Календарное

Октябрь невыносимо медленно сводит его с ума. Густая волна осенней прохлады и уныния захлестнула город. В воздухе витал пряный аромат опавших листьев, и температура уже несколько дней не поднималась выше минус десяти градусов. Жители Бэйкон-Хиллс, все еще находящиеся в состоянии сентябрьской меланхолии, днем судорожно кутались в куртки и свитера, а вечером рассеянно пытались сохранить хоть толику летнего тепла, перебирая цветные шуршащие фотографии и запивая горький привкус холода горячим ромашковым чаем. Стайлз до безумия спокоен. Ему одинаково не все равно на счастливого в своей новой любовной истории Скотта, на до неприличия дружелюбную Лидию и на очаровательную в своей импульсивности Малию. А еще у него голова раскалывается от огромного количества всей этой сверхъестественной хрени в его ненормальной и уже не подростковой жизни. Стайлзу кажется, что ему просто необходимо устроить себе выходной. Можно заставить Скотта оторваться от Киры и посмотреть в конце концов «Звездные Войны». Только его лучший друг может перебивать реплики магистра Йоды, не обращая внимание на то, как демонстративно громко Стилински шуршит попкорном, словно намекая – замолчи, не сейчас, это слишком очевидно и слишком сложно, не смей портить первую попытку расслабиться, не надо... – Я люблю ее. Стайлз грустно кивает, заглядывая в счастливо щенячьи глаза Скотта и вспоминает, что когда-то уже слышал это от него. Тогда у МакКола волосы были длиннее, улыбка мягче, а сердце было занято маленькой и хрупкой (пока не узнаешь ее поближе) охотницей. Все нормально. Одни люди уходят, им на смену приходят другие, и всем глубоко плевать на обещания семнадцатилетних подростков. Это самое «навсегда» оказалось ужасно маленьким сроком. Стайлз понимающе улыбается лучшему другу, хотя ядовитый шип обиды обильно смазанный разочарованием больно вонзается в сердце. Обидно за Эллисон, за Айзека, за Эрику, за Бойда, за Кору... и даже за собственные лживые планы, которые не то что десять лет, пару месяцев не смогли протянуть. Все же он рад за милую Киру, за счастливого Скотта и вообще за весь их маленький мир в этом чокнутом городке. Мир, в котором ломают людей, а потом забывают их, как и положено. И как же это гадко. Из колонок вырывается скрипучий голос Дарт-Вэйдера, Скотт вспоминает теплый взгляд Киры, а Стайлз мысленно задается вопросом – почему ему не может быть так же абсолютно все равно? Или можно запереть изнутри дверь и провести два дня дома вместе с любимой девушкой, дурачась и ни о чем серьезном не разговаривая, просто потому что это Тейт – с ней нельзя серьезно. Всегда сладко, томительно сладко, безумно и отрывисто. Когда она рядом, все вокруг приторно теплое. Густое горячее счастье, простое беззаботное, которое может жить только в семнадцатилетних лоботрясах, причину которому он при всем желании не смог бы определить, заполняло его изнутри. У этого счастья был собственный вкус – медовый, обволакивающий, и свой запах – слишком острый, но уже настолько привычный, затертый в легких до невозможности. В голову закрадывается шальная мысль о том, что его счастье обязано быть горьким и вымученным, с непременным светло-клубничным оттенком, но сейчас он слишком устал, что бы об этом думать. Не самое лучшее время, чтобы заново вспарывать только-только зажившие раны. Стайлз задумчиво кивает, в тон своим мыслям, все еще сжимая в руках диск-сборник научной фантастики и напряженно ждет чего-то. Попытка номер два. Вдруг все сомнения кажутся жутко неважными, когда в его комнату вихрем кленовых листьев влетает Малия Тейт. Такая трогательно милая и такая уместная посреди беспорядка в комнате Стилински, она – в выцветшей клетчатой рубашке и стареньких джинсах, с целой коробкой шоколадных кексов в руках и широкой улыбкой на лице. Стайлз озадаченно хмурится, вглядываясь в знакомое пятно от машинного масла, затерявшегося в лабиринте красно-белой клетки. – Это же моя рубашка? Малия неопределенно пожимает плечами. – Возможно. Но если хочешь, это будут твои кексы. Тейт садится рядом, и Стайлз замечает застрявшие в ее волосах листья, но решает не спрашивать. Какая теперь разница, если она сидит в его комнате и распечатывает коробку с шоколадными кексами. Стилински кажется, что ему чертовски повезло (ведь повезло же?). Со сколькими девушками можно сидеть перед телевизором, поглощая всевозможные углеводы под Имперский Марш? Она засыпает на половине фильма. Ее сердце бьется ровно, горячие ладони беспокойно сминают край его футболки, размазывая по нему остатки земляничного джема. Тихое сопение девушки кажется чем-то значительным. Домашним, родным, уютным. Новым. Он замирает, прислушиваясь к собственным ощущениям. Тепло растекается волной вязкой карамели по всему его телу. Но противное чувство опустошенности никуда не исчезает. А еще можно, наплевав на условности, пойти в кафе вместе с рассеянной от чего-то Малией, нервным Джорданом и отрешенной от мира сего Лидией. – Не возражаешь? – приподнятая бровь и вызывающий голос Мартин заставляют сомневаться в том, что именно она имела в виду: столик у окна или Пэрриша. У Стайлза появляется дикое желание сжать ее голову руками, сжать больно-больно, и наорать так, чтобы она поняла, поняла наконец, что он возражает, всегда будет возражать. – Конечно нет, кому есть до этого дело? – нарочито оптимистический тон Стилински с треском обрушивается на Лидию, на мгновение ослепляя яркой вспышкой недоверия. Тебе должно быть до этого дело, помнишь? Стайлз старается смотреть в окно (куда-угодно-только-не-на-них). Осень, забавляясь, разметала по улице листья, как неровно содранную цитрусовую цедру, апельсиновыми стружками рассыпалась трава, грейпфрутовый сок наполнял лужи вместо дождевой воды. – У них нет оленины, да? – голос Малии, рассеянно изучающей меню, отвлекает его. Стайлз машинально сжимает под столом ее руку, гладит запястье большим пальцем. – Индейка – большее, на что ты можешь рассчитывать. – замечание Джордана как всегда вовремя, и как всегда Лидия странно ухмыляется, бросая неоднозначный взгляд на Стайлза-будь-он-проклят-Стилински. Она – большее, на что ты можешь рассчитывать. – Тоже неплохо. Лучше, чем эти надменные рогатые, – вскользь замечает Стайлз, игнорируя заботливое недоумение Малии и наслаждаясь очевидным разочарованием Лидии-черт-возьми-Мартин. Он – меньшее, на что ты можешь рассчитывать. В зеленых глазах пульсирует огонек ледяной ярости, в карих – здоровое теплое раздражение. – Напитки наливают в баре. – порыв доведенной до крайности Лидии Мартин можно сравнить разве что с тайфуном. – Ежевичный сок? – никому и в голову не пришло возразить. – Стайлз? – выжидательно оборачивается, словно только что о нем вспомнила, и еще пытается сохранить невозмутимость. Никто не мог сопротивляться яркому и беспардонному флирту Лидии Мартин. – Конечно. – так кто же решил, что он, Стайлз, должен быть исключением? Остается надеется, что это выглядело правдоподобно, а не жалко. Судя по спокойным лицам их спутников, напряжение сквозит только, когда рядом сын шерифа и банши. Уверенной походкой Лидия ведет его куда-то за пределы бара, но недостаточно далеко, их легко могут увидеть/разоблачить. Стайлз недовольно тянет ее за угол, совсем рядом с дверью на склад. – Ну и что это было? – раздраженно шепчет он, толкая Лидию к холодной стене, чтобы она не смогла уйти/сбежать/вырваться. Мартин устало вздыхает и вроде старается освободиться, но вялые попытки лишь подтверждают догадку Стилински: ей не очень-то и хочется. – Это всего лишь мы. – банши пожимает плечами, непроизвольно прижимаясь к нему ближе. От Лидии пахнет переспелой клубникой и лаком для волос. Еще недавно от такой близости у Стайлза снесло бы крышу, а сейчас он просто задыхается от ноющей боли в легких. Так бывает, когда пытаешься бросить курить уже очень долгое время. Вроде и не хочется больше, но притяжение на самом деле никуда не делось. Внезапно от осознания этого чувства ему становится невероятно легко. Среди всего этого нового и непонятного, сверхъестественного идиотизма, смертей и потерь близких, перемен, которые он так не любит, все еще осталось хоть что-то постоянное. Нечто, которое, возможно, никогда не изменятся. Ревнивый собственнический взгляд Лидии только укрепляет в нем желание облегченно выдохнуть и обнять ее, как раньше, в попытках успокоить/доказать собственную причастность. Мне не плевать – хочет крикнуть он, но вместо этого... – Пэрриш, – шумно выдыхает Стайлз, когда Лидия пододвигается ближе еще на пару сантиметров, а его руки, черт-зачем-он-это-делает, сжимают ее запястья чуть крепче. – Малия, – поджимает губы банши, когда и так понятно, к чему ведет эта бессмысленная игра в безразличие. Ее губы так близко, что он мог бы легко ее поцеловать. Это вышло бы нелепо, подло и даже нечестно, но она бы не смогла увернуться, и плевать что они столкнулись бы зубами, а Лидия зло оттолкнула бы его от себя, словно спрашивая: ты что творишь, у тебя девушка сидит здесь, за стеной! Оттолкнула бы, а потом поцеловала бы сама, уже по-другому, жадно, пытаясь воскресить в памяти что-то важное, детское... Лидия часто-часто моргает, словно не позволяя ему видеть ее слабость, ее дурацкую слабость, и резко вырывается. Ей немного грустно и совсем не больно. Ему досадно, но это ожидаемо. Они возвращаются назад, и ни Пэрришу, ни Малии не приходит в голову спросить, почему их не было так долго, где они потеряли обещанный сок, почему так влажно блестят глаза Лидии, и откуда у Стайлза красный след от чьих-то тонких пальцев на шее. Весь оставшийся вечер тянется безумно медленно. Джордан Пэрриш шутит, Малия Тейт держит своего парня за руку, Лидия Мартин смотрит исключительно в свою тарелку, а Стайлз Стилински натянуто улыбается, про себя отмечая, что пустота внутри опять перерастает все возможные пределы.