчась от боли, когда Арман наступает на его пальцы и ломает кости тяжёлым ботинком, раз за разом поднимая ногу и отпуская её обратно. Только губы шепчут её имя, только в мыслях одно неозвученное признание, которое он уже, наверное, не успеет озвучить. И слова, просачивающиеся сквозь плотную пелену боли: — Так любишь, трахаться, Кэролайн? Я знаю одно место, где тебе обязательно понравится, — Дилан совершенно спокойно достаёт из кармана перочинный нож и также спокойно делает взмах рукой, оставляя на её бледной щеке глубокий кровавый след, навсегда изуродовавший красивое лицо. — Вы знаете, что делать, — бросает он Арману и, не мешкая ни секунды, выходит, больше не слыша глухих звуков от ударов и её тихих всхлипов, но чувствуя распространяющийся по венам яд от предательства двух самых важных людей в его жизни. Каждому — по заслугам. Не жаль.