Берегу сон, подпись: «Твой псих». (с) Puzzle.
Maroon 5 - Leaving California
Мелл знает теперь, что я – тот, кто нашёл её Абрикоса и тот, кто сбежал от неё, когда она дотронулась до моих волос. Но она до сих пор не знает всей правды обо мне. Она не знает, что я слежу за ней, присматриваю за её жизнью.
Она не знает, что я её люблю. Я не рассказал ей всего тогда, когда мы сидели вместе на скамейке. Она болтала ногами и говорила о многом. Но я не Север, я запоминал каждое слово. Я запоминал каждую букву, которая слетала с её губ. Она поднимала глаза к небу, наблюдая за птицами, которые скоро должны полететь на юг, но они всё никак не улетали: они хотели побольше побыть в этом промокшем насквозь городе, который никогда не сможет высохнуть от этих слёз.
- А что будет, если птицы разучатся летать? – спросила она, не смотря в мою сторону, а наблюдая за полётом облаков по небу, раскачивая ногами из стороны в сторону.
- Люди полетят на небо, - сказал я первое, что пришло мне в голову.
Мелл похожа на птицу, которая разучилась летать. Хотя, скорее, она похожа на ангела, который забыл о своих умениях и совсем не хочет покидать мир людей, чтобы снова взлететь к небесам. Мне кажется, что у неё есть просто своеобразная миссия, которую она должна выполнить. Например: подарить счастье кому-нибудь или научить летать во сне.
- Люди станут ангелами? У них вырастут большие пушистые крылья, и они научатся летать? – в её глазах было столько детской игривости, что я забыл о том, что она совсем
не маленькая и может говорить не на ребяческие темы. Я забыл о том, что ей уже больше семи лет, и она не играет в куклы. А если ей станет невыносимо плохо, она просто может выйти погулять…в окно. Я забываю о том, что она воспринимает всё так близко к сердцу, что каждая неприятная фраза становиться частью её души. А сейчас мы просто разговариваем о том, что могут обсуждать только маленькие дети.
И мы.
- Наверное. Это было бы так красиво.
- А какие крылья ты бы хотела для себя?
Я сказал то, о чем думал. Я не предполагал, что она задумается над этим вопросом и действительно начнёт представлять. Но она задумалась, затихла, опустила голову вниз.
Я её совсем не знаю. Она рассматривала свои руки, пинала ногой травинки, наблюдала за облаками, вертела головой и не смотрела на меня. Я тоже не смотрел на неё. Совсем не смотрел, я только любовался ею. Я упивался сантиметрами её тела. Мне нравится её задумчивый вид и глаза, направленные куда-то в небо, так усердно наблюдающие за облаками. Мне нравятся её глаза цвета свежей травы. Мелл качает головой, будто вела с кем-то непрерывный диалог и движениями пыталась ответить на все вопросы, которые задавал ей её невидимый собеседник. Но её мысленный собеседник, кажется, совсем не понимал её слов, потому что она вертела головой так сильно, что, казалось, ещё мгновение и Мелл завертится всем телом, как маленький смерч. Она прошептала что-то одними губами, а потом повернулась ко мне, улыбаясь, как малыш, получивший большой леденец за «просто так».
-Я хочу большие белые пушистые крылья, но так, чтобы за каждое хорошее дело появлялось по одному золотому пёрышку. Это было бы так красиво! – её голос стал ещё больше походить на детский писк радости. – Ты только представь, как было бы красиво! Ты сделал что-то хорошее и почти мгновенно ощущаешь лёгкое покалывание, а потом у тебя появляется одно золотое пёрышко. А если ты сделал что-то плохое – пёрышко заберут. А если человек совсем не делал ничего хорошего, то пёрышки буду чернеть. И когда ты увидишь человека, будет сразу понятно: добро человек делал или нет. У тебя бы, наверное, было много золотых. Ты бы проходил мимо людей, все бы видели твои кудри, и у них бы сразу поднималось настроение. А если бы разрешал до них дотрагиваться, то сразу столько золотых перышек появлялось бы, что все крылышки быстро бы стали золотыми!
Я еле заметно улыбнулся и внимательней посмотрел на Мелл. Она тоже обратила на меня внимание и улыбнулась самой сладкой улыбкой из всех тех, что могли существовать в мире. Если бы её улыбка была чем-то сладким, то это бы был самый вкусный торт на свете.
- У тебя бы тоже было много золотых перышек, Мелл, - мне так нравится произносить её имя, что я просто не могу удержаться и не произнести его ещё пару миллионов раз.
- Почему?
- Твоя улыбка могла бы спасать людей.
- Ты так думаешь?
- Я в этом уверен! – именно эта улыбка спасла меня уже не раз.
Мы успели рассказать друг другу о том, как летают птицы и о вкусе сахарной ваты. Она очень её любит. Ей особенно нравится то, что она такая липкая и то, что её можно отрывать пальцами, но самое любимое: сахарная вата растворяется на языке.
И я до сих пор не могу поверить в то, что я общаюсь именно с той Мелл. С той самой, с которой был знаком в школе. С той самой тихой и совсем не заметной девочкой Мелл, которая так не любила кудрявых парней. То, о чем она говорила сегодня, что она делала – полностью опровергает моё слишком странное сложившееся о ней мнение. Я был уверен, что я – парень с кудрявыми волосами и глазами цвета мёртвого леса, - просто не смогу ей понравится. Но она расколола это моё мнение на сотни маленьких частей. Мелл целый вечер улыбалась мне, а потом наклонилась чуть ближе и спросила полушёпотом:
- Можно мне дотронуться до твоих волос? – я забыл, как делать вдох и почему люди делают выдох. Я почти не заметно кивнул головой и мгновенно почувствовал её пальцы в моих волосах. – Только не убегай больше, ладно? – её голос звучал слишком сломано и неправильно грустно, когда она это произносила.
Сейчас уже глубокая ночь, и я рассматриваю свою тень на стенах в доме Мелл. На комоде лежит рисунок, который Мелл нарисовала сегодня утром. Она слушала что-то грустное в наушниках. Я видел, как она плакала. Я видел, что по её лицу текли слёзы. И я не могу в это поверить. Я был уверен, что это я, снова я, всё испортил. Я был не слишком мил, не слишком разговорчив. Может быть, я просто был не тем,
кто ей нужен?
И это пугает меня больше всего.
На комоде лежит рисунок девушки. Это Мелл нарисовала эту девушку. Рисунок черно-белый. У девушки на рисунке длинные ресницы. И она плачет. Она плачет так же горько, как Мелл. Только на рисунке, не показывая всё это наружу. У девушки слишком грустные глаза, будто она никогда в жизни не видела счастья. Как будто её только и делали, что ломали, крушили жизнь на мелкие кусочки и больше ничего. Мне кажется, что Мелл рисовала саму себя. И это совсем неправильно, потому что у Мелл должно быть счастье в жизни, у неё должно быть то, что склеит её слишком маленькие кусочки жизни.
Мелл спит. Она не шевелиться и не дёргает руками, как во все остальные дни. Абрикос сидит возле меня и как-то странно скулит, будто знает, что всё не в порядке. Но я не могу понять: что же не так? Мне становиться страшно. Мелл стягивает с себя одеяло и тихо сопит. Мне даже приходится прислушиваться к её вдохам, чтобы удостовериться в том, что она жива. Сейчас всё кажется слишком страшным, чем обычно. Мне хочется узнать, что она скрывает, и что случилось на самом деле, потому что необъяснимое и скрытое пугает больше, чем известное и давно понятое. Мелл тихо скулит, и Абрикос поднимает голову. Она наблюдает за тем, как Мелл во сне закрывает своё лицо руками и дрожит. Она плачет. Она плачет во сне. Ей даже во сне делают так больно, что она начинает плакать.
Я не выдержу всего этого. Я глубоко вдыхаю. Я не сделал сегодня ночью ни одного снимка. Я не могу делать фотографии несчастливой Мелл. Это неправильно. Мелл должна быть счастливой по определению. Даже звёзды должны сложиться так, что люди в её жизни должны приносить ей только радость. Но её судьба самая плохая актриса, она не умеет играть и ни разу не учила свою собственную роль, она добавляет в жизнь то, что ей нравится и никогда не следует сценарию. Слишком сложно видеть, как Мелл
не-улыбается. Ей совсем не идут слёзы. Они не подходят к цвету её глаз, улыбке, цвету наушников. Они даже не подходят к погоде. Это неправильно, когда она плачет.
Я не выдерживаю и встаю. Я больше не могу смотреть на то, как она плачет, когда у меня даже нет возможности ей помочь. Когда у меня нет возможности остановить её слёзы и рассказать о том, что сахарная вата в соседнем переулке самая вкусная в этом промокшем городе. Я не смогу дотронуться до неё, пока она сама мне этого не позволит. Я не могу ничего сделать. И это самое страшное, потому что
не иметь шанса спасти жизнь Мелл от слёз – это тоже самое, что решить полетать без крыльев. Я глажу Абрикоса по голове и перепрыгиваю через окно. Я делаю это громче, чем я могу себе это позволить, поэтому я тут же приседаю к земле, чтобы полностью слиться с темным покровом ночи. Но ничего не происходит, поэтому я поднимаюсь с земли и иду в сторону своего дома,
в котором нет Мелл.
Я не сделал сегодня ни одной фотографии. Большую часть дня я провёл на работе. Это работа совсем не для меня, но я не могу найти иную. Меня и сюда взяли с трудом, а другую искать – станет для меня непосильным трудом. Сегодня я смог выделить только вечер и ночь для Мелл. Я хотел сбежать и наплевать на работу, но тогда я не смогу сделать то, что заставит Мелл улыбаться.
Я прохожу мимо кафе, в котором так любит сидеть Мелл, и вспоминаю, что она вчера плакала, вспоминаю, что она и сегодня плакала тоже. Мелл рисует людей с слишком грустными глазами, в которых даже нет надежды на счастья. И это так страшно, потому что мне кажется, что она рисует то, что у неё глубоко внутри. Она рисует то, что скрывает или пытается скрыть.
Мелл плачет даже по ночам. Это неправильно.
Я не смог сегодня заставить Мелл улыбаться.
Этот день прожит зря.
А Мелл всё так же рисует людей с слишком грустными глазами.
Она рисует то, что видит в себе.
Но Мелл лучше, чем все эти люди с бездонными глазами.
