сердце.
5 октября 2016 г. в 20:29
Сердце — единственный орган, который может разбиваться на сотни осколков снова и снова. Оно находится под ребрами и со свистящим звоном распадается, разлетаясь по полу. Пытаясь подобрать кусочки, Стайлз режет руки опять, окрашивая пальцы в темно-красный — цвет помады
Лидии Мартин.
Для него так просто быть сломленным.
Хруст сжимаемых пальцев — Лидия кривится и шипит, вырывая свою руку. Стайлз смотрит вниз, только сейчас понимая, что натворил. С губ его не срывается ни слова, он молча глядит и не в силах поверить — только что боль причинил той, которую почти боготворил в своих мыслях, вознося на алтарь совершенства.
Лидия далеко не богиня из древних мифов, да и магической силой похвастаться не может. Голоса в голове — только лишь дополнение к общему безумию, и на фоне ее сдвига по фазе выглядят малость жалко, почти неубедительно. Окутанная болью и тленом словно плащом, она теряет себя по частичкам, в немой попытке докричаться до Стайлза, попросить спасти.
— Хватит уже геройствовать, ладно? Просто признай, что помощь моя нужна, вот и все, — у него голос сухой, грубый почти, и Лидии бы пальцы в кулак зажать да вмазать прямо по челюсти, но вместо этого она лишь прикусывает губу, давит белоснежными зубами почти до крови, сдерживает внутри гребаную бурю и молчит; только глаза блестят.
Стилински знает этот блеск — недобрый, будто на грани безумия. Он всматривается в родные зеленые, пытаясь отыскать на их дне что-то другое, что-то свое. Но плещущиеся искры тонут в его шоколадном мареве, да и пальцы его сцеплены очень плотно — руку не вырвешь опять.
— Что же ты делаешь? — спрашивает Мартин одними губами, — Что творишь, Стайлз?
Встряхнуть бы ее хорошенько, на место поставить, заставить вспомнить, кто она такая… Кто она для него. Но не здесь же, в многолюдном коридоре школы; не здесь же, где каждый взгляд прикован к тебе, где каждый второй ждет твоего падения.
И Лидия падает. Каждую ночь, когда просыпается от собственного крика и вновь обнаруживает порезы на белой коже. Каждую секунду, когда смотрит в его темные глаза, мысленно считая мгновения, как будто замедляя мерный ход внутренних часов.
У нее круги под глазами, что не спрятать уже консилером, а искусанные губы не понять от чего красные. У нее в мозгу медленно плавятся тригонометрические формулы наряду с желанием вены себе перерезать, лишь бы уже не видеть всего, что вокруг происходит.
Скотт опять изображает героя, подставляясь под очередную угрозу самостоятельно. Мартин складывает рот в быстрой усмешке — смотреть на подобное уже год как слишком. Внутри все клокочет от осознания: что-то идет не так. И это даже не ее бессонницы и кровавые порезы, это что-то иное, что-то на грани сумасшествия.
В затуманенном рассудке всплывает снова и снова имя, единственное, готовое сорваться с языка быстро, почти без промедления, и Лидия прикусывает губу почти до крови (в который раз), лишь бы не выпустить наружу, не облачить в легкие, душащие гортань звуки.
Стайлз.
Стилински в своей клетчатой рубашке стоит и смотрит раздраженно, может, даже обиженно. Все таки столько вместе прошли, а она до сих пор скрывает что-то, недоговаривает. И Мартин запоздало понимает, что не в состоянии вымолвить и слова.
Боль где-то в районе сердца (ох, оно еще бьется?) расщепляет ее на атомы, подпуская непрошенные слезы к самому горлу. Мартин тихо сглатывает, а звук отдается в ушах, ударяя по перепонкам. Сводит брови, лицо почти серое, такое испуганное, такое… живое.
— Стайлз, — как извинением, как желанием быть пойманной над самым краем глубокой пропасти, — Стайлз, прости…
И она утопает.
В его объятиях; его руках, прижимающих ее к своей груди; утыкается носом куда-то в основание шеи и наконец-то громко всхлипывает, впервые за долгое время позволяя слезам пролиться. Стилински молчит, лишь нежно гладит ее по волосам цвета клубничного блонда, его теплое дыхание почти у самого ее виска.
Поднять голову и коснуться губ. Сцеловывать сладкий привкус надежды и вдыхать его вместо воздуха.
Мартин хочется до покалывания в кончиках пальцев. Мартин хочется до тлеющей в груди мнимой терпкости.
Мартин сдерживается.
Уговаривает себя в который раз: так будет лучше, так она не почувствует боли.
Глупости.
Сердце — единственный орган, который может разбиваться на сотни осколков снова и снова. Оно находится под ребрами и со свистящим звоном распадается, разлетаясь по полу. Лидия не пытается подобрать его кусочков.
Для нее так (не)просто слышать у себя в голове его имя, нашептываемое тысячей голосов. Для нее совсем не просто понимать, что это означает.