~~~
Семейство Стонем, во главе с Тони, пачкают недавно вымытый паркет в прихожей в 11:35, на полчаса позже, чем предполагала Элизабет. Она часто открывает и закрывает окно на кухне, пытаясь проветрить комнату от сигаретного дыма – этого тоже не было в расписании. Приезд брата всегда выбивает Лиз из колеи. Наверное, старая обида дает о себе знать. Когда она выходит в коридор, где семейство Бариш проявляет гостеприимство, фальшиво улыбаясь, она вспоминает, что на самом деле ее раздражает не Тони, а его жена. Кажется, по-настоящему рад только малыш Фредди, обнимающий ярко накрашенную Софию как-то-не-очень-Стонем. – Джек,– разрушает неловкую тишину Тони. – Я Джон, вообще-то,– зло шипит Бариш. – Да, Джон, ты ее вообще чем-то кормишь?– хмурится он, протягивая руки к Элизабет.– Сестренка,– шепчет он, неловко обнимая сестру и игнорируя покрасневшие белки Джоновских глаз. Вот так вот одной фразой можно довести человека до бешенства. Это так по Стонемски. Это так похоже на Тони, хотя, на самом деле, он уже и сам на себя не похож. На его висках все больше седины, а во взгляде сквозят усталость и следы залитой алкоголем депрессии. Оба семейства садятся за стол – время завтракать. В воздухе неловкости больше, чем кукурузных хлопьев в тарелке у Фредди. Джек, который вообще-то Джон, рассказывает о своей работе, отправляя своим нудным рассказом теперь уже две пары Стонемских глаз в мечтательную даль. Глупо было бы думать, что самодостаточный Бариш не замечает пренебрежения, с которым к нему относятся. Лишь желание напомнить, что он все еще хозяин этого дома, не дает ему, наконец, замолкнуть, поэтому, когда завтрак официально заканчивается, все, кроме Софии, торопливо выходят из-за стола, отказываясь от десерта.~~~
– Когда ты нормально ела в последний раз?– хрипит Тони, поплотнее застегивая куртку. Декабрьский Лондон обычно больше похож на котел с темно-серой жижей, чем на отфотошопоенную картинку с открытки за 25 пенни, поэтому Элизабет жадно смотрит по сторонам, морщась из-за яркого света, отражающегося от белоснежного снега. Нет необходимости задумываться над ответом, Стонем потеряла аппетит ровно четыре недели и 6 дней назад, когда Джеймс Кук, не нарушавших обещаний, данных самому себе, не пришел на детскую площадку в парке на юге Лондона. В тот день, Лиз точно помнит, было необычно солнечно, словно осень решила ненадолго вернуться. Было настолько тепло, что Фредди надел резиновые сапожки без подкладки, а Джону пришлось вытащить из шкафа тонкое пальто. На улице было настолько радостно, что, обычно хмурая и замкнутая в себе Наоми, решила надеть балетки и солнечные очки и всю дорогу до парка увлеченно рассказывала о каком-то концерте. В тот день была настолько прекрасная погода, что в ресторане, в котором Стонем с детьми обычно пила горячий шоколад, не было мест. Даже на улице все столики были заняты семьями, весело уплетающими мороженое. Детская площадка была полна раскрасневшихся бегающих и орущих детей, жадно впитывающих, возможно, последние в этом году греющие лучи солнца. Именно в тот день, в момент, когда Стонем с малышом Фредди добрались до площадки, Элизабет почувствовала внутри себя зиму. Губы защипало, словно от кислоты – след утреннего поцелуя Джона, а глаза вдруг стали настолько сухими, что было больно моргать. Внутри все замерзло, скорчилось, потрескалось и окончательно изуродовалось. – Ладно, вижу, ты, как всегда, не в настроении говорить о себе. Постараюсь тебя немного взбудоражить, милая. Я развожусь с Софи и переезжаю обратно в Англию,– Тони поджимает губы, выдерживая осуждающий взгляд сестры. – А о сыне ты подумал?– хрипит она, чувствуя, как замерзают кончики ушей. – Я думал о нем все 16 лет его жизни. Тем более он ненавидит американцев так же, как и я, и с удовольствием вернется сюда. Стоит отметить, что выбрали имена своим детям и Тони и Элизабет по одному принципу. Поэтому единственного сына Тони назвал Крисом, о чем иногда даже жалел. Если в детстве ярко-голубые глаза мальчика смотрели со светлым, иногда недетским пониманием, то, повзрослев, Крис чаще всего смотрел на мир укуренно-довольным взглядом покрасневших глаз. Тонкие Стонемские губы стали все чаще растягиваться в ехидной усмешке, а не в мягкой улыбке. – Не нужно осуждать меня, Лиз. Тебе ли не знать какого жить в несчастном браке. Я вот гадаю, когда именно я облажался. Был ли это день, когда расстался с Мишель, или утро, когда я приехал в церковь на собственную свадьбу? А ведь мы с тобой хотели сделать все как нужно, верно? Ты себе нашла просто Джона, я себе просто Софи. А ведь в детстве мы сторонились таких как они. "Чертовы неудачники" говорила ты, а я зарекался, что лучше откинусь, чем стану проживать бессмысленную серую жизнь. У меня шикарный дом, хорошо оплачиваемая работа, мой сын учится в лучшей школе штата, но мне к черту все это не нужно, потому что, просыпаясь, я не могу смотреть в пустое и безразличное лицо своей жены. Кристофер смотрит на все это дерьмо и отдаляется от меня, называя лицемером. Потому что всё. Всё! Потеряло смысл, и даже 16-летний подросток замечает это. Уши Элизабет горят, толи от холода, то ли от услышанного. Она неосознанно ускоряет шаг, быстро отдаляясь от брата. Количество отпразднованных дней рождений уже давно перевалило за 30, а реакция такая же как была в 13. Тони Стонем бьет точно в цель. Каждое слово, словно дротик, попадает прямо по замерзшим внутренностям, оставляя трещины. Лед не трогается, он просто крошится. А Тони, не смотря на то, что он совсем не Кай, продолжает перебирать льдинки-внутренности сестры, догоняя ее и хватая за предплечье. Элизабет останавливается, позволяя Тони перевести дух. – Все изменилось, когда я увидел ее. Это было случайностью, но я хочу, чтобы ты выслушала меня и попробовала понять! Понимаешь, Сид позвонил мне с утра и у него был такой потерянный голос, я думал, это из-за ребенка, думал, что ему нужна помощь, потому что он вообще не справляется, пока Кэйси на работе. И, когда я зашел к нему, я... я просто не ожидал увидеть Мишель там, я просто стоял как вкопанный с распахнутым от удивления ртом. А она была такой прекрасной. Это первое, о чем я подумал, понимаешь? Никаких "хэй буфера", никаких других мыслей, никаких посторонних желаний. Я просто стоял и смотрел, понимая, что хочу видеть ее каждый день, что я хочу быть рядом с ней. Элизабет сильнее обхватывает себя руками, и, приподняв воротник пальто, закусывает уголок материи, сильно зажмурив глаза. “Раз, два, три”, и ее глаза распахиваются. Внутри у нее умирают киты и дельфины, выбрасываясь на скалистые берега. Странное сравнение, но это первое, что приходит ей на ум. Потому что внутри громко, с удушающим плачем что-то ломается. Ей просто нужно уйти. – Не уходи! Послушай меня! Мы ведь забыли что такое счастье, мы потеряли смысл!– он продолжает идти за ней, и громко кричать, игнорируя недовольные взгляды прохожих. Когда она вдруг останавливается и оборачивается, Тони удивленно вскидывает брови. – То, что ты говоришь, не имеет никакого нахер смысла! Я бы никогда не разрушила свою семью ради собственных капризов! Тебя не было рядом, когда родители развелись, так что иди к черту! У Элизабет Стонем глаза теперь цвета потерянной жизни – грязно серые. В них клубятся обиды и остатки сумасшествия – остатки былой роскоши. Иногда, если смотреть внимательно, можно увидеть, как в них разбиваются мечты о ресницы-скалы сомнений, пока зависть, растущая внутри, откалывает кусочки замерзшего сердца.~~~
Все потому что Элизабет никогда не была достаточно смелой. Эффи – да. Но ведь Эффи больше нет.