Nightcall

      – Освальд! – Кремень с грохотом ставит свой поднос на стол. – Надо предупреждать, когда и куда сваливаешь. Видела бы нашего командира с утра, – говорит он с издевкой, будто я не сижу рядом с ними и не слышу разговора, а затем начинает по-дебильному коверкать произношение, якобы пародируя меня: – "Я нисево не знаю, не знаю тсе делать; нет, сиржант, она нисево не говорила"...       Танк прыскает в кулак, а Освальд бросает на меня короткий взгляд и виновато поджимает губы. Хочется быстрее закончить завтрак и избавить себя от идиотских насмешек. Поэтому я игнорирую все и натянуто улыбаюсь Кремню, мол: "Классная шутка, друг! Не против, если я ударю тебя по лицу?"       – Он врет! – Наггетс обижено дергает Освальд за рукав комбинезона. – Все было не так! Кэсси говорит, что врать – сложно, а говорить правду – просто...       Малыш сидит открыв рот и, видимо, пытается то ли вспомнить объяснение, то ли понять сказанное. Кремень же закатывает глаза и затем принимается за еду, оставив свои насмешки. Освальд треплет малыша по волосам и кивает – она его поняла. А я? А я думаю, что он просто в очередной раз приплел сюда свою сестру. Ах да, еще заткнул Кремня.       – Освальд, – говорю я, касаясь ее руки на плече Наггетса. Это не обязательно. Я мог просто позвать ее, но решил коснуться, подписавшись на волну неловкости, окатившую меня в ту же секунду, как я встретился взглядом с ее глазами-льдышками. Она вскидывает бровь и плавно убирает ладонь из-под моей, ведя ею вниз по руке малыша. Я тоже убираю свою руку с плеча Наггетса, стараясь сделать это менее дерганно, чем может получиться. Я еще не придумал, что ей сказать. Не знаю, зачем вообще позвал... Хотел увести всех от темы? Хотел привлечь внимание? Ее внимание? Зомби, ты идиот?       – На полосе препятствий ты моя, – говорю первое, что приходит в голову.       Секунда уходит на то, чтобы понять, как удивительно по-идиотски это звучит. Следующая секунда – на ошарашенный взгляд Освальд. Следующая – на раскатистый ржач Кремня и писклявые смешки мальчишек и Чашки. Я молча выпрямляюсь и смотрю на ребят тем взглядом, который появился у меня после приезда в лагерь, – злым, но безразличным.       – А ты мой на стрельбе, – кивает Освальд, опомнившись, и делает глоток почти прозрачного сока, похожего больше на воду с каким-то вкусовым порошком.       – Снимите номер, – хмыкает Танк.       Освальд давится соком, я легко хлопаю ее по спине, стараясь не подавать виду, что меня заботит комментарий. Лишь краем глаза замечаю, что Кремень хмурится и крепко сжимает в кулаке вилку. Если он завидует или, – что еще хуже, – ревнует, то дела плохи. С появлением Освальд, – не знаю, как он, – но я словно вернулся в старшие классы: постоянное напряжение, которое мне не нравится; дурацкие мысли, отвлекающие от важного; а теперь еще и соперничество. Надеюсь, я ошибаюсь.       Странную тишину, наполненную гулом ребят из других групп, прерывает Чашка, обратившаяся к Освальд на тему их "девчачьего секрета". Никто из нас не мог понять о чем они говорят, поэтому было принято негласное решение игнорировать их остаток завтрака.       В восемь начинаются тренировки. Сначала все идет хорошо: Чашка отлично справляется в рукопашной с Дамбо, Освальд безошибочно разбирается в условных сигналах, что, в итоге, помогает нам выиграть в совместной с другой группой тренировке "солдаты-инвазированные"*.       Только перед обедом нашу группу пускают на полосу препятствий. Мы смирно стоим перед Резником, пока тот в который раз рассказывает, насколько мы бесполезны. После дежурного вопроса о вопросах я делаю шаг вперед под пристальным взглядом сержанта. Знаю, каким будет ответ, но все равно спрашиваю.       – Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке разрешить ему тренировать рядового Освальд для прохождения полосы препятствий.       – Ответь мне, Зомби, ты тупой? Все самое лучшее от тебя осталось на грязных простынях под твоей мамашей? Из себя возомнил мастера Йоду ты? Какая полоса препятствий с ее рукой? Она не то, что и половины не пройдет, она себе шею свернет на первом же препятствии!..       Острая боль пронзает ухо, раскалывая череп на части. Я теряю равновесие и пошатываюсь в сторону. В ушах стоит невнятный гул и звон, настолько громкий, что хочется орать. Голова надрывно пульсирует, грозясь взорваться в любую минуту. Правое ухо горит огнем. Пытаюсь сфокусировать взгляд на расплывчатом Резнике, который открывает и закрывает рот. Он что-то говорит, но я не слышу. Почему я не заметил, как он замахивался?.. Но это уже не важно. Важнее то, что я еле держусь на ногах, но я не должен упасть.       – Ты... жопой... какого... еще раз... у тебя вместо мозгов... ничтожество!       Мне абсолютно наплевать, какие помои сейчас изрыгает сержант. Единственное, что меня заботит, – когда пройдет эта боль.       Слух возвращается быстрее, чем проясняется взор.       – В принципе, ты сделаешь и мне, и группе большое одолжение, если избавишь от бесполезного солдата, но не думаю, что командованию это понравится. Как считаешь, инициативный мой?       Резник пристально смотрит на меня, но не ждет ответа. А я и не знаю что отвечать. Я не подумал. Точнее, я был абсолютно уверен, что с Освальд ничего не случится. Ведь она была бы со мной, а я бы проследил... Оправдываться я не собираюсь.       Лишь каким-то чудом мне удается избежать уже банального наказания в виде чистки картошки.       Естественно, на стрельбе ни я, ни Освальд даже не заикаемся о наших планах по спасению группы из самой задницы лидерской таблицы. Однако, в отличии от меня, она додумывается занять соседнюю со мной мишень.       Голова болит до сих пор, хотя прошло уже много времени. Это тупая ноющая боль, которая, как назойливая муха, мешает сосредоточиться на чем-либо.       – Зомби, – шикает Освальд и простреливает голову силуэта. Я искоса гляжу на нее, и это отдается болевой вспышкой в висках. – Ноги. Поставь как я.       Не вижу особой разницы между ее стойкой и своей, но делаю вид, что следую ее указаниям. Не думаю, что меткая стрельба зависит от того, какая нога впереди – левая или правая. Ты должен устойчиво держаться на своих двух – это все.       Пуля Освальд вырывает с собой крайний кусок фанеры-головы, а я чувствую себя так же, как этот покалеченный силуэт.       – Расслабься. Приклад к плечу. Щеку вплотную к прикладу.       Я понятия не имею, откуда она знает, как правильно держать винтовку, ведь Резник ей ничего не объяснял за отсутствием надобности. Тем не менее, я делаю, как говорит Освальд, потому что у нее получается стрелять на поражение, а у меня – нет.       Никогда не прижимаюсь к прикладу щекой – отдачей может садануть по скуле. Расслабиться – кажется невыполнимой задачей, так как сама стойка довольно непривычна для меня, слишком напряженная. Возможно, я что-то делаю неправильно. Или я всегда все делал неправильно.       – Дыхание, – Освальд делает глубокий вдох и с выдохом выпускает пулю, которая попадает четко в середину фанерного лба.       Я повторяю за ней: прицеливаюсь, вдыхаю и стреляю на выдохе. Винтовка сильно бьет в плечо, по щеке и покалеченному уху, как я и предполагал, а пуля даже не задевает мишень.       Чертыхнувшись, я немного разминаю плечо, на которое пришелся удар.       – Стреляй после выдоха. Между выдохом и вдо...       – Освальд! Захлопни выгребную яму, которая у тебя вместо рта, если не хочешь всю ночь чистить толчки! – орет Резник от своего пульта.       Она смотрит на меня между следующими двумя выстрелами, ждет, когда я сделаю все правильно и наконец попаду в мишень. Зря ждет. Очередные двадцать четыре пули из тридцати пропадают зря.       Пока мы идем на ужин, Освальд равняется со мной и беспокоится о том, как я себя чувствую. Ей не нравится мой хороший ответ, и она хмурится, но не допытывается, что нравится мне. Затем Освальд говорит, что попробует объяснить лучше в следующий раз.       – Дело не только в стойке. Дело в тебе, – ее тонкий пальчик утыкается мне в грудь. – Я не знаю, как стреляют другие и что их подстегивает. Знаю лишь, что страх обостряется все твои чувства. Я стреляю за жизнь. И страх – мое единственное оружие.       После инструктажа Резник уводит Освальд с собой, ничего нам не сказав. Он и не должен ничего говорить, но это было бы не лишним.       В восемь тридцать вечера, как обычно, начинается личное время. Наконец-то без Резника и как прежде без Освальд. Дамбо и Умпа стирают комбинезоны, мы с Наггетсом и Кексом начищаем ботинки, Кремень и Танк играют в карты, разоряют друг друга. Слухи, тупые анекдоты, все что угодно, только бы не слышать тишину в собственной голове. Так странно было вернуться к этому, учитывая, что последние два вечера наши мысли и внимание были сосредоточены на новобранце. В какой-то степени это нас занимало, и время не тянулось так же долго, как сейчас. После ее появления привычное стало чужим.       Освальд возвращается за несколько минут до отбоя, потная и усталая, и быстро выскальзывает из сапог и комбинезона. Кремень присвистывает, а я готов ему шею свернуть. Она устало вытирает лоб тыльной стороной ладони, щерится ему и скрывается в душевой с чистым бельем в руке. Мы все уже лежим в своих койках в темноте, когда я слышу ее шаги. Следующее, что я слышу, – тяжелый скрип постели Освальд и ее грозный рык. Думаю, она обнаружила следы наших сапог.       Ее темная фигурка быстро выпрыгивает из койки и ворошит постель; грязные простыни летят на пол.       – Что там? – подает голос Умпа.       – Подарок Резника, – отвечает Кремень.       – Серьезно?! – интонация у Освальд такая, словно она готова прямо сейчас пойти и задушить сержанта голыми руками. Я бы посмотрел на это. – Прекрасно. Надо будет ему руку пожать.       Кремень тихо смеется, но с его басом тихо не получается, а Освальд ложится, бубня что-то язвительное о Резнике и "Приюте". Когда оба затихают, я понимаю, что нужно уснуть. Две предыдущие ночи медленно выбивают меня из колеи: я становлюсь вялым и рассеянным (я даже не заметил, что Резник собирался ударить меня). Перевернувшись на правый бок, я чувствую колющую боль в ухе и тут же переворачиваюсь обратно на спину, складывая руки на груди. Отлично. Очередные несколько часов в бесполезным раздумьях из-за формальной позы.       Если бы только из-за нее...       Освальд начинает ерзать. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимание на раздражающий скрип ее койки, но с каждым следующим визгом ржавых пружин это становится все труднее. Не знаю, как остальным удается спокойно спать.       – Освальд! – шиплю я, не выдержав очередного стона металла.       Все на секунду затихает, а потом я слышу ее короткое:       – Спи.       – Ты офигела?       Освальд не отвечает, но и не елозит больше. В бараке наступает привычная тишина, по которой я не думал, что когда-нибудь соскучусь. Однако это длится недолго – только я закрываю глаза, как ее койка опять протяжно скрипит. Чуть ли не с рыком приподнимаюсь на локтях и двигаюсь так, чтобы освободить немного места на своей постели.       – Иди сюда, – шепчу в темноту, где тут же в ответ снова визжат пружины.       – Ты совсем двинутый, что ли? – так же раздраженно шепчет Освальд.       – Иди сюда, говорю!       Тишина. Короткий скрип койки, глухое шуршание носков по бетонному полу, и вот она стоит рядом с моей постелью. Я хлопаю ладонью по освобожденному месту.       – И зачем это?       – Ты девчонка, Освальд, а девчонки не приучены быстро засыпать на грязном голом матрасе под вшивым одеялом.       – Зомби – знаток женской психологии? – она коротко усмехается.       – Зомби задолбался слушать, как ты ерзаешь! Койка скрипит так, что повеситься охота. Я уже подумывал тебя пристрелить...       – Ты сначала попади, умник.       Грубо. И смешно.       – Ляг уже! – плохо сдерживая усмешку, шепчу я.       Освальд нерешительно переминается с ноги на ногу, но затем с тяжелым вздохом забирается в мою постель и ложится на правый бок, спиной ко мне. Набрасываю на нее одеяло и придвигаюсь ближе. Ее волосы лезут в нос и рот, и я, стараясь делать это как можно более быстро и раздраженно, собираю пряди и укладываю так, чтоб они мне не мешали. Она даже не ойкает. Ее волосы чуть влажные и пахнут чем-то едва уловимым. Это не мыло, оно здесь мерзкое. Это, наверное, личный запах Освальд.       – Почему не лечь как вчера? – тихо спрашивает она, чуть повернув ко мне голову.       Я открываю рот и снова ощущаю волосы на языке. Так сложно было их заколоть? Чтобы предотвратить очередное попадание волос куда-либо, я заправляю несколько прядей ей за ухо и чувствую, как Освальд вздрагивает. Мне хочется думать, что от неожиданности, а не от моего прикосновения... Би-и-ип!!! Лжец! Кажется, Зомби, безжалостная машина для убийств, не такой уж черствый.       Соблюдая расстояние, шепчу Освальд на ухо:       – Если Кремень проснется раньше, то так я смогу прикрыть тебя, пока ты будешь скатываться с кровати и проползать под койками Дамбо и Кекса к своей. А затем сделаешь вид, будто что-то уронила и вдруг нашла.       – Отличная стратегия, командир.       – Резник бы позавидовал... – отвечаю, чувствуя, как Освальд медленно сползает на середину койки, ближе ко мне.       – Ш-ш! Не произноси имя сержанта всуе.       Ее палец у моих губ, а сама Освальд тихо смеется, слишком неестественно и неправдоподобно. Либо она нервничает, либо она умышленно заигрывает со мной, либо все вместе. В принципе, мне до этого никакого дела нет, только бы она не ерзала сейчас...       – Тебе удобно? Ты какой-то напряженный, – беспокойно говорит Освальд и ерзает...       Мы лежим вплотную друг к другу, и мне приходится перекинуть через нее руку и упереться в койку, чтобы хоть как-то удержать равновесие и соблюсти дистанцию. Освальд тут же лихорадочно хватает меня за предплечье, словно я собирался залезть ей под майку...       – П-прости... Так удобнее.       Она тихо согласно мычит и ослабляет хватку, но не отпускает меня, а ведет ладонью выше и цепляется за мое плечо. От этого по всему телу проходится дрожь и пересыхает во рту. Освальд, что ты со мной делаешь?       Господи, если Ты есть, убей меня! Пусть Резник заявится и изобьет меня до потери сознания. Пусть Вош прострелит мне башку. Пусть Кремень придушит меня из ревности. Хоть что-нибудь, лишь бы она не...       ...ерзала.       – З-зомби?       твою. мать.       – Я...       заткнись. заткнись. заткнись. заткнись...       – Н-надеюсь, что это импровизированная М-16 Наггетса... или ф-фонарь... – ее голос дрожит, но это беспокоит меня меньше всего. – Хотя зачем тебе ночью что-то такое? Зомби, ты боишься темноты?       Хочется взвыть. Я закрываю глаза и сжимаю зубы, упираясь лбом в худое плечо Освальд. Она пытается исправить ситуацию и бормочет какие-то глупости – лучше бы молчала.       – Что делать?       Я сам себя не слышу.       – Я не знаю, – виновато шепчет Освальд.       А я знаю. Но ни один из способов не сотрет ни мне, ни ей память.       – Все нормально... – Освальд мягко гладит меня по волосам. – Я бы больше удивилась, если бы из тебя Чужой вылез. Ведь это ненормально, а это предельно нормально... Хотя это ведь значит, что я тебе...       – Это ничего не значит.       – Хорошо.       Она невесомо гладит мое предплечье. Если таким образом думает меня успокоить, то стоит сказать ей, что это имеет противоположный эффект.       – Мне уйти?       Было бы лучше, если бы ты вообще не появлялась в пятьдесят третьей группе, Освальд. Но вот ты здесь. Ты уже все сделала.       – Ага, конечно, – бормочу я ей в шею и стараюсь расслабиться. – Лучше отвлеки меня.       Она молчит, лениво поглаживая пальцами мою руку.       – Где ты была? После инструктажа, – помогаю я.       – У Резника. Чистила его сапоги и убиралась в офисе. Он сначала хотел, чтобы я чистила картошку, но с одной рукой я бы чистила ее до Второго пришествия... – Освальд тихо усмехается, но потом как-то напрягается и затихает. – Можно, я скажу тебе что-то?       Она спрашивает меня, но кажется, что в большей мере этот вопрос для нее самой. Я согласно мычу, и Освальд тяжело вздыхает.       – Очень многое в офисе сержанта показалось мне знакомым.       – Например?       – Ничего конкретного, просто... я будто бы уже была там.       – А могла?       – Не знаю... В памяти что-то вдруг прояснилось на мгновение, и все.       – То есть ты что-то вспомнила?       – Да... Нет... И да, и нет.       Я вспоминаю офис Резника и прикидываю в уме, что он похож на офис школьной администрации: серые стены и потолок, серые железные контейнеры для бумаг, серый стол с черными подставками для карандашей и небольшая черная именная табличка. Ничего необычного.       – Бывает.       – Да, но это и правда казалось мне важным...       Ее это по-настоящему заботит, но я не понимаю, зачем Освальд цепляется за мимолетное чувство дежавю. Мы лежим слишком удобно, чтобы я беспрепятственно мог обнять ее крепко-крепко. Но вместо этого я только шепчу: "не забивай голову", и затем желаю ей "спокойной ночи", переворачиваясь на другой бок.