***
Проводить зимние каникулы дома с любимой девушкой – да, это определенно нравится Стайлзу. Ему нравится, что губы у Малии ненормально горячие, ее волосы пахнут пряным морозным запахом, а кожа слегка шелушится. Ему нравится просыпаться, чувствуя себя ее плюшевым медвежонком, которого она крепко прижимает к себе, стараясь разделить это тепло на двоих. А еще ему нравится, что в первый раз в жизни кто-то так отчаянно цепляется за него. Малия не упрекает, не обижается, не чувствует себя второй (он никогда не позволил бы ей чувствовать себя второй). Она приходит к нему непременно с чем-нибудь сладким, раскрашивает разноцветными маркерами его конспекты, и целует так, что дух захватывает. Обычно в такие моменты в ее глазах разгорается дикий, медового цвета пожар, и тогда просто поцелуями дело не обходиться. Стайлз даже думать не хочет о том, как все это безответственно. Через три дня опять начинаются занятия, а у него в голове полный бардак. Хочется только запереть изнутри дверь, и никогда не выходить из комнаты. Но Малия все так же ненавидит математику и нуждается в примере для подражания, а значит Стайлз просто не может не помочь ей. Особенно теперь, когда лучший в Бэйкон-Хиллс репетитор исчез, не сказав ни слова. Стайлз морщиться от досады. Пожалуй, единственное, что портило выходные – беспокойство за Лидию. Что-то остро необходимое грызло его изнутри. Привычка да и только. Это уже ненормальная такая зависимость – опекать Мартин, которая раз за разом плюет на это. Кира волнуется не меньше, да и Скотт слегка нервничает. Джордан же наоборот слишком спокоен, спокоен настолько, что Стайлз уверен, что он-то знает, где Лидия. Отлично. Единственный, кому она рассказала – Пэрриш, этот... хороший парень с вежливой улыбкой, которому она доверяет больше, чем ему – ему, тому, кто спасает ей жизнь, рискуя собственной бессчетное количество раз. Досадно до ужаса. (а только досадно ли?) Малия тихо смеется ему в плечо, и он мгновенно забывает обо всем – Эй, что такое? – смеется в ответ. Она приподнимается, упираясь ладонями ему на грудь. В ее глазах пляшут бесенята, а улыбка обжигает своей откровенностью. Не случайно ли вязкое "утопия" так неуклюже, но все же! рифмуется с "Малия"? – Я вспомнила, как вчера Скотт пролил на Киру сок. – с чистым (явно не издевка) любопытством заглядывает ему в глаза. – Все парни такие неуклюжие, как вы? Стайлз иногда практически задыхается от ее непосредственности, но потом вспоминает, что она все равно самая замечательная, и быстро находится с ответом. – Спроси об этом Дерека на досуге. – он мысленно представляет выражение его лица и тут же поправляется. – Хотя нет, не надо! Да, пожалуй, что да, все. Малия наклоняется ближе (ее острый медовый запах бьет по легким) и целует его в шею, слегка прикусывая кожу (мурашки-блин-исчезните). – Но вас есть за что терпеть. – Например? – его голос такой сиплый, что сразу и не поймешь: подросток, который катастрофически-не-высыпается или заядлый курильщик. – Например, за секс. – Честно, – не может не признать Стайлз. – И откровенно. – и все-таки он обожает ее прямолинейность. Малия прижимается сильнее, и Стайлзу кажется, что ближе уже некуда. И почему-то в такие моменты он не хочет думать, плохо это или хорошо.***
У Айзека холодные пальцы, совсем как у самой Лидии, наигранно-веселый голос и терпкий запах нового французского парфюма. И еще куча отговорок на любые расспросы о его жизни. Лидия оценивающе проходится взглядом по его лицу, и совершенно профессионально отмечает, что он все еще один. От этого открытия она чувствует себя не то чтобы совсем удовлетворенной, просто... так немного легче. Пусть хоть кто-то разделяет ее дурацкую попытку вернуть былую стабильность. Пусть хоть кто-то не пытается делать вид, что все у них теперь нормально. Пусть хоть кто-то еще (вместе с ней) скорбит. – Ты пялишься, Лидия? – он так вальяжно и непринужденно произносит это, развалившись в плетеном кресле, что все очарование пропадает, и у Мартин возникает необъяснимое желание плюнуть ему в десерт. А потом вылить на голову чашку с горячим эспрессо. Как будто не понимает, что ей это все неприятно... – Ты наглеешь, Лейхи, – так красиво кривить ярко накрашенные губы умеет только она. Уже в следующее мгновение Айзек улыбается так тепло, что мерзлота на сердце тает, а в голове проносится: совсем как раньше, совсем как при ней... – Не обижайся, правда. – как будто она может на него обижаться? Смешно. – Я уже отвык от хороших манер, принцесса. Но ты у нас дама избалованная мужским вниманием, – довольно смеется, заметив как она закатывает глаза. – Кто на этот раз? – Не твое дело. – Да брось! Коли-и-и-и-ись, – подмигивает наигранно сексуально. – Кому из наших я могу здесь сказать? Это болезненно нужное "кому из наших" придает Лидии сил, чтобы растянуть губы в ответной игривой улыбке. – Все равно не скажешь? – понимает он, философски созерцая заварной крем на маленькой чайной ложке. – Что ж, умру, так и не узнав, кому Лидия Мартин отдала свое сердце. – Лидия фыркает от смеха, а Айзек досадливо морщиться. – Расскажи об остальных. Как там Скотт и Кира? – Живут в мире плюшевых пони и мармеладных замков. – кривится было, но Айзек усмехается так понимающе, что становится стыдно за собственную мелочную мстительность. – Кира очень милая. – вздыхает. – Мы вроде как подруги. Скотт с ней счастлив, и я рада за них, просто она... Просто она не Эллисон. – Понимаю. Глаза у Айзека голубые: раньше как небо, теперь – как треснувший слой старой краски на кладбищенской ограде. Беззащитно-картонный взгляд. Такой что хоть из дробовика рубленным серебром стреляй, он уже не почувствует боли. Он уже ничего не почувствует. И от этого немного не по себе. – Ну а как этот придурок? Все еще не сдал в металлолом свое ржавое корыто? – быстро переводит он тему, не желая превращать обычную дружескую встречу в вечер памяти. – О, с ним все отлично. У него теперь есть девушка. – цедит сквозь зубы, сжимая в руках фарфоровую чашку с маленьким осадком кофейной гущи на дне. – Он учит с ней математику, а она кормит его кексами. У него вся комната этим пропахла. И рубашка. И он сам, как я думаю. – с силой ставит чашку на блюдечко, случайно откалывая край. – Все чудесно. Айзек придирчиво вглядывается в свою тарелку, и то, что он там находит, его явно забавляет. – Маразм или ревность? – вопрос риторический, ответ Лидии и не требуется. – О, я знаю! – хлопает в ладоши, в стиле "бинго, я мастер дедукции!" – Маразматическая ревность. – Ты бредишь. Ну вот зачем так по-идиотски облизывать пенку на губах? Он что, насмотрелся французских мелодрам? – А ты ревнуешь, принцесса. – и снова подмигивает. Чисто теоретически, за сколько восстановится зрение у вервольфа, которому в глаз воткнули ложку (пусть и не серебряную). – Но я буду молчать, обещаю. – Ты неисправимый эгоцентричный придурок, – ее саму иногда поражает ее медицинскивыверенная способность вводить шприц сарказма точно в вену. У кого только научилась? – Ты меня любишь, как и все. – он только в очередной раз смеется. И Лидия понимает – да, за это, и прощали за это многое и любили тоже за это. Просто он Айзек, так же как и она – Лидия. Сложные, в каком-то смысле эгоистичные, но уже свои, любимые кем-то, кем-то важным в прошлом... Она их обоих выбрала, значит они того стоили. Поэтому ей легче сидеть с ним в кафе во Франции, чем справлять дома Рождество в кругу счастливых влюбленных. Они бы ее не поняли. Айзек целует ее не намеренно. Они гуляют по городу до самой темноты, смеются (болезненно, но искренне), вспоминая прошлое, и откровенно избегая любых намеков на больную тему. Лейхи даже расщедривается на две порции карамельного мороженого. В глазах Айзека гаснут и взрываются мириады бледных звезд, а Лидии почему-то нравится держать его за руку, хотя раньше она бы раздраженно вырвала свою ладонь из его. Он провожает ее прямо до маленькой квартирки на окраине, которую она снимает с мамой. У самого порога Айзек замирает на несколько мгновений в нерешительности, внимательно вглядываясь в ее глаза. Тень кого-то близкого скользит в вязком зеленом водовороте почти неуловимо, но он ее замечает. Густая горечь внутри часто толкает на неожиданные поступки, и этот раз не становится исключением. Стеклянное черное небо с треском падает на головы обоим. Айзек порывисто наклоняется к ней, обнимая не крепко, осторожно, усмехается уголками губ и наконец целует ее. Проводит ладонью по ее спине, словно уговаривая – мне и самому страшно, не бойся... А она не боится. Лидия целует в ответ, пусть и неуверенно, мягко... Кислый привкус карамели на его губах смешит ее, но она только сильнее зарывается пальцами в его густые волосы, мысленно отмечая, что такими мягкими они могут быть только от специального шампуня (боже, он ведь не всерьез...) Поцелуй успевает стать только легким касанием опухших губ, когда Лидия отстраняется, чисто механическим движением поправляя растрепавшуюся на ветру прическу. Ее глаза лихорадочно блестят, а яркая помада полностью растворилась на горячих губах Айзека. В его глазах боль смешивается с удовлетворением. – Не надо было, – выдыхает он, заправляя выбившуюся прядку ей за ушко. – Прости. Лидия медленно качает головой в знак не согласия. В том-то и дело, что надо было, и не только ему, но и ей тоже, им обоим. – Что ты чувствуешь, Айзек? – касается ледяными кончиками пальцев его лица. Лейхи думает, что именно сейчас он ни за что не стал бы ей врать. – Разочарование и облегчение. – криво ухмыляется. – Что выберешь? Лидия чувствует тоже самое, поэтому выбрать легко. – Облегчение. Айзек понимающе кивает, а Лидия отмечает, что он не торопиться расцепить руки у нее за спиной. – Хорошо. – голос неестественно расслабленный. – Мы еще способны чувствовать, принцесса. – оба сочно, смешивая истерику с этим долбанным облегчением, смеются. – Друзья? – Лейхи, дурачась, протягивает ей мизинец, как в детской считалочке. Мартин хмыкает, но зачем-то соглашается. Глупо, не правда ли? Лидия сжимает в кармане холодную поверхность мобильника и думает, что мама уже вернулась с экскурсии (ее мечта – побывать на Эйфелевой Башне) и волнуется, даже не догадываясь, что ее дочь стоит на пороге, без возможности (да и желания) попасть домой. Айзек замечает ее замешательство, резко притягивает к себе и крепко целует в лоб. Лидию опять окутывает терпкий запах мускатного ореха, а шелк шарфа Лейхи холодит кожу на подбородке. – Я позвоню завтра, – говорит он, подмигивает и уходит, даже не оглянувшись. Лидия еще несколько минут смотрит ему вслед. Айзек не звонит ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. Уже в самолете Лидия включает телефон, ответственно (как и положено) отправляет две смс-ки Джордану, и небрежно отвечает на огромное гневное сообщение Стайлза (ни слова ни сказала, бросила их в Рождество и отключила телефон). Внутри так по-хорошему тепло, что робкая улыбка сама появляется на губах. Холод от французского дождя пугливо отступает на второй план. Рой голосов в голове, поутихший был она пару дней, вновь набирает обороты. Лидия вспоминает добрые-добрые глаза Киры и ободряюще теплые руки Стайлза, и понимает, что никогда не сможет до конца отпустить Бэйкон-Хиллс. Нечто более прочное, чем желание забыться, тянет ее обратно. И сейчас она слишком устала, чтобы думать о том, что это за чувство на самом деле. Когда самолет набирает высоту, Лидия вспоминает тот самый поцелуй Айзека со вкусом карамели. Только ей не грустно и не больно. Ей никак.***
Через пятьдесят восемь минут и семь с половиной секунд Стайлз выйдет из душа, нальет себе кофе, включит компьютер, откроет электронную почту и опрокинет кружку, увидев долгожданное одно новое сообщение. Завтра вечером у меня. P. S. Прости. А в голове из разбросанных обрывками букв складывается обжигающе-ледяное, вязкое имя, которое растекается лужицей ртути на перепутье сознания. Л и д и я.***
Стайлз появляется у нее на пороге ровно в семь и в дверях сталкивается с Пэрришем. У Джордана недоумевающий равнодушный взгляд, плохо застегнутая рубашка и след от губной помады на шее. Стайлз не знает, чего в этот момент хочет больше – пожелать ему и Лидии счастья или врезать Пэрришу прямо по его вежливой физиономии. И пускай у него костяшки будут сбиты в кровь, зато на лице помощника шерифа появится яркое доказательство того, что не стоит лезть к несовершеннолетним старшеклассницам. Особенно, если это кто-то из его лучших друзей. Особенно-если-это-Лидия. Но Стайлз молча кивает, стиснув зубы, и проходит в дом, не заботясь о приглашении. Миссис Мартин, конечно же, отсутствует (посмел бы Джордан лезть к ее дочери при ней!) Лидия в своей комнате. Стоит у окна и улыбается чему-то своему (едва касается губ кончиками пальцев). – С возвращением. Она вздрагивает и оборачивается. Стайлз готов к огромной гневной тираде, которую она не забудет никогда в жизни, которая заставит ее наконец понять, что на не имеет права так поступать с ними, с ним. У нее в глазах – серый дождь яростно барабанит по мутно-зеленым стеклам. Лидия улыбается так, как всегда улыбалась только ему – и от этого злость вспыхивает, как бенгальский огонек, предательски стремительно, сразу же сгорая до горького пепла. – Я думала, что ты не придешь. Как будто он мог не прийти. Смешно. Так смешно, что даже грустно. Несколько неловких улыбок, пара случайных прикосновений, изрядная доля сарказма – и вот, все как будто бы уже в норме. Стайлз уже и забывает, что хотел выдать длинную гневную проповедь, напрочь сшитую грубыми нитками из разочарования и обиды, но когда она почти засыпает у него на плече, он ловит себя на мысли, что опять ведет себя как жалкий влюбленный третьеклассник. И это несомненно плохо. Он вспоминает красивую улыбку Малии, ее мягкие непроницаемые глаза, и на душе становится еще гаже. – Не бросай нас больше, – шепчет Стайлз, уже совершенно спокойно, но как-то потеряно, словно и сам не до конца уверен, хочет ли этого. Лидия при всем желании не смогла бы встретиться с ним взглядом в этот момент. Потому что в его глазах такое количество той самой, настоящей, беззащитности, что она не выдержит, и решительность с хрустом переломится. Ей надоело ломаться изнутри. И он этого просто не понимает. – Не бросай хотя бы меня. – от этого тихого толи полу-выдоха, толи полу-вздоха, по коже прокатывается волна мелких, как бисер, мурашек. Она не отвечает, но ему кажется, что это напряженное молчание означает согласие. Уже что-то, не правда ли?