Скрипач

Со дня возвращения Ганса в Париж после первого в его жизни гастрольного тура минуло полтора года. Прошла весна – время пробуждения природы ото сна. Но вместе с природой не пробудилась, бывшая когда-то живой и чистой, а теперь сделавшаяся испорченной и окаменелой, подобно сотням других, душа Ганса Люсьена. Продолжалась привычная жизнь – концерты, репетиции, уроки, вечера, встречи, цветы, аплодисменты, записки… Но кое-что очень сильно изменилось. Ганс никогда не любил всего этого и всеми силами стремился вернуться к тому первозданному, честному и совершенному миру, каким ему представлялись годы, проведенные в деревне. Он хотел отрешиться от всего пережитого, перевернуть страницу в книге своей жизни и начать все сначала. Но теперь все переменилось. Слава, деньги, внимание и восхищение людей стало главным, что занимало юношу. Конечно, где-то в глубине его сердца все ещё оставалось место любви, счастью, но Ганс сделался слишком увлеченным внешней стороной «настоящей жизни». Он был любимцем публики и отвечал ей взаимностью. Он был любимцем женщин и старался не разочаровывать их в своих манерах и таинственной недосказанности. Он был любимцем денег и никогда не отказывался от щедрых гонораров. Он думал, что ищет настоящее счастье и с каждым новым шагом отдалялся от своих прежних мыслей, целей и чувств, окунаясь в омут ложных убеждений. За те полтора года, что прошли, Ганс свыкся с безумием Ришаля. Юноша оставил мысли об убийстве и продолжил жить, будто бы ничего не замечая. Популярность скрипача росла, а вместе с ней росли и цены на билеты, которые теперь практически невозможно было раздобыть. Получая большие доходы только лишь за появления в нужном месте и в нужное время, Ришаль был вполне доволен и через некоторое время даже стал подумывать о покупке недвижимости в Италии. Скопив приличную сумму денег, юноша выкупил поместье, находящееся недалеко от дома Ришаля и сегодня, в один из теплых летних вечеров, отмечал новоселье, совпавшее с его девятнадцатым днем рождения. На просторной крытой террасе среди сада собрались люди, называемые Гансом «друзьями» и «единомышленниками». То есть те, кто чаще всего посещал концерты Сотрэля, приглашал его на музыкальные и танцевальные вечера, желал лично общаться с маэстро, а также непрестанно восхищался манерами и талантом музыканта. Солнце уже скрылось за горизонтом и бросало теперь только неясные отблески на небосвод. На темном полотне неба появились первые звезды. Среди раскидистых яблонь горели редкие фонарики. Мелкая галька, которой были засыпаны дорожки сада, мягко шуршала под ногами гостей и прислуги. Деревья тихо шелестели листвой под нежным, едва уловимым летним ветерком. Ганс, в последнее время сделавшийся взволнованно-нервным, ходил туда-сюда и отдавал последние указания. Шумная жизнь, «высшее общество », карточные игры сделались для него важной составляющей существования, и молодой человек больше не смущался людей. Он начал понимать и любить все мелочные и низкие интересы жизни. И чем дольше это продолжалось, тем меньше думал Ганс Люсьен о прежних, насыщенных чувствами и чистыми мыслями годах. Анна-Мария, забытая и до сих пор не восстановленная, лежала теперь зачехленной на одной из верхних полок стеллажа с книгами, куда владелец никогда не заглядывал. А вместо этого он занялся коллекционированием инструментов известных скрипичных мастеров, что, несомненно, создавало музыканту репутацию благовоспитанного человека с отличным художественным вкусом. Скрипка, купленная у Коромальди, до сих пор была у Ганса, но теперь пылилась на подставке за стеклянной дверцей, среди коллекции. Ганс отрекся от своего прошлого. Точнее, яркая мишура теперешней жизни вытеснила из его памяти прежние страдания. Новоиспеченный владелец шикарной усадьбы встречал и провожал гостей, распоряжался слугами, поправлял своими руками неудачно поставленные свечи или неровно лежащие вилки. - Мосье Сотрэль! Я так рада быть приглашенной на этот чудесный вечер! С новосельем вас! Это просто очаровательная усадьба! Мне доводилось бывать здесь до сего момента и, признаюсь, под вашим руководством этот дом обрел новую жизнь! – восклицала одна дама, встретившись с Гансом на дорожке сада, пока он целовал её худощавую ручку. - Очаровательно, очаровательно! Вы большой молодец, что не последовали моему совету насчет усадьбы Дюбуа, а приобрели именно этот дом, - говорил один из парижских чиновников, когда Ганс встретил его у входа. Собирались последние гости. Ганс уже переместился на освещенную десятками канделябров и уличных фонариков террасу, где расположились пришедшие ранее. Поднявшись по невысокой лестнице и скользнув между колоннами, увитыми садовым виноградом, Ганс невольно ахнул от восторга. Огромные столы, покрытые расшитыми золотом скатертями, были уставлены белоснежной фарфоровой посудой, хрустальными бокалами, рядом с которыми лежали серебряные столовые приборы. Аромат только что приготовленных блюд наполнял воздух. В приглушенном мерцании свечей искрились пузырьки шампанского и кристальная прозрачность красного вина. Обернувшись на дом, украшенный каменными барельефами и витражами, на чудесный тенистый сад, усаженный вековыми деревьями, украшенный скульптурами и небольшими фонтанами, Ганс улыбнулся. Ведь все это принадлежало ему. И неважно было, что ради этого видимого счастья он продал свой талант, свою душу. «Черноглазый Дьявол» восторжествовал, а прежний Ганс Люсьен не существовал более. Раздался звонок к началу вечера. Гости, до этого располагавшиеся небольшими группками в разных концах террасы, стали собираться и присаживаться за длинный стол, место во главе которого уже занял хозяин торжества. Когда все разместились, Ганс встал, поднял бокал с шампанским и хотел было подозвать своего дворецкого, чтобы тот зачитал торжественную речь, заранее приготовленную молодым человеком, но тут с соседнего места раздался голос молодой девушки: - Может быть, вы позволите мне прочесть? Мне было бы это очень приятно. Ганс с удовольствием отметил, что сегодня она выглядела ещё красивее, чем обычно. И тем лестнее это было, что делалось специально для радости Сотрэля. Молодой человек передал девушке листок и, улыбаясь каждому гостю по отдельности и всем сразу, стоял с поднятым бокалом шампанского. Когда он вновь услышал её мелодичный, нежный голос, перед мысленным взором мгновенно возникли картинки проведенных вместе с ней часов. ЖеневьеваЛефебивре-Форньер была дочерью отставного адмирала ГотьеФорньера. Любительница романов и танцевальных балов, проницательная, чувственная и притягательная, Женевьева мгновенно завладела вниманием юноши при первой же встрече. Как сейчас помнил Ганс этот вечер. Старик Форньер, завершавший свою карьеру, устроил большой танцевальный вечер, дабы отметить уход в отставку. Получивших множество положительных оценок и похвал в Милане, Вене, Париже и Генуе, Сотрэль был приглашен в качестве музыканта, ведь теперь ни один вечер у знатных особ не обходился без черноглазого скрипача. Оторвавшись от игры, чтобы перелистнуть страницу нотной тетради, Ганс столкнулся взглядом с горящими зелеными глазами прелестной девушки в красном бальном платье. Что-то радостно дрогнуло в сердце при виде этих глаз, и, продолжая игру, юноша специально отыскивал яркое красное платье среди толпы, чтобы убедиться, смотрит ли на него эта прелестная девушка. Отыграв положенное время, Ганс был приглашен для участия в танцах. Стоит сказать, что взятые уроки не прошли даром. Помимо потрясающего музыканта Ганс славился галантным кавалером, мастером танцевать вальс. Простояв некоторое время в стороне и вглядываясь в лица танцующих, Ганс неожиданно встретился глазами с той девушкой. Ни раз говоривший с женщинами на языке взглядов, Ганс мгновенно понял, что от него ожидалось. Уверенной, гордой походкой юноша пересек залу и подал руку своей даме в знак приглашения на танец. Она согласилась. Придерживая её за талию и сжимая её ладонь в своей руке, Ганс склонился над трепещущими обнаженными плечами, вдыхая пьянящий аромат духов девушки. Они молча кружились по залу – девушка не проронила ни слова, будто бы не желая разрывать окутавшую их сладкую романтическую пелену. Как только закончилась музыка, она отвела Ганса в сторону от танцующих, придерживая за руку. А когда все снова закружились в танце, незаметно вывела из зала через балкон в сад. Юноша, для которого все происходящее было ново и необычно, с легкостью отдался во власть своей очаровательной спутницы. Уведя своего партнера по танцу подальше от людских глаз – в затерянную в саду небольшую беседку, увитую пышным плющом, девушка присела напротив Ганса, продолжая легонько держаться за его руку. В её зеленых радужках и больших зрачках, плавно двигавшихся из стороны в сторону с малой амплитудой, угадывалась высшая степень душевного волнения. Ганс не мог заговорить с ней, поэтому находился в нерешительном ожидании. - Я писала к вам, - сказала, наконец, девушка. Ганс хотел было достать из кармана свернутый лист бумаги и ответить, но девушка удержала его за руку. - Вы понимаете, что для девушки это не подобает, но я не могла молчать… Вы не ответили мне тогда… Ганс снова потянулся за бумагой. - Нет-нет, я не виню вас в этом, прошу только, дослушайте! Я не смею надеяться на ваше расположение, но мне очень хотелось бы видеться с вами. Я пыталась искать с вами встречи, но вы покинули Париж, а после… После я снова увидела вас на сцене и поняла, что судьба благоволит мне. Я уверена, что вы порядочный человек, и что вы примете мудрое решение. Согласитесь ли вы сделать меня, верную почитательницу вашего музыкального таланта, также вашею собеседницей и приятельницей? Потом, отведя на секунду взгляд, едва слышным шепотом девушка добавила: - … но на большее не смею даже надеяться. Тронутый до глубины души этим признанием, юноша, наконец, добрался до бумаги и написал такой же пламенный ответ. Прочитав трогательную речь человека, чей талан и красоту она боготворила, девушка расплакалась. Успокаивая свою прекрасную спутницу, Ганс выслушивал произносимые сквозь рыдания слова благодарности. В конце концов, согласившись ждать на следующей неделе от не письма и ответить, Ганс был возвращен в зал, где станцевал со своей спутницей ещё один вальс, после чего она исчезла, так и не сказав даже своего имени. Через несколько дней Ганс получил письмо с посыльным. В письме девушка рассказала, как её зовут, кто она такая, когда она впервые увидела Ганса и ещё многое-многое другое. А закончила свой рассказ она просьбой написать ответ в течение двух дней и отправить ей с тем же посыльным, который, по её словам, «должен остаться единственным невольным хранителем» их тайны. Так началась их переписка. Ганс с нетерпением ожидал каждого следующего письма от Женевьевы. Иногда молодым людям удавалось договориться о встрече на балах и приемах, куда они оба были приглашены. Каждый раз они вместе танцевали по несколько танцев, преимущественно вальсов, а для окружающих были просто обычными незнакомыми друг с другом людьми. Проходили дни, недели, месяцы, и случайная влюбленность, подкрепляемая романтикой сохранения тайны знакомства, перерастала в нечто большее. Через полгода Женевьева и Ганс были официально «познакомлены» на одном из вечеров, где девушка была представлена как потрясающая пианистка и флейтистка. Ганс уже знал о том, что Женевьева занимается музыкой, но юноше раньше не доводилось слышать её игру. Им предложили исполнить вальс дуэтом. Ганс видел, как волнуется и старается Женевьева, но чего-то в её музыке не хватало. Ганс слышал это, но все равно не мог понять, чего. Так они нашли повод для встреч. В сопровождении своей бывшей кормилицы вечерами Женевьева приходила в гости к Сотрэлю якобы для того, чтобы сыграть с ним новую пьесу дуэтом, а на самом же деле, стоило старушке-кормилице задремать (как это постоянно случалось), сидя в мягком кресле, молодые люди начинали разговаривать о самой разнообразной ерунде. Конечно, все это происходило посредством бумаги, но ведь смотреть на лицо пишущего, видеть его улыбку, слышать сдержанный смех – гораздо приятнее для молодого, влюбленного человека, чем скучать в одиночестве, ожидая письма. Семейство Женевьевы было радо такой дружбе своей дочери. Хотя по первому времени им казалось, что музыкант, да ещё и безродный, не самая лучшая партия для их дочери. Но деньги сделали свое дело. Узнав о том, что Сотрэль собирается покупать собственное имение, а затем и дворянский титул, супруги Форньер перестали противиться встречам молодых людей. Спустя год после их знакомства поползли слушки о скорой помолвке и женитьбе, но Ганс не торопился. Ведь если и жениться, то нужно было каким-то образом обеспечивать проживание своей молодой супруги… Тем временем Женевьева закончила чтение и под аплодисменты передала листок обратно Гансу. Подняв бокал, молодой человек жестом пригласил собравшихся отведать шампанского и приступить к кушанью. Праздник начался. Новоиспеченный хозяин прекраснейшей усадьбы, талантливый музыкант, богатый жених получал поздравления и подарки от гостей, слышал трогательные слова благодарностей и похвал. Когда закончился ужин, на террасу были приглашены музыканты. Начался бал. Ганс танцевал с Женевьевой. И по взглядам, бросаемым на эту пару всеми людьми, было ясно, что от Ганса чего-то ждали. Да он и сам понимал, что покупка дома есть первый шаг к достижению новой жизненной цели – семейного счастья. Он непрестанно искал слова и поднимал руку к карману, в котором лежал лист бумаги и угольный карандаш, но видя лучезарную улыбку своей спутницы, её горящие радостью глаза, он забывал все на свете и снова и снова кружился с ней в танце. Вдруг раздался громкий крик, а затем сердитые причитания лакеев. Ганс, отвесив поклон своей партнерше по танцу в качестве извинения, бодрым шагом спустился с террасы и поспешил к парадному входу, где намечалась потасовка. Пройдя по засыпанной галькой дорожке, Ганс оказался на главной аллее, откуда мог видеть, как его кучер держит за руку маленького мальчика лет девяти-десяти и с силой лупит его шамберьером, который зачем-то всегда держал при себе. Тем же стремительным шагом подойдя к кучеру и схватив его за занесенную руку, Ганс оттолкнул его в сторону и обратился к плачущему мальчику. Присев на колени, Ганс достал белоснежный платок и осторожно вытер слезы с грязного, покрытого затянувшимися ранками лица мальчика. В этот момент, узнав о потасовке у парадного входа, к Гансу подошли несколько слуг. Продолжая вытирать сбегавшие от глаз мальчика слезы, Ганс написал: «Что тут произошло?!» и подал бумагу одному из лакеев. Велели привести успевшего скрыться кучера. Взгляд Ганса упал на небольшой предмет, лежащий рядом на широкой дорожке, мощеной камнем. Это была скрипка. «Ты умеешь читать?» - написал Ганс и показал листочек мальчику. Тот медленно кивнул головой, все ещё борясь со слезами. Сотрэль забрал скрипку, поднял мальчика на руки и направился к дому. Прибежавшие на шум слуги поспешили за хозяином, но Ганс жестом приказал им оставаться здесь. Мальчик, прекратив плакать, с удивлением разглядывал богатые интерьеры усадьбы Сотрэля. Ганс поднялся в свой кабинет и приказал подать ужин для ребенка прямо сюда. Усадив мальчика в большое кресло, так что его ноги даже не доставали до пола, Ганс сам присел напротив него за стол, взял бумагу и перо и написал: «Кто ты? Откуда ты появился здесь?» Мальчик взял протянутую бумагу и недоверчиво поежился под любопытным, но ласковым взглядом незнакомца. Прочитав, он немного подумал над тем, стоило ли рассказывать правду этому человеку. - Я… Меня зовут Кристоф Бернар… Я искал деньги. А эти… эти… - выдавил, наконец, из себя мальчик, и слезы снова навернулись на его глазах. «Это твоя скрипка?» - написал Ганс. Обиженно выпятив губы, мальчик кивнул головой. «Сыграешь для меня? Тогда я смогу заплатить тебе деньги», - вывел своим ровным почерком на бумаге Сотрэль. Лицо мальчика просияло. Ганс подал ему скрипку. Неловко спрыгнув с кресла, мальчик взял скрипку, покряхтел, поправляя её на плече и, старательно сдвинув брови в одну сплошную линию, начал играть, временами посапывая от стараний. Ганс заворожено следил за ребенком, и отчего-то душа радовалась. Молодой человек угадывал каждое следующее движение неопытных маленьких ручек и готов был смеяться, когда у мальчика что-то вдруг не выходило, и он обиженно выпячивал губы, ещё больше хмурясь и пыхтя от стараний. Вошла прислуга с подносом, но мальчик не обратил на неё внимания и доиграл пьесу, и только после этого он устремил вопросительный взгляд на Ганса Люсьена. Молодой человек пригласил мальчика присесть за стол. Пока маленький скрипач с жадностью уплетал жареную телятину, закусывая приличными кусками хлеба, Ганс достал деньги, сложил их в небольшой мешочек, куда прибавил ещё канифоль и новые струны и, дождавшись, пока мальчик закончит трапезу, протянул ему мешок. Бросив тот же недоверчивый взгляд на незнакомого господина, мальчик взял мешок и растянул пальчиком завязку, чтобы заглянуть внутрь. Лицо его тут же просияло. Бросив все, он обежал стол и кинулся, чтобы обнять своего благодетеля. Повиснув на шее Ганса, мальчик крепко вцепился в него руками, бессвязно выговаривая слова благодарности, а Ганс радостно посмеивался, но на глазах его были слезы. Наверное, оттого, что он услышал в наивной детской игре этого мальчика то, чего не хватало Женевьеве, то, чего теперь не было и в его собственной игре – душу. - Маменька будет очень довольна! Очень рада! Спасибо вам, спасибо! – восклицал мальчик, - Вы только заберите лишнее. Я знаю, что не заработал… Уверяя маленького музыканта, что его игра стоит гораздо дороже, Ганс освободился из крепких объятий и, приказав дать маленькому бродяге еды на дорогу, отправил прислугу проводить его. «Если тебе вдруг будет плохо, отыщи меня, и я всегда помогу», - написал Ганс напоследок, прощаясь с мальчиком. Сотрэль погасил свечи и плотно прикрыл дверь. Уже совсем стемнело. Стоя у приоткрытого окна за тонкой занавеской, Ганс наблюдал, как мальчика проводили к парадному входу. В его руках была большая котомка с едой и деньгами. Радостный, он побежал по дорожке прочь от дома и вскоре скрылся из виду. Пройдясь по кабинету туда-сюда, Ганс присел за письменный стол и вытащил из нижнего ящика свои старые записи и ноты, выкинуть которые у него никак не доходили руки. Среди путевых заметок, переписанных стихов и нот Ганс обнаружил незаконченное каприччо, сочиненное им самим. Пролистав ноты и пробежав глазами по строчкам, внутренним слухом Ганс представлял, как должно это звучать. В этот момент раздался стук в дверь, и из открывшейся щели показалась голова дворецкого. - Мосье, гости вас заждались, - сказал старик. Сославшись на сильные боли в ногах, которые молодой человек частенько испытывал (видимо, дали о себе знать юношеские годы), он передал послание к гостям, в котором говорилось о том, что хозяин не может продолжить участие в торжестве, но гости могут веселиться сколько им угодно. Как только дворецкий ушел, держа в руках сочиненную сходу записку, Ганс обернулся к высокому стеллажу, в котором стояли книги. Он открыл дверцу, подставил стул и, взобравшись на него, достал с верхней полки запылившийся футляр. Сердце забилось чаще, и рука дрогнула в тот момент, когда юноша открывал замок. Радостный вздох сорвался с губ, когда юноша коснулся руками обломленного грифа. Воспоминания мигом нахлынули. Проводя рукой по пыльной обечайке, Ганс вспоминал то, что так старательно пытался стереть в своем сердце почти два года. И чем больше подробностей он припоминал, тем большее отвращение он чувствовал к теперешней жизни. То, что прежде казалось ему весельем и счастьем, теперь представилось совершенно ужасной праздностью. Аккуратно уложив скрипку обратно, Ганс Люсьен оставил футляр на столе с твердым намерением завтра же отправиться к Вийому. Затем он подошел к стеклянной витрине, стоящей тут же в кабинете и, выбрав из всей своей коллекции инструментов скрипку L`Animaмалоизвестного генуэзского мастера, снял с рук перчатки, носить которые сделалось для него привычкой, и начал играть незаконченное каприччо. Здесь было все: сложные переходы, трели, арпеджио, невероятные пассажи, необычные штрихи для правой руки, но не было одного единственного – души. Тогда Ганс начал играть другие произведения и снова не слышал этого единственно важного компонента. Тогда он стал вспоминать, что же он делал для того, чтобы играть «с душой». Воспоминания прошедшего возвращались медленно, наполняя сердце юноши новым, или забытым старым, чувством свободы и трепета перед чем-то неизвестным. Выводя каждую новую ноту, он вслушивался. Не получалось – он пробовал снова. Ганс полностью окунулся в мир своих ощущений и мыслей, что даже не заметил, как дверь тихонько приоткрылась. - Кхм-кхм… Как ваша нога? – спросила появившаяся в дверях Женевьева. От неожиданности Ганс испуганно и резко обернулся. Сообразив, что к чему, юноша прошелся до стола, написал что-то на бумаге и протянул девушке, устремив на неё взгляд не то умоляющий, не то обиженный. - Спасибо, я чувствую себя намного лучше, но все равно не могу продолжить торжества. Вам лучше было бы вернуться к гостям и украсить вечер своим присутствием… - прочитала девушка. Ганс понимал, что выразился совсем не изящно и даже немного грубо, но у него сейчас не было абсолютно никакого желания беседовать с девушкой, которой ещё несколько часов назад он хотел предложить стать его женой. - Хорошо, если вы не желаете меня видеть, я уйду, - чуть ли не со слезами проговорила девушка, развернулась и поспешила к выходу. Ганс не стал её останавливать. Когда она дошла до лестницы и обернулась, он все ещё стоял у открытой двери, но смотрел вперед прямо и без смущения. Вздохнув, она ушла. Ганс снова взял скрипку и начал играть. Каждая нота давалась ему тяжело, потому что теперь он вдумывался в смысл каждого звука и искал эмоциональные отклики на каждую ноту в своем сердце. Тем временем все гости уже разъехались. Женевьева, уехавшая последней, по причине того, что она возложила на себя обязанности хозяйки и провожала гостей, оставила Гансу записку. Уже светало, а скрипач, увлеченный новой нравственной работой, происходящей внутри него, ещё не ложился спать. Он не чувствовал усталости. Напротив, что-то будто бы ожило внутри него, вместе с чем он чувствовал необыкновенный прилив сил и бодрости. Дождавшись девяти утра, юноша взял футляр с Анной-Марией и отправился к скрипичному мастеру. Сотрэль знал, где живет Вийом, но также он знал, что мастер тяжело болен (множество людей даже думали, что Жан батист умер несколько месяцев тому назад, но он лишь скрылся в своей небольшой квартирке-мастерской и никого не принимал) и вряд ли возьмется за работу. Но Ганс не хотел терять последнюю надежду. Мастерская Вийома располагалась прямо в его квартире. Выйдя из экипажа, Ганс прижал футляр с инструментом к груди и бодрым шагом направился в мастерскую. Постучав, Ганс некоторое время ожидал ответа, но никто не открывал двери. Молодой человек постучал ещё раз. И через пару минут ему открыл небольшого роста сухонький юноша лет пятнадцати. - Мастер никого не принимает, - сказал он. Ганс решил, что это, очевидно, был ученик Вийома. «Пожалуйста, разрешите мне поговорить с мастером. Если моя проблема не может быть решена, то я тотчас уйду», - написал Ганс, прижимая лист бумаги одной рукой к стене. - Сейчас спрошу, - сказал юноша и скрылся. Ганс терпеливо ожидал. Его охватило неподдельное волнение, ведь Вийом был последней надеждой на «выздоровление» Анны-Марии. - Мастер вас примет, - раздался в этот момент голос из дверей, - проходите. Следуя за юношей по узкому коридорчику, Ганс был приведен в небольшую комнату, где на постели с несколькими подушками, подложенными под спину, полулежал старик. Это и был Мастер. Тут же напротив него лежали вырезанные деки скрипки. Вероятно, их изготавливал юноша под присмотром своего учителя. - Здравствуйте, что вас привело ко мне? – спросил слабым, трещащим голосом Жан Батист. Ганс поставил футляр с инструментом, прислонив его к серой стене комнатки и начал быстро писать на чистом белом листе, который затем протянул Вийому. - Прочти, - кивнул Вийом подмастерью. - Я знаю, что вы не работаете некоторое время. Но в моей проблеме помочь можете только вы, - начал читать юноша. – Я являюсь владельцем одной из скрипок работы Гварнери. «Anna-Maria» - почти точная копия известной вам «Cannone». С ней случилась беда – серьезная поломка. Несколько мастеров уже отказались от её ремонта, предложив мне обзавестись другим инструментом. Но Анна-Мария очень дорога мне, как память… - Анна-Мария? – переспросил Вийом, и глаза его загорелись. Ганс коротко кивнул. - Позвольте мне осмотреть её, - сказал мастер. Ганс подвинул один из табуретов, стоящих среди разбросанной повсюду деревянной стружки, ближе к кровати, поставил футляр и раскрыл его. Вийом сморщенной старческой рукой вытащил из футляра корпус инструмента и начал внимательно осматривать. Это продолжалось довольно долго. Чем старательнее мастер изучал скрипку, тем мрачнее становилось его лицо, но в глазах все играл тот неожиданно загоревшийся огонек. - Вы знаете, - сказал Вийом после некоторого молчания, - я могу её починить… - он помолчал, - Если хватит сил… «Вы бы сделали меня самым счастливым человеком!.. Мне не жаль ничего. Я готов отдать вам все, что угодно, только бы вы починили её!» - написал Ганс. Прочитав, Вийом улыбнулся. - Я починю её, - твердо сказал мастер, - и мне ничего не надо. Думаю, век мой уже сочтен и жить осталось совсем чуть-чуть… Ганс крепко пожал его сморщенную руку. - Оставьте её. Думаю, через пару дней все будет готово, - сказал Вийом и обернулся к юноше, - Скажите адрес и Вивьен принесет скрипку вам. А сюда лучше больше не являться. Люди думают, что я мертв, и мне не хочется разуверять их в этом. Отблагодарив Вийома ещё раз, Ганс Люсьен оставил скрипку и направился к выходу, вручив подмастерью небольшую сумму денег, все же пойдя против воли мастера. Стоя у выхода, Ганс слышал, как с тяжелым стоном Жан Батист поднялся с постели и прошел к рабочему столу.