Stardust.

Измазанные красным (Стайлз не поймет, кровь это или помада), губы Лидии двигаются медленно, вырывая слова из горла как по цепочке, не достигающей ее сознания. У нее для него привкус горький, почти невозможный, оседающий глубоко-глубоко в легких и не дающий вздохнуть. У нее для него приторно-терпкий, пропитывающий насквозь взгляд зеленых глаз и постоянные слова в пол-оборота, как будто боится взглянуть прямо, увидеть печаль на кромке карих, почти шоколадных. Оставляя шрамы-родинки на щеках своими холодными-холодными пальцами, Лидия клянется, что больше не придет, что исчезнет раз и навсегда, перестанет существовать. Стайлз искренне этого хотел бы, потому что зависимость от нее уже порядком просела где-то на подкорке, хуже того же пристрастия к курению или легким наркотикам. Стайлз и рад бы покончить со всем этим одни лишь нажатием курка, да слишком слаб даже для себя самого — сердце Мартин разобьется о ребра, если его рядом не будет. Она приходит и уходит, появляется в его жизни и исчезает из нее, словно мерещится ему где-то между двумя мирами — сном и реальностью — оставляя после себя лишь жалкое подобие боли и недокуренную сигарету со следами яркой помады у фильтра, тлеющую из последних сил в пустой и никому, кроме Мартин, не нужной пепельнице. Стайлз знает, что она не курит. Делает несколько затяжек так, злобы ради, выставляя его боль на показ, желая ударить взглядом, убить жестом. У нее прекрасно все получается. Выходит чертовски гадко и почти ощутимо неприятно, но он искренне верит, что это — раз последний, больше терпеть ему не придется. Кромка ее изумрудных глаз дрожит невыплаканными слезами, когда полные губы кривит усмешка, и Мартин с благородством каким-то, что ли, показывает тонкие белые шрамы на горле, тыча в них пальцем. Ее рот не произносит ни слова, и Стайлз этому несомненно рад. Слышать ее хриплый, почти до дрожи в коленях густой и тягучий голос ему невыносимо. В следующий раз просто заткнет себе уши. Сердце ее кровит вместе с проткнутыми тонкой иглой подушечками пальцев, но разум всего лишь мутнеет время от времени. Это так глупо — они двое сумасшедших, пытающиеся спастись забавы ради. Пустота внутри убивает не хуже полицейского выстрела промеж лопаток или прямо в грудину. Иногда Стайлз мысленно улыбается, представляя, как будет истекать багряно-красной жидкостью где-нибудь на асфальте под проливным дождем. Ему хочется в такие моменты, чтобы Лидия, вечная свидетельница его безумия, была рядом. Чтобы он мог в последний раз пропустить сквозь пальцы ее медные волосы и выдохнуть имя куда-то в шею. Ему хочется, чтобы она сжимала его пальцы до боли, до хруста, давая понять: он еще жив. Давясь воспоминаниями о нормальной жизни, они утопают в печали и вечном забытьи. Быть сумасшедшим значит быть свободным. Наверное, это им нравится.