Игрушка

- И вот так друзья мои, погибает революция! — твой внутренний голос на этот раз решил соригинальничать, комментируя появление этой дамы голосом Хеймитча… кажется, тебе даже почудился слабый запах алкоголя в прихожей. Легким усилием воли душишь в себе желание обернуться назад, дабы убедиться в отсутствии пьяницы–ментора за спиной и на секунду, прикрыв глаза, снова смотришь на нежданную гостью. Нет, тебе не показалось: эти серые глаза, с упрямой решимостью взирающие на мир, чуть сжатые в гневе губы, готовые в любую секунду обрушить на обидчика всю ярость своей обладательницы, это прекрасное волевое лицо… Капитолий дурно на тебя влияет, приятель — даже сумасшествие тут принимает по-особому уродливые формы. А ты если и не псих, то вряд ли уже нормальный человек: после всего, что с тобой приключилось оставаться в трезвом уме и здравой памяти — непозволительная роскошь. Вон, даже Хеймитч это понимает, оттого и надирается спиртным в хлам и вусмерть. Как ты его теперь понимаешь… М-да, похоже, с визитом к капитолийскому спецу по «личным проблемам», придется повременить. Пока.  — Нам надо поговорить, — еле слышно бормочет девушка, на секунду отведя взгляд и почти сразу добавляет, — Я могу войти? Странно, очень странно. Отчего-то голос сероглазой красавицы тих и не весел, да и сама она явно не светится от счастья. Неужели ее ненаглядный охотник так и не смог доставить своей возлюбленной неземное наслаждение? Или был слишком нетерпелив? Наверно еще и жестковат в постели. Ты бы сейчас ничему не удивился. Горечь предательства и злость на весь мир в целом и эту взбалмошную девчонку в частности, уже давно сожгли любые ростки любопытства и тепла. Они оказались погребенными под щедрым слоем цинизма и опустошенности. Она хочет поговорить? Интересно, о чем? Наверно, будет сейчас распинаться, просить прощения. Будет утверждать, что ты, Пит, дескать, не так все понял… Как же тебе надоело это вранье. Несколько мгновений смотришь в глаза этой предательницы, борясь с искушением прогнать ее куда подальше, но поборов мимолетный порыв — отходишь в сторону, пропуская девушку в номер. К черту всё! Если, охотнице так не терпится поболтать за жизнь — отчего бы и не согласится: ты все равно ничего не теряешь. Квартира, в которой ты поселился, не блистает роскошью: небольшая комната, с голоэкраном, стол, пара стульев, небольшой раздвижной диван, да ванна с душевой — вот тебе и все богатство. Впрочем, тебе большего и не надо, сам искал номер подешевле. Китнисс пройдя в комнату, с любопытством осматривает небольшое помещение и, замешкавшись, решается-таки присесть на диван в углу. А она хороша, черт бы тебя побрал! Вроде бы, ничего необычного: джинсы, серая футболка, куртка, накинутая поверх нее, да рюкзак. Обычная одежда для Китнисс, можно даже сказать — банальная, но тебе такая Китнисс нравится даже больше, чем в тех ослепительных нарядах, что вышивал для нее Цинна. Та Китнисс была, словно, божество, ангел спустившийся с небес. Ее красота просто ошеломляла. Смотря на нее, тебе хотелось оберегать, защищать и лелеять свою «девочку с голодными глазами». Красавица-Китнисс, тогда казалась по-особому хрупкой и ранимой. И не удивительно, если учесть, что в такие моменты, «огненная девушка» оказывалась под прицелом телекамер, многочисленных репортеров и любопытных капитолийцев, которым, дай только повод, поворошить чье-нибудь грязное белье, покопаться в личной жизни и обсудить все что узнал с ближайшими знакомыми. И незнакомыми — тоже. И, разумеется, Китнисс на этих приемах и интервью приходилось лгать, притворяться не той, кем она была на самом деле. Такая Китнисс для тебя была чужой. Китнисс, же напротив тебя, такая простая, такая… домашняя, что у тебя невольно захватывает дух. Тебе всегда нравилось смотреть на нее в моменты, когда она была чем-то занята. Не важно, что это было: уборка дома, игра с Лютиком, мытье посуды… везде она была сама собой. Она была искренней, ей не нужно было врать, показывая всем маску, лишь внешне похожую на себя, не нужно было соответствовать ожиданиям этих праздных любителей посплетничать. Это была одна из тех маленьких черточек, из которых и получается цельный портрет. В ней все было естественно, словно искусно выполненная картина, маленький шедевр, созданный самой природой. А обнаженная Китнисс… Невольно машешь головой пытаясь вернуться в реальность, ибо картины, которые неизбежно появятся в мозгу, попытайся ты только вспомнить, как выглядит Китнисс без одежды — снесут тебя с головой. Лучше… лучше тебе взять себя в руки. Давай же, закрой глаза, представь себе, что ты видел последним, перед тем как убраться из Двенадцатого. Они были вдвоем: Китнисс и этот… Его поцелуй на губах твоей возлюбленной — до сих пор, словно когтями царапает в сердце: сильно, страстно, поглощая целиком, без остатка. Будто в последний раз. И ее руки у него на спине. Зло трясешь головой, возвращаясь в реальность — теперь ты снова выброшен на свалку. Так даже лучше: любовь слишком любит прощать, да простится тебе такой каламбур. Стиснув зубы, стараясь не смотреть на нежданную гостью, сдвигаешь стул, поворачивая спинкой к девушке и бросаешь, пытаясь сдержать злость:  — Располагайся, солнышко, чувствуй себя как дома. Не сдержался-таки: сарказм тут, пожалуй, вплетать не следовало. Хотя… к дьяволу ее, эту деликатность! Она тут совершенно ни к чему. Только мешать будет. Мы же хотим поговорить начистоту? Нате, лопайте! Собираешься уже сесть за стул, но мягкая девичья ладонь, у тебя на руке заставляет вздрогнуть. Она взяла тебя за руку? Когда? Растерянно смотришь на свою руку, которую аккуратно, но крепко сжимают пальчики девушки и переводишь взгляд на Китнисс.  — Что это? — девушка, нахмурившись кивком, указывает на твою руку. О чем это она? Ах, да — кровь… Разбитое зеркало оставило о себе неприятное воспоминание, в виде порезов на руке и крошечного осколка стекла в ранке. Больно, но тебе бывало и похуже. Признаться, ты уже и забыл было о раненной руке: все-таки встретить Китнисс у себя на пороге, тогда, когда меньше всего ожидал — серьезное потрясение, но слова Китнисс заставляют боль вернуться.  — Ерунда, царапина, — прикусив губу, с трудом душишь в себе рвущийся наружу стон.  — Царапина? С осколком стекла в руке? Ты больной? — надо же, Китнисс снова включила в свою «колючую» сторону.  — Рану надо обработать, — встречаешь упрямый взгляд серых глаз. — И не спорь. Тебе только заражения крови не хватает, для полного счастья… Хмуришься. Возражения вот-вот готовы сорваться, но слабое надавливание пальцев, Китнисс на рану — заставляют проглотить их все. Больно! Пытаешься выдернуть руку, но Китнисс цепко ухватив запястье, ногтем ловко цепляет осколок стекла. Секунда, и неприятно саднящий кусочек зеркала — летит на пол.  — Вот и все, теперь только прижечь и перевязать осталось. — Китнисс довольно кивает головой, и идет к дивану, где лежит ее рюкзак. — Тебе повезло, у меня как раз завалялись те ужасные духи, что месяц назад прислала Эффи. Вместо спирта подойдет. А руку мы платком перевяжем. Китнисс достает из рюкзака флакон с жидкостью голубого цвета и белый платок, и нахмурившись смотрит на тебя. — Садись, руку надо перевязать, — командует девушка и неожиданно мягко добавляет: - Пожалуйста. Проклятье! Ну почему, ты не можешь ей отказать, когда она так просит?! Ладно бы командовала, с этим ты умеешь бороться. Но вот такой голос как сейчас… этот тембр, словно обволакивающий собеседника, чем-то мягким и пушистым, эти интонации, пробуждающие самые теплые, самые радостные чувства в душе… И ее взгляд. Именно так она смотрела на тебя, когда вы были одним целым, сплетая тела под древнюю, как сам мир песню любви. Там, где ее стоны, сливаясь с твоими были самой прекрасной музыкой. Молча садишься, рядом, протягивая кровоточащую руку, и отворачиваешься в сторону, чтобы только не смотреть на нее. Ибо ты не железный, даже у твоего терпения есть предел: посмотри она на тебя так еще раз, заговори с тобой — и ты будешь слушать. Потому, что не сможешь не выслушать. Потому, что невидимые нити судьбы, не дают игрушке сбежать далеко — спектакль еще не окончен.