С возвращением

Время стекалось в глубокий вечер, в лесу постепенно стемнело, да так, что едва можно было разглядеть собственную ладонь, вытянутую на расстоянии руки перед собой. Плащ старшего Учиха понемногу промокал от дождя. По его лицу пробежалась маленькая струйка, затем она скатилась на подбородок, и, с очередным сделанным шагом, увесистая капля упала под ноги идущему. Не хотелось ни есть, ни спать: погода навевала странную тоску, сопоставимую, скорее, с какой-то усталой ленцой. Внезапно раздался неприятный свист, и кунай, с прикрепленной к нему взрывной печатью, влетел в дерево, находящееся в расстоянии шага от мужчины. «И все-таки, кое в чем он нисколько не изменился» - сухо констатировал для себя Итачи, и, сделав рывок чакры, переместился на безопасное расстояние от места взрыва. - Никогда не думал, что кто-то упадет настолько низко, чтобы замаскировать свою чакру под видом чакры давно умершего человека, - голос звучал холодно, и доносился откуда-то сверху, но в небольшом расстоянии от старшего Учиха. Затем «голос» обрел свою плоть, представ перед его глазами в виде младшего брата, молниеносно спустившегося с ветки. Итачи только лишь хмыкнул, традиционно промолчав на подобные ложные обвинения. - Ну и кто же ты? И что тебе от меня нужно? – продолжал Саске, с каждым словом разжигаясь все больше, подобно огню, в который понемногу подливают масло. – Все эти годы, прожитые в деревне после моего возвращения, жизнь учила меня быть снисходительным и прощать. Все эти годы, черт побери, я старался открывать свое сердце и выпускать из него тьму, которая царствовала в нем все мое детство и всю мою юность! И теперь, когда мое сердце свободно и снова вольно любить, приходит кто-то, чтобы опорочить, возможно, единственное святое, что осталось в моей жизни – память о моем брате?! На лице старшего Учиха отобразилось удивление. Его возмужавший брат, такой холодный и рассудительный, снова наливался той мальчишеской злобой и болью, готовой выплеснуться слезами или, чего хуже, каким-то глупым и опрометчивым поступком. Все повторялось циклически. И реакция Саске – самое что ни на есть тому подтверждение. Что ж, Итачи вновь не ошибся – гештальт не наступил и, похоже, что старший Учиха не зря явился сюда со своей терапией. - Возвращайся домой, - только и ответил бывший нукенин, сказав это так, словно констатировал общеизвестный факт. - Да черт побери, кто ты вообще такой, чтобы мне указывать?! – бездонные черные глаза младшего из братьев воспылали яростью, и взгляд стал еще более испепеляющим. - Все тот же маленький братик, - продолжил Итачи. – Ты все так же помнишь, каким был наш отец? Взгляд Саске заметно помутнел. Он ощущал, что не в силах совладать над своими эмоциями, и сгорал в них дотла, так и не сумев напасть на своего противника. Младший Учиха вслушивался в голос и узнавал в нем своего брата, однако его рассудок противился принимать данную информацию как де-факто. - Ты всегда жаждал одобрения и понимания отца, но он все ускользал от тебя, возлагая свои надежды на других, кого он считал более перспективными, - на этих словах Саске до скрипа стиснул свои зубы, но все же промолчал. – Однако же боль утрат стерла из твоей памяти все эти воспоминания об отце. И ты совершаешь ту же ошибку, Саске. Итачи выдержал паузу, а затем вновь продолжил: - Ты сам, как никто другой, знаешь, кого порождает одиночество, непонимание и, в конечном счете, ненависть. Какова цель твоего существования, ежели ты толкаешь свою семью в ту же бездну, из которой так долго выбирался сам? Слова старшего Учиха отдались противным эхом в голове у младшего. Создавалось ощущение непреоборимой тошноты и вялости, отчего ноги начинали казаться ватными. Да уж, это действительно его брат, так как только он мог безо всяких дзюцу и запретных техник сломить его дух протеста своей непродолжительной речью. - Ты стоически выдержал испытание на прочность своего тела, но что говорить о сердце? Неужели мало любви было проявлено по отношению к тебе за все это время? – Итачи говорил спокойно и размеренно, словно на его речь было отведено определенное время, заранее обусловленное с кем-то вышестоящим. – Неужто вся боль, через которую ты прошел, так и не научила тебя любить? Старший Учиха сделал шаг вперед, сократив расстояние между ним и братом, после чего с невозмутимым выражением лица заговорил снова: - Твои вечные скитания по миру не приведут тебя к желаемому, можешь мне поверить. И однажды ты поймешь, что ничто не заменит тебе дома и любви твоих близких, - Итачи устало вздохнул, - которых ты сейчас неосознанно отталкиваешь от себя. Эта розововолосая девочка приняла тебя, несмотря на всю ту боль, которую ты ей причинил. И она же подарила тебе лучшее, что только могла подарить, - ребенка и свою любовь. Как человек, побывавший не один раз на том свете, он знал, о чем говорит. С каждым новым словом он смягчался, как смягчается взгляд уставшей матери, наблюдающей за своим спящим ребенком. Ему трудно было оставаться тем же холодным и неприступным здесь и сейчас, при таких обстоятельствах. Пелена лжи уже давно была сорвана, и он наконец мог проявить себя как любящего брата, а не бесчувственную глыбу, поддерживающую имидж машины для убийств. Взору Саске открывался новый брат, такой, каким он его не видел никогда раньше. Никогда раньше он не замечал его руки, которая твердо, но все же заботливо направляла младшего Учиха по жизни. И теперь его старший брат здесь, перед ним, без единого козыря в рукаве, говорит все то, что должен был сказать гораздо раньше, но не смог. До сегодня каждый представлялся Саске абсолютно цельным и самодостаточным человеком. Ему трудно было представить, чтоб хоть кто-нибудь из его знакомых испытывал эмоции, полярно противоположные агрессии и ненависти. Трудно было ему представить, как кто-нибудь убивался от улыбки, не появившейся на чьем-то лице. Трудно было представить, что кто-то страдал в бесконечной грусти по какому-то удивительному человеку, не отвечающему взаимностью. Но еще труднее ему было представить, что кто-то загибается дугой от отчаяния, сидя в своей треклятой комнате, осознавая собственное одиночество, желая провести время хоть с кем-нибудь, перебросившись парой-тройкой слов, лишь бы только не ощущать эту жгучую, тошнотворную пустоту внутри. Но еще сложнее ему было это все прочувствовать своим нутром и кожей, и принять тот факт, что жизнь – это не то, что происходило с ним долгие годы. Ему приходилось признать, что жизнь – это то, что все эти годы проходило мимо него, изредка цеплялось за его ворот худыми пальцами и обреченно трясло, в попытках вернуть в реальность, а затем огорченно уходило восвояси. Сейчас он осознавал, сколько жизненно важного и необходимого в нем отмерло и лишь изредка подавало голос, но он того не слышал. Перед его глазами проносились люди, слова, жесты, мимолетные улыбки, сожаления, слезы, истерики, мольбы о возвращении. Туман в его душе начинал рассеиваться, оставляя за собой лишь светлую дымку, которая вскоре тоже развеется. И все эти воспоминания отныне он заклеймил громогласным словом «любовь», отчего ему стало нестерпимо горько. - Не меня никто не мог и не хотел понять. А я никого и ничего не хотел принимать и слушать, - Саске схватился за голову дрожащими руками, словно его пронзила нестерпимая боль. - Возвращайся домой, Саске. – Вновь повторил Итачи, обняв своего непутевого брата так, словно пытался выразить свою любовь без единого слова. – Хватит бродить по свету в поисках жизни. Все гораздо проще, чем ты предполагал. Младший Учиха искривился и горько зарыдал. Боль выходила из него медленно, но верно, с каждым ответом на его извечные, негласные вопросы. - Теперь ты знаешь, кто ты. Не мучай себя и других. Пора домой. Слова Итачи звучали как утешение, но то утешение, от которого все атрофированные чувства вновь оживали и прорывались наружу, омывая собой все былое, и оставляя за собой лишь непорочную чистоту. На рассвете двое путников отправились в Коноху. Все происходило так, как и должно было быть. Конечно, общество друг друга было им непривычно и стеснительно, по крайней мере, одному из них, однако, это не сбило их с дороги домой. - Ara to:to / aoba wakaba no / hi no hikari,* - промолвил Итачи и улыбнулся, устремив свой взгляд навстречу солнцу.