Вали из моей головы очень срочно, и вместе с собой забери о тебе мои мысли, чтобы Богу не показалось, что мы в этом мире слишком зависли. (с) Сплин.
Я никогда не думал, что мне будет так плохо, если я лишу себя возможности видеть ту, что мне так дорога. За несколько дней, которые я просуществовал, я совсем забыл, как выглядит улыбка Мелл и сколько в её глазах любви; я не помню звук её голос и стук маленьких каблучков об асфальт. Я знаю, где она, но я намеренно не иду туда, чтобы не сдаться. Чтобы не сдаться и не броситься к ней, умоляя меня простить. Умоляя понять меня, понять, что я не хотел делать ей больно. Я думал, что я могу сделать больно только прикосновением, но часто больнее бывает от слов, которые рвут все мечты в клочья. И мне даже страшно подумать о том, что осталось от надежд и мечтаний Мелл. Я никогда бы не мог сделать ей так больно, но жуткий монстр внутри меня вечно противоречит моим желаниям и делает больно только тем, кто мне безмерно дорог. И я даже не имею представления, каким способом я могу получить её прощение. Я не уверен, могу ли я вообще получить её прощение, смогу ли я быть тем, до кого она дотронется ещё раз. Но мне хочется быть тем, с кем она забудет, что такое боль.***
Flashback
- Мама, скажи, сколько слёз в душе человека? - Огромные океаны, несравнимые с земными размерами. - Ну, как же так? Человек же вон, какой маленький, а в его душе такие океаны! - В каждом человеке есть маленькая бездна, которая появляется примерно с рождения. И когда человеку причиняют боль, эта маленькая бездна становиться всё больше и больше, пока не поглощает человека полностью, чтобы он даже вдохнуть не мог; бездна питается болью человека, которую ему приносят другие люди, и растёт с каждым днём всё больше и больше. А чтобы человек мог хоть немного уменьшить эту ужасную бездну, которая вот-вот поглотит его навсегда, человек плачет. И, знаешь, маленький, тут важна скорее моральная боль, чем физическая. Потому что физическую можно пережить; рана от неё затянется, шрам болеть и ныть перестанет, а вместе с болью уйдут и воспоминания, которыми рассечён весь шрам от той боли, которую тебе причинили. А там, в душе, боль никогда не утихнет. Шрамы затянуться, может, даже ныть всё перестанет, но останутся рубцы. И они будут болеть с неимоверной силой каждый раз, когда до него дотрагиваются; а дотронуться до рубца может любой, кому ты дашь доступ до своей души и до каждой тайны, которая лежит на глубине. - А разве такие раны нельзя залечить? - Если ты найдешь того, который будет касаться, а рубец не будет болеть – это тот человек, который залечит все твои шрамы. Это та недостающая часть твоей души, которой потерялась, когда другие люди делали тебе так больно, что ты не мог забыть, пока не нашёл этого человека. - Мама, а что будет, если человек и плакать не может, и найти ту, недостающую часть? Мамочка, что тогда будет? - Человек сгорает. Изнутри. В нём останется только пепел и пережитки прошлого. В нём останется всё кроме веры в настоящее и надежды в будущее. Это в разы больнее, чем терять что-то, в разы больнее, чем любая физическая боль. Ты сгоришь, а твоя оболочка будет ходить по миру, и улыбаться притворно, будто ничего и не случилось, будто всё хорошо, просто погода действует на тебя гадко и совсем не так, как тебе хочется. А самое страшное это то, что таких «сгоревших» людей нельзя отличить от обычных. Они часто точно такие же, как и все остальные вокруг, но они сломаются и больше никогда не смогут встать, если кто-нибудь попробует копнуть чуть глубже и узнает, что внутри, кроме пепла ничего нет. - Мама, а это страшно? - Гарри, а ты боишься грозы? - Да. - Это когда тебя оставили одного на улице во время грозы.Конец flashback’а
***
Я старался быть сильным, но сломался при первом её прикосновении. Я готов был свернуться тихим котёнком у её ног, позабыв о всех своих обещаниях, знать только о её не-любви к моей недо-слабости к её прикосновениям. И сердце, вроде, совсем не разбито, не должно быть разбито, но оно скулит громче бездомных собак по всей округе. Если бы кто-то услышал, то ни за что не поверил бы, что это всего лишь сердце. Я ненавижу всё в моём мире, что не связано с ней. Я ненавижу свою жизнь за то, что она не связана с ней. Я ненавижу свой дом, свою корявую улыбку и неправильную форму глаз, потому что всё это не связано с ней. Не связано с её прикосновениями, не связано с каждой минутой в жизни Мелл. Не связано ни с одним воспоминанием о нашем прошлом. Но нашего прошлого не существует. Есть её прошлое и моё. И ничего, что могло бы связывать нас друг с другом. И это страшно. И это пугает больше всего. Так не должно быть. Я сижу в квартире и перелистываю фотографии Мелл. Меня добивает чувство того, что ни на одной фотографии нет меня и, наверное, не должно быть по определению. Но мне хочется быть там, хочется видеть всё не с той стороны, с какой это всё вижу я, а с той, с какой всё это видит Мелл. Увидеть мир её глазами. Я срываюсь с места и почти переворачиваю стол от переполняющей меня злости и непонятной обиды на самого себя. Мне так хочется крушить всё вокруг, ломать и кричать. Кричать так громко, чтобы заглушить крик моего сердца и жалобный скулёж моей души. Я падаю на пол и закрываю лицо руками. Я сам себя просил забыть о ней. Забыть о том, что я не смогу существовать без неё. Я никогда не смогу почувствовать себя по-настоящему живым без её присутствия в моей жизни. Я хотел, желал, даже мечтал о том, чтобы Мелл хоть на секунду покинула мои мысли, покинула мою жизнь и дала мне шанс на спасение. Но единственным способом моего спасения была Мелл. И это жуткий, замкнутый круг, из которого просто не существует выхода. А единственный выход, который можно найти – это любовь Мелл, которую я до сих пор не смогу заслужить. Я встал с пола и начал нервно расхаживать по маленькой комнатушке, чтобы избавиться от режущих мыслей и колющих недо-воспоминаний. Я решил пойти в книжный магазин. Мне хотелось купить новую книгу, в надежде, что хоть она сможет спасти меня от почти неминуемой смерти и полного сгорания внутри. Несколько кварталов я шёл пешком, рассматривая всех людей, вглядываясь в каждого, кто проходил мимо. Я искал Мелл, напрочь забывая о том, что она одна такая во вселенной. Я машинально дошёл до того магазина, что так любила Мелл в школе. До того самого магазина, где она покупала свои любимые книги, странички которых сейчас очень сильно помяты и затёрты, потому что она их перечитывает каждый раз, когда ей становиться неминуемо страшно остаться одной. Я не понимаю, почему я пришёл именно сюда, что меня сюда привело. Но мне кажется, что это именно воспоминания привели меня сюда. Они заставили меня прийти сюда, чтобы я понял все свои ошибки, сломался и больше никогда не смог встать. Я зашёл в магазин и направился к огромному стеллажу с большой подписью: «романы». Рассматривал книги, читал первые страницы книг, закрывал их и снова ставил на полку. Брал другую книгу, читал оглавление и открывал одиннадцатую страницу, потому что этот тот месяц, когда родилась Мелл. Я думал, что смогу найти ответы на вопросы. Но ни в одной книге на одиннадцатой странице не было ответа, так же, как и у меня не было вопроса. Я бесконечно долго ставил книги на полку и брал другие, пока не почувствовал сломленный взгляд у меня за спиной. Взгляд слишком сломленный, разбитый и раскрошенный; такой взгляд, который мог принадлежать только Мелл и никому кроме неё. Мне даже не надо было поворачиваться, чтобы понять, что я снова совершил ошибку; было поздно даже натягивать капюшон на голову, потому что я был уверен, что моих кудрей она никогда не забудет. Я замер в руках с книгой «Вечные», стараясь не смотреть в сторону Мелл, которая подошла ближе и стала почти возле меня, она была почти осязаема, и у меня почти была возможность дотронуться до неё, сломав все барьеры. Я затаил дыхание и постарался не разучиться дышать, но каждая попытка вдоха отдавалась мне резкой болью в груди; и я впервые не понимал, что со мной происходит. Мелл не оборачивалась, рассматривала полку с книгами. Она любит романы. Они живёт ими. А сама она сбежала со страниц самой счастливой сказки, в которой ни за что не могло быть грустного конца, но её судьба сыграла такую плохую роль, что конец сказки оказался хуже жизненной драмы. Я наклонил голову и направил глаза в сторону Мелл. На ней была серая кофта и почти чёрные спортивные штаны. На ней не было той улыбки, которую я люблю, не было блеска в глазах, не было ничего, что я так люблю, и буду любить вечно. И я понял: она ещё не до конца сгорела, потому что она ещё может чувствовать, и всё внутри неё всё ещё может болеть. Да, я сломал её мир, расклеил его на две части и забыл показать, как его можно собрать воедино, но я не сломал саму Мелл, и у меня, возможно, есть ещё шанс, спасти её и получить прощение. Но я ненавижу себя за то, что я смог стереть улыбку Мелл, которую сам же так усердно пытался проявить, как фотографии с плёнки. Я опустил голову и отвернулся от Мелл. Посмотрев ещё раз на ту книгу, которую я так и не отпустил, я пошёл на кассу. Да, я совсем не знаю сюжет этой книги, и я вовсе не уверен, понравится ли она мне; книга, может быть, окажется совсем девчачьей, и я просто не смогу её читать, но мне кажется, что это та книга, которая описывает