Чувства
11 сентября 2015 г. в 19:28
Чувства во мне клокотали, горькая обида подхлёстывала уязвлённую гордость и, заручаясь её поддержкой, гулкой болью отдавалась в душе. И я бежала, не разбирая дороги, стараясь укрыться от тёмной враждебной силы, гнавшейся за мной по пятам. Казалось, стоит мне на миг задержаться — и весь мир обрушится на меня.
Впрочем, это уже и так случилось. Мой привычный мир перевернулся в ту минуту, когда на экране ожило моё прошлое, представ пред чужие глаза. И в тот момент я опять ощутила себя прежней — бесформенной, упитанной, несуразной, — внимание на которую вряд ли можно было бы обратить. На минуту рухнули стены, которые я так упорно воздвигала и которые были призваны оберегать меня и защищать. От болезненного минувшего, от едких воспоминаний, от горьких жизненных перипетий, когда-то сразивших меня. И я чувствовала себя беззащитной и слабой, подверженной любому вторжению извне. Странная я всё же особа: стараюсь выглядеть смелой и сильной, но могу сломиться от такого, казалось бы, пустяка.
Инстинкт самосохранения гнал меня быстрее ветра. Эмоции во мне так обострились, что брали верх над здравым смыслом, сводя все его проявления на нет. И я неслась безумным вихрем, не замечая зыбкой почвы под ногами, превозмогая встречный ветер, не придавая значения волнам, иногда враждебно бросавшимся к ногам. Дышащий в лицо океан размазывал по щекам слёзы, дыханье упрямо сбивалось, превращаясь в удушливый спазм, и из груди вырывались глухие рыдания, скатывающиеся в темноту. Я не отдавала отчёта, что давно миновала подсвечиваемые огнями прибрежные коттеджи и окунулась в кромешную темень, стоявшую плотной стеной. Лишь что-то яркое вторгалось в моё понимание сквозь слёзы, но преодолеть такую преграду никак не могло.
А кто-то упорно летел за мной следом — я слышала его приглушенные шаги и оклики, призванные меня образумить:
— Стейси, стой!
Я не могла остановиться. Дьявольское напряжение, державшее меня в оковах все эти дни, прорвалось наружу и обрушилось с такой силой, что запросто могло меня задушить. И я инстинктивно от него укрывалась, совершенно не осознавая, что пытаюсь сделать то, что никому не удавалось: убежать от самой себя.
— Да стой же, глупая!
Да, я была глупой. Я обезумела в тот момент, когда с экрана в зал взглянула жирная клуша, презираемая мною всеми фибрами моей души. Она напомнила, что я ничтожество, которое ничего не стоит, предназначенное лишь для удобства других. В частности, Брюстера — подлого прохиндея, абсолютно убеждённого, что так оно и есть. Неужели и в самом деле? Неужто я ничего не понимаю и совершенно не вижу, что удел любой женщины — лишь чистить кастрюли, кормить мужа обедами да штопать носки? Неужели я зря тешу надежды, что она стоит чего-то большего в жизни и что когда-то я смогу это ощутить? Я окончательно захлебнулась слезами. Зачем тогда женщине даны эмоции и чувства, ставящие её на одну ступень с мужчиной? Почему он имеет право на счастье, а женщина — нет? Кто позволил ему считать её существом нижестоящим и, соответственно, порабощать?
— Остановись!
Зачем? Чтобы всё повторилось сначала и тот, кто бежал за мной следом, то же самое мне подтвердил? Но с меня хватило и Брюстера-негодяя, как оказалось, хранившего столько лет мои снимки и решившего теперь вынести их на суд.
Внезапно я оступилась и, потеряв равновесие, рухнула наземь — да так неудержимо, что даже коснулась песка мокрой щекой. И тут же мой преследователь настиг меня — наскочил бесшумно, как коршун, налетел невесомо, как тень. И я ощутила тёплые руки, обхватившие-поднявшие меня, а затем прижавшие к мужской груди.
— Да что с тобой, мышка? — коснулся ушей его полушёпот. — Ты зачем бежишь от меня?
— Пусти меня, Джаред! Нет! Не трогай!
— Тише, Стес. Успокойся. Не надо рыдать.
— Уходи! Оставь меня в покое!
Но он напротив прижал меня к себе крепче и, достав платок, стёр с моей щеки песок.
— Ты гонишь меня? Почему?
— Потому, что знаю всё, что ты скажешь. И не хочу этого слышать.
— Что? — он слегка отстранился и взглянул на меня с лукавым задором. — Ты не хочешь слышать о том, что я люблю тебя?
— Это не может быть правдой! Ты не можешь меня любить!
— Нет? — задор в глазах Лето сменился недоумением. — Вот вам и здрасте! Это ещё почему?
— Потому, что я пухлая фрикаделька. Расплывшаяся каракатица, которую пропихивали в две-ерь.
Я отчаянно рыдала, понимая, что так тщательно оберегаемая мною правда всё-таки раскрылась и я уже ничего не могу изменить. И мне было невыносимо горько от мысли, что она выставила меня в таком незавидном свете, особенно перед человеком, который нравился мне. Что, если для него это и вправду принципиально и он отвернётся от меня? Смогу ли я пережить это, не опасаясь, что оно добавит в копилку моих комплексов ещё одну единицу?
— Даже если ты всё равно в ней застряла, — слышала я тихий голос, — какое мне дело? Почему это должно быть преградой, по которой я не могу тебя любить?
— Нет, пожалуйста! Не надо! Прошу тебя, молчи! Я могу вынести что угодно, только не лицемерие.
— А я, по-твоему, лицемерю? — и он с неподдельной серьёзностью сощурил глаза. — Почему ты так думаешь, Стейси? Неужели я давал для этого повод?
— Нет. Пока нет.
— "Пока"? Значит, всё это время ты этого ожидала? Смотрела в мои глаза и ожидала, когда я солгу?
— Нет. Но я этого опасаюсь. И не хочу, чтобы это случилось. Мне будет больно разочароваться в тебе.
— И в то же время ты настроилась на это. Изначально. Выходит, ты себе противоречишь: не хочешь разочароваться, однако же этого ждёшь.
— Нет, я... Просто с вами, мужчинами, не бывает иначе.
— Кто тебя заставил так думать? Этот паршивец Брюстер? Дьявол! Видимо, я мало ему поддал!
Приглушенные рыдания всё ещё не отступали. Правда, я старалась не давать им воли — кому приятно говорить с человеком, который ревёт, как медведь? — однако они отчаянно сотрясали всё моё тело, иногда резкими всхлипами прорываясь наружу. Видя всё это, Джаред снова привлёк меня к себе. Крепко обнял.
— Тише, глупышка. Не плачь. Не знаю, какую роль в твоей жизни сыграл этот мерзавец, но нельзя всех оценивать по нему. Не все мужчины одинаковы. Равно, как и женщины. И тот, кто мерит всех одной меркой, совершает большую ошибку.
Его тихий голос так умиротворяюще действовал на взбудораженные нервы, что я мало-помалу стала успокаиваться. К тому же Джаред так бережно поглаживал меня по макушке, что я на миг ощутила себя маленьким ребёнком — защищённым, опекаемым кем-то, окружённым чьей-то заботой. А дядюшка Ау продолжал:
— Мы все очень разные, Стейси. И вряд ли я окажусь таким же, как Брюстер-подонок. Нет, я вовсе не ставлю себя на одну ступень с богами — у меня куча других недостатков. Но если я говорю, что люблю, значит так и есть.
— Ты не можешь любить меня, — всё ещё воспаряла я, сдавленно бубня я в его грудь. — Ты писаный красавец, достойный самых эффектных моделей, а я... Я всего лишь серая мышка. Мышь под веником! Да к тому же бывшая толстой, как шкаф!
Я ощутила, как он задрожал от беззвучного смеха, отчего руки, обнимающие меня, стали подрагивать на моей спине. И я не могла понять, что же именно его рассмешило.
— Господи, Стейси, как ты забавна! Ты такие глупости говоришь! Ты себя в зеркало видела?
— А ты видел, какой я была? Этот олух Брюстер выставил это на всеобщее обозрение!
— И что же? По-твоему, это причина, по которой я могу от тебя отвернуться?
— Это причина, по которой ты можешь иначе меня воспринимать. Ведь я не всегда была такой, как сейчас. Я вызывала отвращение. А ты знаменитость, тебе не пристало иметь отношений, которые хоть как-то компрометируют тебя.
Джаред смотрел на меня — неотрывно, пронизывающе, серьёзно, — а глаза его излучали покровительственную нежность. Казалось, у него было другое мнение на этот счёт, и он намного больше в нём разбирался. Внезапно в них пронёсся какой-то импульс — такой ощутимый, что его заметила даже я, — дядюшка Ау встрепенулся и, чуть отстранившись, достал телефон.
— Спасибо, что заботишься о моей репутации, — шепнул. — Я тронут. Но хочу тебе кое-что показать.
Он заскользил пальцами по экрану, перешёл по каким-то ссылкам, немного подождал, а затем повернул чудо-технику ко мне:
— Вот! Смотри!
На дисплее красовалось фото какого-то господина с круглыми, чуть отвисшими щеками и довольно заметным двойным подбородком. Одетый в тёмный сюртук, он пялился на меня горделивым взглядом, в котором что-то почудилось мне знакомым. Что всё это значило? Кто этот человек? И зачем Джаред показывал мне этот снимок?
Длинные пальцы дядюшки Ау снова скользнули по экрану, и сменившая картинка вновь представила моему взору того же мужчину, но теперь уже полуобнажённого. Грузное тело, увесистые бока и выступающий округлый живот, который невозможно было не заметить. И это — при том, что человек был довольно молод.
— Кто это? — сорвалось с моих губ.
— А ты не узнала? Это же я.
Слёзы мои — уже немного присмиревшие, но ещё не иссякшие — окончательно дали обратный ход, глаза полезли из орбит, а недоверчивый взгляд снова прикипел к экрану. Могло ли такое быть, чтобы этот боров был ни кем иным, как самим Джаредом Лето?
— Ты-ы?
— А что, этот толстобрюхий бомбовоз не очень-то на меня походит? Но это действительно я. Как видишь, я был настоящим жирдяем, — и он иронично ухмыльнулся. — Как ты там говорила? Писаный красавец? По-моему, каракатица и бомбовоз — весьма достойная пара. Как считаешь?
— Но..., — я всё ещё не могла в это поверить. — Когда это тебя так разнесло?
— Во время съёмок "Главы 27". Я тогда нарочно поправился для роли и выглядел грузным мешком. И это было ужасно. Но знаешь, что? Я никогда этого не скрывал. Напротив, выложил эти фото в интернет, чтобы люди знали об этом этапе в моей жизни. Чтобы видели и сравнивали, каким я был и каким стал.
— И ты себя не стыдишься? — я указала взглядом на экран. — Вот такого?
— А смысл? Это правда моей жизни, и мне от неё не уйти. Ведь она не исчезнет, если я буду себя ненавидеть. Верно? Наоборот, я рад, что у меня есть этот опыт, благодаря которому я знаю, сколько усилий нужно приложить, чтобы вернуться в норму, — трудных, непростых, порой непосильных. И я догадываюсь, что довелось вытерпеть тебе, прежде чем ты изменилась. И это вызывает во мне уважение.
Даже так? Я не ожидала такого и, ошарашенная этим признанием, молча таращилась на дядюшку Ау. Благо, его лицо, освещённое полнощёкой луной, — вот что так назойливо вторгалось в мой разум сквозь слёзы! — было хорошо видно. И искренность на нём говорила о том, что он говорил правду.
— А Брюстер, демонстрируя снимки, рассчитывал совсем на другое! — я даже не заметила, как произнесла это вслух.
— На что бы он ни рассчитывал, он ошибся. Увидев, какой ты была, я ощутил только гордость. За тебя. За то, что рядом со мной — человек волевой и целеустремлённый, а не просто особа, пустившая всё на самотёк. За то, что ты — в постоянном процессе самоусовершенствования, пусть даже на первый взгляд незаметном. А Брюстер... Брюстер получил по заслугам. Хотя на тот момент я и не знал, за что свихнул ему челюсть.
В моей памяти вдруг предстала картина, где этот негодяй прошиб лбом дверь, кубарем выкатившись на ступени фойе. И, неожиданно улыбнувшись, прижалась к Джареду посильней.
— Как ты посмел? — произнесла с ироничным упрёком. — Как ты посмел затеять драку в общественном месте?
— Вообще-то, ты первая начала. Твой удар ему в нос оказался очень прицельным. А я и не знал, что ты умеешь драться.
Да я и сама не знала. И даже не ожидала такого от себя. Но тогда такая смесь чувств обуяла меня, что я не успела об этом подумать. Наверное, это и есть состоянием аффекта.
— Я сорвала выставку Терри, — виновато промымрила я. — Он меня не простит за это.
— Ха! Да этот упоротый гений — тот ещё прохвост! Он твёрдо убеждён, что какое бы то ни было мероприятие без скандала — это зря потраченное время. Так что мы, можно сказать, оказали ему услугу.
— Ещё скажи, что он просто счастлив.
— Ну, может быть, не совсем. Вот если бы мы устроили коллективную потасовку...
Нет, вы слышали? Прикрыв лицо ладонью, я рассмеялась. В этом был весь дядюшка Ау: шутить и смеяться даже тогда, когда оставалось, казалось, лишь плакать. И дарить поддерживающий позитив, приуменьшая масштабы проблемы. Как здорово, что он сейчас со мной! Какое счастье, что он рядом в такую минуту!
— Спасибо тебе, Джаред, — шепнула я. — За поддержку. За то, что всё понимаешь.
— Честно говоря, не всё. Я никак не пойму, зачем Брюстеру понадобилось устраивать эту подлянку.
— Затем, что он хочет меня вернуть.
— Чего?
— Завидев, какой я стала, он задался целью начать всё с нуля. И хочет, чтобы мы опять были парой.
— Таким вот способом? Разве так добиваются женщин?
— Брюстер — довольно своеобразный человек: его отношения сводятся к холодному расчёту. В прошлом он видел во мне лишь машину для хозяйственных дел, теперь — красивую картинку для престижа. И ему не важно, каким способом этого достичь.
— Ах, вот как? — измерив меня пристальным взглядом, Джаред затем опустил голову и помолчал. — Теперь мне понятна твоя реакция на происшедшее, Стейси. Этот поганец уверил тебя, что ты можешь быть только используемой в жизни. И ты даже не допускаешь мысли, что тебя могут просто любить — нежно, искренне, чисто.
Любить? Да, дядюшка Ау был абсолютно прав: я не знала, что это такое. Ведь раньше, будучи полной, я не пользовалась особым спросом у мужчин. А потом... Потом я стала к ним непримирима, и уже они не пользовались спросом у меня. И, осознав это, я не смогла удержать тихую фразу, слетевшую с языка:
— А как это — просто любить кого-то?
И тут же осеклась, боясь быть осмеянной или непонятой. Однако Джаред не смеялся. Напротив, он с особым подтекстом приобнял меня и с неподдельным пониманием заглянул в глаза.
— Это когда хочешь быть с любимым человеком рядом — каждую минуту, каждый миг. Когда принимаешь его таким, как он есть. С его привычками, с его недостатками, с его внешним видом. Когда тебе остро его не достаёт, ты чувствуешь без него пустоту и ежеминутно касаешься его в мыслях. И они, эти мысли, придают тебе жизненных сил. Когда радуешься каждой встрече, как ребёнок, и ощущаешь настоящую эйфорию. От того, что этот человек — рядом. От того, что он — с тобой. Когда смотришь в любимые глаза и забываешь обо всём на свете. И еле сдерживаешься от прошибающего тебя желания заключить его в объятия, покрыть поцелуями, опрокинуть на тёплый песок...
Его магические аквамарины испепеляли мне душу, чарующий голос, опущенный до уровня интриги, касался её тайных нервов, и я неожиданно поняла, что все эти слова предназначались именно мне. И внезапно ощутила в себе ответный трепет — такой неистовый и неуёмный, что даже потемнело в глазах. И пусть я не могла понять его причины, — всё происходило так быстро, что понимание за ним не успевало, — но полчище мурашек прокатилось по моему телу, а в голову ударил дурманящий рассудок порыв. И я шепнула чуть слышно:
— А ты не сдерживайся, Джаред!
О, боги! Я слетела с катушек! Или, может быть, всё имеет своё объяснение? Возможно, всё, что я чувствую, нормально и так происходит со всеми? Просто, наткнувшись на стену цинизма, все мои чувства ранее отключились, а вот сейчас оживали опять. И они настораживали и пугали, но в то же время влекли и зазывали, безмолвно подстрекая не останавливаться на полпути.
И, подняв голову, я взглянула на Лето — смело, решительно, не колеблясь. И заметила вспыхнувший в его глазах импульс. Жаркий, как пламя, и неугомонный, как стихия, он подстегнул меня с такой силой, что у меня даже сбилось дыханье, а по телу пронеслась предательская дрожь.
А Джаред слегка наклонился — осторожно, неспешно, словно давая возможность мне передумать, — коснулся губами моих губ, скользнул по шее, переместился к зоне декольте... И, откидываясь на песок, я отчётливо уяснила, что, невзирая на вечернюю прохладу, здесь, на залитом лунным светом побережье, сейчас будет довольно жарко.