Календарное

Ноябрь приносит с собой грипп, плохое настроение и редкий снег. Лидия простудилась, у нее не хватает сил даже помыть голову и прочитать новый роман своего любимого автора. Вместо этого она, затягивает импровизированную удавку на шее из колючего маминого шарфа, который не греет, а только раздражает нежную кожу, раздражает до желания содрать с себя все до крови, до нервов... Понедельник выдается на редкость тяжелым. Лидия провалила тест по математике (впервые), из-за пустяка наорала на Киру (случайно) и совершенно неожиданно для себя самой поцеловала Пэрриша. Поцеловала будто мимолетно, невзначай. На ее губах остался кислый привкус черного кофе. На лице Стайлза застыло каменное выражение безразличия. Малия ссорится со своим парнем, а Лидия чувствует нарастающее раздражение. Ей хочется оттаскать Тейт за волосы, и плевать на ее силу койота, плевать раз она смогла сделать больно Стайлзу, замечательному, дурашливому, заботливому Стайлзу. Никто не смеет разбивать ему сердце. Это только ее привилегия. Она исчезла, ни сказав ни слова. Растворилась без следа в эфемерном ночном воздухе, на последок одарив сонный Бэйкон-Хиллс диким криком, от которого у Стайлза безумно больно скрутило все внутренности. Пэрриш сбился с ног, объезжая окрестности на служебной машине, в надежде найти хоть что-то. Миссис Мартин снова записалась к своему психологу. Стайлз узнал обо всем последним. Он отчаянно бьется кулаками о стену, не спит уже две ночи подряд и заливает в свой бедный организм огромное количество кофеина. Малия приходит и дарит ему два охрененных поцелуя, царапины на правом плече и новую ссору из-за на-кой-черт-ему-сдалась-эта-Мартин. Он не знает, что ей ответить, поэтому отводит взгляд. Только зачем-то перечеркивает нитками приторно-красного цвета (как глянец новогодних фантиков) карту города и его окрестностей, отмечая предполагаемый радиус поиска. Пэрриш сам не замечает, как засыпает в машине, разомлев от тошнотворно-жаркой печки, сладкого ароматизатора с запахом вишни и монотонной мелодии дождя за окном, когда в его сознание врывается настойчивый стук по мокрому стеклу. От неожиданности Джордан опрокидывает стакан с кофе и мысленно проклинает Лидию, непонятно почему. Стайлз промок до нитки, с темной челки, выглядывающей из-под капюшона синей толстовки, стекает дождевая вода, под глазами залегли багровые круги, но во взгляде сквозит раздражением и... надежда? – Ты был на кладбище? – сглатывает. – Это провокация? – недоуменно хмурится Пэрриш, надеясь вывести из себя этого наглого сынка шерифа Стилински. – Вы идиоты, правда, – счастливо выдыхает Стайлз, без приглашения распахивая дверцу машины и плюхаясь на сидение рядом с водителем. – Вы все идиоты! – Может отвезти тебя к отцу? – Джордан всерьез начинает беспокоится о душевном здравии этого гипер-импульсивного паренька. Стайлз опять сглатывает, а потом резко разворачивается всем корпусом к окаменевшему Пэрришу, цепко хватает его за плечи и очень серьезно, почти с угрозой, заглядывает ему в глаза. – Отвези меня к могиле Эллисон Арджент. Среди чернильного ночного неба, разрезаемого лишь рваными клочьями ядовито-молочного тумана, клубящегося у иссохших многовековых стволов секвойи, бродит бледная девичья фигурка, прикрытая лишь грязным лиловым свитером, порванным в трех местах. В мокрых темно-рыжих волосах запутались грязные листья, туго натянутая на шее кожа изрезана красными царапинами, пустые зеленые глаза влажно блестят. Босые ноги уверенно прокладывают тропинку из узких следов прямо по липкому сероватому снегу. Руки девушки перепачканы темно-фиолетовым блестящим порошком, целые горсти которого она отчаянно зажала в дрожащих ладонях. Лес, с его невыносимо пронзительной атмосферой, давит на расшатанную психику. Каждый подозрительный шорох в темной траве, каждая треснувшая веточка, каждый шуршащий под ногами листик – все это медленно сводило с ума, задвигая подальше здравый смысл и пробуждая панику. Ноябрьский холод убивает остатки самообладания, давит на легкие и обжигает кожу. Лидия даже не помнит, сколько дней она уже бродит по этому лабиринту ночных кошмаров. Ноги подкашиваются в нескольких сантиметрах от непонятной самой девушке цели. Кажется, она вывихнула лодыжку. Резкая острая боль в ноге и озноб перерастают в агонию. Девушка зло хрипит и отчаянно пытается ползти по мерзлой земле еще хотя бы несколько сантиметров, и эти самые сантиметры оказываются решающими. Она проваливается куда-то вниз, падает совершенно по-дурацки быстро и больно. Под пальцами скрипит песок, холодная земля и яркая пыль аконита. Свежевыратая могила была приготовлена словно бы именно для нее. Это осознание тупой пульсацией отдается в сознании. И вот тогда Лидия Мартин кричит. Пронзительный резкий крик больно врезается в мозг. Стайлз нетерпеливо толкает в бок Пэрриша. Машину заносит на обочину, и Джордан не потрудился лишний раз выяснить, какого все-таки хрена... – Замолчи, пожалуйста! – серьезно, слишком серьезно, чтобы у Пэрриша возникла хотя бы сама идея возразить, просит Стилински и внимательно вслушивается в режущую слух тишину. Отчаянный вопль раздается еще раз, и ноги сами несут Стайлза в нужном направлении. Лидию бьет крупная дрожь и обжигающий холод, двигаясь от кончиков пальцев вверх по венам, заполняет ее изнутри, бьет сразу больно и быстро прямо по сжавшимся крохотным комочком сердце. Фальшивая паника уступает место настоящей истерике. – Я не хочу, не хочу, не хочу... – лихорадочный шепот тает в хриплом полубреду. Кажется, она заболела воспалением легких. – Я не хочу... Эллисон. Эллисон, мне страшно. Зачем ты меня сюда привела? Эллисон, не молчи... Небо над головой липкое и густое, обволакивающие так противно, что она задыхается от омерзения. Запах свежей земли сводит с ума. Она засыпает, наверное... – Лидия! – не ответа. – Лидия! – ее ведь так зовут? – Лидия, пожалуйста! Она открывает глаза. Лидия точно не помнит, как попала в больницу. Где-то в мутном (от переизбытка снотворного) сознании тихо, как раскаленный ветер сухим песком, шелестит коллаж из воспоминаний, которые никак не складываются в единое целое. Пэрриш крепко целует ее в лоб и накидывает ей на плечи свою куртку. Чьи-то надежные сильные руки настойчиво прижимают ее к себе, не позволяя даже дотронуться кому-то другому, кому-то, кого ее судьба заботит не меньше, и у кого прав на это гораздо больше. Тошнотворное тепло в полицейской машине. Лихорадочный шепот и горячее дыхание обжигают висок: живи, живи, только живи, я же без тебя сдохну, живи... Капельница. Запах стерильности и лекарств. Ноющая боль во всем теле и высокая температура. Лидия морщится и пытается воскресить в памяти несколько важных вопросов, которые: во-первых, необходимо прояснить; во-вторых, жизненно-важно не предавать огласке; в-третьих, не дать вызванной ими панике взять верх над разумом. Под ее ногтями все еще остался порошок аконита, общая слабость валит с ног, а царапины по всему телу больно саднят. Горло так сильно дерет, словно она полоскала его гвоздями. Ржавыми и старыми. На столике рядом с кушеткой лежит лиловый кусочек картона, на котором бисерным маминым почерком выведено: «Люблю тебя, поправляйся!» Лидии отчего-то горько. Раньше рядом обязательно и кроме мамы были бы люди, которым не плевать. Эллисон заснула бы в жестком кресле рядом с окном, а Стайлз притащил бы все самое сладкое и вредное, что только есть у него в холодильнике. У мамы работа, и Лидия ее понимает. Эллисон Арджент мертва, а Стайлзу должно быть совершенно безразлично. У него есть Малия и проблемы с ее отцом, который даже в псих-больнице может доставить кучу проблем. Кира, наверное, приходила, но это практически не считается. Просто приходил и Скотт. И шериф. Кто угодно, и от этого "просто" никуда не денешься. Робкая мысль, задушенная еще в зародыше: а Пэрриш... Дежурства. Служба. Дежурства. Удушающие слезы едва успевают высохнуть, когда в палату входит медсестра. Лидия хотела бы просто благодарно принять всю ту сопливую муть, которую та принимает за утешение, хотя не верит ни единому ее слову, но уже следующая реплика заставляет ее вздрогнуть. – Твой друг ночует здесь уже третий день, мы не можем его отправить домой. Может подскажешь, что с ним делать? – покровительственно-доверительный смешок вызывает у Лидии желание небрежно кивнуть, но почему-то она не может сдержать улыбку. Пэрриш, определяется она. Конечно же Пэрриш. Теперь нет ни наплевательски циничного Джексона, ни плохого, но такого сексуального Эйдана, ни дурашливого и вечно растрепанного Стайлза. Все, что хоть как-то удерживало ее на расстоянии от безумия раскололось напополам. Осталась только полная неизвестность и какая-то ненастоящая взрослая жизнь, в которую они, вчерашние дети, начинают играть. Но Пэрриш занят. Лидия смаргивает что-то соленое и мокрое, сглатывая липкий ком в горле (привкус желчи и морфия), когда Стайлз (уже без шариков и цветов, без всего игрушечного фарса, так натурально по-настоящему), сонный, но счастливый до соплей, Стайлз, облегченно вздыхающий, но так сдержанно интересующийся: как она... Рядом нет никого другого, никого, кто мог бы осудить или упрекнуть, поэтому Лидия с чистой совестью позволяет ему держать себя за руку и делать вид, что не чувствует сквозь сон, как он целует тыльную сторону ее ладони, позволяя ей ощутить всю судорожность этой его нелепой нежности.