Пятая шляпка для Марты

      Майкл наклонился, упершись руками в колени, и пытался отдышаться после гонки. Все постепенно вставало на свои места у него в голове.       Демон.       Иногда звезды падают, так уж было заведено испокон веков, и большинство из них само стремится к смерти. Но этот демон не хотел умирать. Однажды ночью он пролетел по небу сквозь мили пустого пространства, где не за что было зацепиться, сквозь облака и ветки огромного дуба, а потом провалился в трещину у его корней. Если бы там оказалась вода, как того боялся Кальцифер, когда Хаул заставлял его туда лезть, на этом все и закончилось бы. Но, к счастью для демона, внизу было достаточно сухо. А самое главное – в темном переплетении корней копошилось множество существ, обладающих тем, в чем он нуждался больше всего, – жизнями.       И Энцелад начал заключать сделки. Десятки и сотни крохотных сделок, чтобы отдалить гибель еще хоть на одно мгновенье. Но на сколько может хватить насекомого? Минуты, секунды? Любой другой на его месте давно сдался бы, но только не он.       Он цеплялся за этих мелких тварей, сжигая их сердца одно за другим, и так продержался до рассвета. А утром пастух из деревни Косточки пригнал на пастбище коров. И тогда в тени огромного дуба они заключили уже настоящий договор между человеком и огненным демоном, в результате которого один получает сердце и жизнь, а другой – неведомое ему прежде могущество.       – Кальцифер! – демон искренне обрадовался. – А я-то думал, кто там летает в деревне.       Энцелад взмахнул длинными подвижными отростками по бокам головы. При желании они могли достать до противоположного конца пещеры и казались чем-то средним между щупальцами и усиками жука. Он вообще выглядел странно. Если Кальцифер был похож на человека и даже чем-то смахивал на Хаула, то Энцелад невольно принял форму тех, чьи жизни он выпил под землей. С треугольного лица с большим выпуклым лбом на Майкла сотнями оранжевых огоньков смотрели огромные фасеточные глаза. Ни носа, ни рта в привычном понимании у него не было – только лиловые жвалы. Они выдавались вперед на целый фут и с внешней стороны казались гладкими и почти твердыми, а внутри дрожали язычками пламени.       Тоненький жалобный писк вывел молодого колдуна из оцепенения. У ног пастуха на камнях лежал небольшой сверток – Лили. Она плакала, но не ревела громко и требовательно, как это делают младенцы, уверенные в своей власти над окружающим миром, а тихонечко скулила.       Отец девочки и Хаул бросились к ней одновременно, но один из усиков Энцелада вдруг засиял, как раскаленный добела металл, и хлестнул обоих мужчин: Генри – по ногам, а Хаула, который был чуть дальше, – поперек живота. Вскрикнув, Генри упал, Хаулу же видимого вреда удар не нанес, но Майкл заметил, что чародей всерьез испугался, а потому сам предусмотрительно решил не двигаться.       – Энцелад, прекращай дурить, – сказал Кальцифер.       Тут Майкл не выдержал.       – Так вы еще и знакомы?! – завопил он. – Ты все знал! А нас предупредить не догадался?       – Ну, не так, что бы знал…       – Майкл, подожди, – начал Хаул.       – А чего ждать? Чего? Что он сдаст нас с потрохами вот этому голубому чудищу?       Энцелад недовольно пошевелил жвалами. Чудищам редко нравится, когда их называют чудищами.       – Я не мог ничего сделать, Хаул, скажи ему! – заныл Кальцифер.       – Ага, сейчас ты не мог ничего сделать, в прошлый раз впустил другого демона в дом. Да я вообще не знаю, на чьей ты стороне.       Энцелад то ли закашлялся, то ли засмеялся.       – Какие люди все-таки глупые, да? – проговорил он, обращаясь к Кальциферу. - Думают, раз они сами только и делают, что воюют друг с другом и убивают себе подобных, то, значит, и все остальные этим занимаются. По себе судят… такая ограниченность.       Кальцифер не стал возражать. Он очень любил обзывать всех дурнями и глупцами, и в этот момент у Майкла возникло подозрение, что делал он это с гораздо большей искренностью, чем ему казалось прежде.       – Мы с Кальцифером не причиним друг другу вреда, – демон гостеприимно указал усиком на кучу хвороста. – Подкрепляйся, яблоневые – самые вкусные.       Что касается яблонь, раньше Кальцифер тоже думал, что их ветки – это самое вкусное. До тех пор, пока в ходячем замке не появилась Софи, не перекроила весь их с Хаулом привычный уклад жизни и не открыла ему волшебный мир яблочных пирогов. Кальцифер вообще предпочитал пироги или хотя бы сухарики, а от всякого лесного мусора давно воротил нос, но вежливость есть вежливость, так что он аккуратно взял маленький прутик и без всякого аппетита сгрыз его.       Светящиеся голубые нити, соединяющие демона и новую руку пастуха, запульсировали, а ребенок заплакал громче.       – Сделайте что-нибудь! – потребовал Генри. Он поднялся и стоял, явно пытаясь удерживать вес тела только на одной ноге.       Майклу и самому хотелось что-нибудь сделать. Немедленно, решительно, да хоть с кулаками бросаться на демона, главное – не стоять вот так, чувствуя себя бессильным. Он огляделся еще разок и понял, что если и бросаться на кого-то с кулаками, то скорее уж на этого трехрукого теперь крестьянина в кабачковой куртке, который похитил невинного младенца и из-за ненависти к его отцу собирается искалечить на всю жизнь. Пугала только насекомообразная конечность – творение демона наверняка было способно на большее, нежели его собственные, пусть и сильные, но обычные человеческие руки. К тому же неизвестно, чем еще Энцелад наделил своего партнера, ведь в обмен на сердце можно рассчитывать на многое… И тут ему в голову пришла мысль:       – Хаул! – окликнул он чародея, с интересом разглядывающего пещеру, словно на экскурсии. – Но ведь вы наверняка чувствовали, что у них договор! О, боги, да ведь я должен был почувствовать магические силы, перешедшие ему от демона.       – Не особо, – протянул Хаул.       Нечеловеческая рука пастуха дернулась.       – Магические силы? – переспросил он со стеклянными глазами.       – Все мои магические силы при мне. С какой стати они должны кому-то переходить, – посмеялся Энцелад. – А чем ты не доволен? – рыкнул он на пастуха. – Ты сказал, что хочешь руку, вот я тебе ее и делаю. А больше ты ни о чем не просил. У нас простая конкретная сделка: я выращиваю тебе руку, а ты относишь меня в столицу Норландии, чтобы я мог там найти колдуна посильнее, заключить с ним договор и вместе править миром. Прятаться в подземельях и питаться всякой дрянью – не для меня.       Не сводя глаз с ребенка, Генри пробовал аккуратно наступать на больную ногу, словно готовясь бежать, но синее щупальце, покачивающееся в воздухе между ним и дочерью, заставляло оставаться на месте.       – Сколько можно разговаривать? - возмутился он. - Спасайте ее! Мы для этого сюда бежали или нет?       Хаул с решительным видом одернул камзол и поправил манжеты на рукавах.       – Ты чего это? – заволновался Кальцифер. – Никак драться удумал? Совсем сдурел? Он же гораздо сильнее, а я помочь не смогу, ты же знаешь. Даже силами не поделюсь – это можно только, когда договор.       – Нет, у меня есть идея получше.       – Очень сомневаюсь…       – Подожди, подожди, пусть скажет, – Энцелад торопливо перебил Кальцифера. – Люди почему-то считают себя ужасно умными – каждый раз так смешно, – демон даже хрюкнул в предвкушении веселья.       Хаул не счел нужным реагировать на этот выпад.       – Эй, просыпаемся, – скомандовал он пастуху и пару раз громко хлопнул в ладоши.       Тот медленно перевел мутный отсутствующий взгляд на чародея и уставился на него, не мигая.       – Пришло время расторгнуть договор, да поживее.       – И это твоя идея «получше»? – Кальцифер фыркнул брызгами желтых искр. – «Хуже некуда» – вот как называется твоя дурацкая идея! Ты что, не понимаешь?! Договор хоть немного связывает.       – А ты вообще помалкивай, – прикрикнул на Кальцифера Майкл. Энцелад не засмеялся, и это обнадежило молодого колдуна. – Если не можешь нам помочь, то хотя бы не мешай и не защищай своего собрата.       – Это еще как посмотреть, кто тут мне собрат, – проворчал Кальцифер обиженно.       – Если у вас простой временный договор, значит, никаких особых условий для его расторжения нет?       – Вроде никаких, – ответил пастух вяло. Он наполовину спал. Обе его материальные руки висели плетями, тело чуть покачивалось, а взгляд его плавал то влево, то вправо.       – Тогда сейчас же расторгай его.       – Но ведь рука еще не готова, – пастух удивился искренне и невинно. Он повернул голову посмотреть, как из светящегося тумана проступают настоящие человеческие пальцы, и улыбнулся.       – Это не твоя рука, она тебе не принадлежит.       – Моя.       – Не твоя. Мне очень жаль, что у тебя такая беда, но это не повод калечить невинного ребенка.       Пастух перевел прояснившийся взгляд на своего давнего недруга.       – А он…       Майкл взорвался.       – Проклятые боги, – взревел он. – Вы что, тут еще светские беседы вести собрались?! Сию секунду расторгай этот гномий договор. А если по твоей вине девочка лишится руки, то, клянусь, я вырву все твои конечности, сколько бы их у тебя ни оказалось, и свяжу в один пучок твоими же кишками.       Хаул вздрогнул и взглянул на Майкла с уважением, Кальцифер что-то захныкал, а пастух Пирс, прочитав на лице колдуна свой смертный приговор, приуныл.       – Быстро! – рявкнул Майкл, чтобы ускорить принятие решения, и пастух развернулся к демону Энцеладу.       – Не-е-ет, – тихо проныл Кальцифер, но на него никто не обратил внимания.       – Извини, – лицо Пирса сморщилось, когда он взглянул на демона. – Но мне придется расторгнуть наш договор.       – Ладно, – Энцелад грустно вздохнул. – Что ж, бывает.       – И... – подтолкнул Майкл.       – И я отказываюсь от новой руки, – пастуху удалось проговорить это почти без запинки, хоть и казалось, что он вот-вот заплачет. – Ты согласен?       – Согласен, – тихо сказал Энцелад. Усики его тоскливо повисли.       Все замерли, ожидая чего-то. Никто не знал чего, ведь никто из присутствующих еще ни разу не был свидетелем расторжения договора между человеком и демоном по взаимному согласию. На мгновение в пещере повисла такая тишина, будто все перестали дышать, и… ничего не произошло.       Абсолютно ничего. Энцелад живой и невредимый сидел на своем каменном постаменте, а паутина нитей между ним и его подручным не угасла и даже не побледнела. Маленькая Лили все так же заливалась плачем.       – Не понимаю... – начал Майкл.       И в этот момент демон захохотал.       – Я же говорил – каждый раз так смешно! – прохрюкал он, заходясь в приступе веселья. – Вот глупцы! А я еще боялся, что вы в любую секунду можете одуматься.       – Это точно! – проворчал Кальцифер. – Дураки, вы что же, считали, будто демону можно вот так сказать: «Я расторгаю договор», и он отдаст вам сердце на блюдечке и покорно погаснет?! Еще чего! Да ни один демон не пошел бы на такую рискованную сделку. Надо быть полным идиотом, чтобы оказаться во власти людей. Договоры с вами тем и хороши, что когда удается завладеть сердцем, то оно твое, пока ты сам не решишь его отдать, или пока оно... не закончится.       Хаул опешил. Он и сам когда-то заключил сделку с демоном и даже не подозревал, какой неравноправной на самом деле она была. Счастье, что Кальцифер сам захотел от нее освободиться.       – Подождите… – задумался он вслух. – Пусть сердце он отдавать не собирается, но Пирс ведь сказал, что отказывается от руки. Поэтому какой ему резон продолжать выполнить свои обязательства и отращивать эту чертову руку?       – Да какие резоны, – с деланной скромностью сказал Энцелад. – Только доброта. Доброта и сострадание. – И он захохотал так, что, казалось, вот-вот лопнет от переполнявшего его восторга.       Он явно считал, что для него все складывается как нельзя лучше, и это не предвещало ничего хорошего.       – Видите ли, у меня тоже есть идея. Действительно хорошая идея!       – О, боги, – ужаснулся Майкл, предчувствуя беду.       – Я думал, что у вас с Кальцифером договор, – демон уставился на Хаула сотнями фасеток своих глаз, каждая из которых горела торжеством. – Но теперь вижу, что никакого договора нет. А только что вы еще и расторгли мой. И теперь я ни с кем не связан, и никто не отнесет меня в Норландию. И что, что же мне бедненькому-несчастненькому делать? – жалобно пропел Энцелад и снова зашелся в трескучем смехе, так что сразу стало понятно – ни бедненьким, ни несчастненьким он себя не считает.       Просмеявшись, он полыхнул белым огнем и воскликнул:       – А вот что! Мне нужен могущественный маг, но зачем же куда-то отправляться, чтобы найти такого, если он сам пришел ко мне. Хаул Пендрагон, какая удача! Ты силен, Хаул, очень силен и, оказывается, совершенно свободен, а значит, твое сердце будет моим!       – Софи нас убьет, – простонал Майкл, но слова его заглушил треск Кальцифера.       – Хаул мой! – кричал он. – Я его первым нашел, так нечестно!       – Не знаю, почему для вас так важен этот детеныш, но мне это даже выгодно, – продолжил Энцелад. – Итак, мы заключаем с тобой сделку, Пендрагон. Здесь и сейчас. И только потом я отпускаю этих двух жалких водянистых человечков.       Пастух, снова погрузившийся в полусонное отрешенное состояние, радовался руке. Похоже, кончики его пальцев уже начали обретать чувствительность, потому что он прикасался к грубой шероховатой ткани своих штанов и от каждого касания вздрагивал, а на лице его отражались и мука, и восторг одновременно.       – Софи точно нас всех убьет, – обреченно вздохнул Майкл.       – Кто это? – насторожился демон.       – Моя жена. Она… как бы так сказать… – чародей самодовольно улыбнулся. – Не любит мной делиться.       – Ну, давайте, пошутите мне, – Энцелад раздраженно щелкнул жвалами. – Еще пара минут, и у этого ничтожества все-таки будет человеческая рука, как он того и хотел. А с руками такое дело: если в одном месте прибыло, то в другом – непременно убыло, если вы понимаете, о чем я.       Генри схватил Хаула за рукав.       – Пожалуйста, пожалуйста, – взмолился он. – Как же она будет жить без руки?!       Хаул осторожно вытянул рукав из его пальцев, поправил волосы и подергал себя за сережку в левом ухе.       – Я согласен, – сказал он, потому что больше ему ничего не оставалось, а потом сделал то, чего никто не мог от него ожидать в данных обстоятельствах – он шагнул правой ногой вперед и с подскоком приставил к ней левую. Это можно было бы списать на нервную судорогу, скрутившую его по причине сильного стресса, если бы через секунду он не шагнул левой ногой, с подскоком приставив к ней правую.       Стоит отметить тот факт, что одну руку он при этом поставил себе на талию, а вторую приподнял почти до уровня груди и чуть согнул, словно помимо судороги на чародея напал еще и легкий паралич.       Поза эта выглядела довольно нелепой сама по себе, но Хаулу это показалось недостаточным, и явно намереваясь поднять уровень нелепости на порядок выше, он слегка присел на одну ногу, а другую грациозно отставил по диагонали чуть назад. В свете двух демонов его кремовые туфли кокетливо поблескивали нежно-сиреневым, когда он, отбросив всякий стыд, пару раз повторил данное действо.       К сожалению, этим безобразием дело не ограничилось. Держа теперь уже обе руки перед собой, будто обнимая ствол огромного дерева, Хаул зачем-то два раза повернулся вокруг своей оси, а затем поскакал по пещере вышеописанным способом, перемежая эти непристойные подпрыгивания не менее непристойными поворотами.       «Шассе, шассе, пивот. Шассе, шассе, пивот, – мелькнуло у Майкла в голове – О, боги! Да ведь это же полька!»       Хаул танцевал. А странное положение его рук объяснялось вовсе не параличом, как бы сильно это на него не смахивало, а воображаемой партнершей.       Невероятное зрелище приковало к себе внимание всех присутствующих. Даже Лили перестала плакать.       – Он что, того? – спросил Энцелад.       – Ага, – с готовностью подтвердил Кальцифер. – На всю голову.       – Здорово! Значит, он и правда великий волшебник.       Чародей тем временем сделал круг по пещере, выкидывая коленца.       Генри смотрел на него с ужасом и изумлением. Хаул Пендрагон – его последняя надежда – оказался безумцем. Полным безумцем, начисто утратившим связь с реальностью. Генри захотелось стукнуть его хорошенько. Он стиснул зубы, чтобы не закричать от злости и отчаяния. А самое неприятное, что винить во всем он должен был только себя. Как он мог довериться ему! Ведь ясно же, что мужчина в фиолетовом камзоле, с серьгами в ушах, да еще и благоухающий настурциями ни на что не способен. О, боги!       Казалось, что все уже настолько плохо, насколько только может быть. Но нет, свершилось невозможное – стало еще хуже: Хаул запел. Музыкальный слух у него отсутствовал напрочь, и звуки, издаваемые горлом чародея Пендрагона, были столь ужасны, что, немного послушав их, Кальцифер задрожал, как пламя свечи, и жалобно заскулил:       – Хаул, Ха-а-а-ул, ты ведь помнишь, что я тоже здесь?       В этот момент Майклу тоже захотелось стукнуть одного человека, только человеком этим был не Хаул, а он сам. В который раз молодой колдун почувствовал себя полным идиотом. А ведь чародей сто раз втолковывал ему, что скалы – очень нежные создания. Что они любят поэзию, музыку и, судя по действиям Хаула, – танцы. Песня, которую он пел, была вовсе не песней, а заклятием, призывающим воду. Просто наспех срифмованным и положенным на мелодию, рождающуюся прямо на ходу.       И пусть о рифме Хаул имел весьма отдаленное представление, и пусть ему не стоило рождать никаких мелодий в обществе приличных людей, сейчас в пещере это было неважным. То ли конкретно у этой скальной породы было так же плохо с музыкальным вкусом, то ли людям вообще не дано судить о вкусах скал, но глубоко-глубоко в сплошной толще камня что-то откликнулось на Хауловы песнопения.       Сначала по сводам пещеры прокатилась волна дрожи, а потом возник гул. Такой далекий и тяжелый, что он был скорее не звуком, а каким-то давящим ощущением, как будто весь мир вокруг стал сжиматься. То там, то тут на стенах с хрупаньем начали проступать тонкие линии трещин.       Энцелад ничего не замечал. Он с упоением предавался мечтам о своей будущей безграничной власти.       – Мы пройдем по земле! Мы будем жечь города! – вещал он, когда вдруг раздалось тихое «плюм» – давно забытый здесь звук.       Вот на него он как-то сразу обратил внимание. Замолчал. И в наступившей тишине громче и отчетливее прозвучало очередное пугающее «плюм». «Плюм, плюм» – с потолка начали падать первые за тысячи лет капли.       Демон взвыл. Одним усиком он попытался схватить Хаула, а второй подтянул к себе и занес, готовясь ударить им как хлыстом, но чародей ловко увернулся – изогнулся быстро и грациозно, так, что движение это казалось почти продолжением танца.       Но больше ни петь, ни танцевать было уже не нужно. Хаул замолчал и прыгнул к тому месту, где лежала девочка, едва не столкнувшись лбом с ее отцом – как только усики-щупальца нацелились на чародея, Генри поднырнул под одним из них и полетел головой вперед к пищащему свертку. Он наконец схватил ребенка и прижал к себе.       – Кальцифер, прочь! – крикнул Хаул.       И без того напуганный Кальцифер метнулся в проход, и в это самое мгновенье стена рядом с выступом, на котором сидел Энцелад, раскололась. Что-то надавило на нее изнутри с такой силой, что огромный кусок камня вывалился вниз, а из открывшейся дыры прямо на демона сплошным потоком хлынула вода.       Раздался оглушительный визг, как будто сотню ножей разом поднесли к точильному колесу. Усики Энцелада взлетели и прошлись по залу в последней слепой попытке схватить врагов, но Майкл продемонстрировал проворство, достойное его учителя, а Генри с дочкой на руках успел доковылять до тоннеля, в котором дрожал от нетерпения Кальцифер.       Голубые нити выдернулись из пастуха, как сотни игл, и тот рухнул замертво на покрытый водой пол. Щупальца демона упали и с шипением растворились на мокрых камнях. Еще мгновенье холодный свет пробивался сквозь хлещущие из пролома струи, а затем погас.       Теперь светил только Кальцифер, и сразу стало гораздо темнее. Маленькие трещинки на стенах быстро становились большими, а большие – большущими. Гора сотрясалась. То, что раньше было цельным, рушилось на глазах, и вода лилась уже не из одного разлома, а из многих.       – Скорее, скорее, скорее, – в панике причитал Кальцифер.       Хаул подскочил к тому месту, где раньше сидел Энцелад, пошарил в воде и вытащил холодное мокрое сердце. Оно чуть шевельнулось в его руках – мягкое и живое, в отличие от разлученного с ним тела.       Первой реакцией Майкла, как и у остальных, было желание схватить ребенка, но его опередили, поэтому молодой колдун занялся пастухом, который лежал вниз лицом в углублении, уже почти заполнившемся грязной жижей. Опустившись перед ним на одно колено, Майкл поднял его, взвалил на плечо и с кряхтением встал. В пещере к этому моменту никого не осталось. Люди нырнули в переход, а Кальцифер в панике улетел уже далеко, бросив их в темноте, но Хаул достал из кармана фунтик с темно-бурым порошком, высыпал его в руку и растер между ладонями. Вокруг него распространилось свечение, такое же холодное, как и от демона, но и почти столь же интенсивное.       Тем временем воды набралось уже по колено, и идти, да еще с телом взрослого мужчины на плече было тяжело, и Майкл вымотался, даже не успев присоединиться к товарищам, а впереди было добрых полмили тоннеля, к тому же с ощутимым подъемом. Но медлить было нельзя, и он почти побежал со своим грузом вслед за Хаулом, который безжалостно подгонял хромающего Генри. Тот поначалу сильно припадал на больную ногу и с каждым шагом едва удерживался от стона, но потом то ли от страха перестал чувствовать боль, то ли Хаул что-то сделал, но затрусил он ровно и довольно быстро.       Позади слышалось, как камни со свода пещеры падают в воду – все чаще и громче. И эхо от этих тяжелых всплесков разносилось по коридорам, билось о стены, и с каждым ударом и без того напряженная до предела скала разрывалась сетью трещин, осыпающихся и сочащихся водой. Майкл сам не заметил, что вес его ноши стал почти неощутим. Он бежал так быстро, как не бегал ни разу в жизни, когда одиночные удары слились в единое крещендо, и с оглушительным грохотом что-то обрушилось у них за спиной. Плотная стена воздуха толкнула их сзади гигантской ладонью, и Хаул не удержался на ногах. Всполохом фиалкового огня он полетел вперед и плюхнулся в подступающий мутный поток, чуть не погаснув, но тут же перекатился, вскочил и побежал дальше.       – Что-то вы перестарались, – пропыхтел Майкл с упреком.       – Да уж, – согласился чародей. Оказалось, что он даже не запыхался – опять применял какое-то колдовство, не иначе. – Испугался. Представь, что бы со мной сделала Софи, если бы я позволил демону завладеть собой… брррр…       Пастух висел холодный и неподвижный, но его нечеловеческая правая рука вдруг ожила. Твердым, как камень, когтем она принялась водить по телу Майкла, ощупывать и оттягивать одежду.       – Цыц, – попытался спугнуть ее колдун, но рука не отреагировала.       Дотянувшись до его груди, коготь на мгновение с силой прижался к тому месту, где под ребрами тяжело билось сердце, а потом одним движением разодрал плотную черную ткань и вонзился в кожу. Майкл вскрикнул от боли и резко ударил по покрытой коровьей шерстью конечности. Та отдернулась и как будто увидела Хаула, бегущего в двух шагах впереди. Выстрелив вперед со скоростью и точностью, невозможной для человеческой плоти, она подцепила чародея как рыбку на крючок, подтянула к себе и отобрала трепыхающееся у него в кармане сердце.       Чудовищный коготь нежно обхватил едва бьющийся комок плоти и унес куда-то назад – туда, где безвольно свешивалась голова его хозяина. Майкл не видел, что там происходило, но почувствовал, как тело пастуха вздрогнуло.       К тому времени, как люди достигли выхода из пещер, гора почти успокоилась, ее отдаленный рокот и содрогания утихли. Обессиленные, мокрые и грязные, они вывались на свет, прямо навстречу поджидающей их толпе крестьян, ощетинившейся вилами и всякими другими колюще-режущими предметами, столь нелюбимыми колдунами всех миров.       Даже сын старосты в первое мгновенье струхнул, а уж у него не было никаких причин опасаться гнева односельчан. Но Майкл не выказал и тени страха. Свалив на землю пастуха, который начал приходить в себя, молодой колдун оправил на себе одежду и расчесал пятерней волосы.       – А теперь, – сказал он спокойным и деловым тоном, – мы поговорим об оплате.       Хаул никогда не был силен в прорицаниях. Просто так, без специальных заклятий, ему не удавалось заглянуть даже в ближайшие выходные, не говоря уже о следующей неделе. Но в ту минуту, стоя в промокшем насквозь камзоле и безвозвратно испорченных туфлях, чародей вдруг ясно, как день, понял, что перед ним будущий миллионер, потому что человек, способный заговорить об оплате с теми, кто тычет ему в лицо вилами, обязательно разбогатеет.