Nightcall

      Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие сырым и холодным воздухом барака, и открываю глаза, которые не сразу фокусируются на серых очертаниях спящих товарищей. В слабом утреннем свете, просачивающемся сквозь узкие окна, что-то кажется мне неправильным... Мое расположение. Напротив меня спит не Наггетс, а Кекс. Я никогда не видел его таким, как сейчас: вечно молчаливый и хмурый он никак не вязался с собой спящим – спокойное, по-детски пухлое лицо и чуть приоткрытый рот. А ведь у него все еще молочные зубы. Освальд повезло, что из-за больной руки она спит и просыпается к Кексу спиной, и не видит напоминания о той нормальной жизни... Освальд! Я резко сажусь на койке, от чего та неприятно скрипит. Кремень у противоположной стены ворочается. Ее нигде нет. Моя постель возле койки Наггетса застелена.       Обжигающе ледяной пол помогает проснуться. Сжав зубы, добираюсь до своей кровати и быстро натягиваю комбинезон и сапоги. Койка Кремня скрипит.       – Сколько до подъема? – бормочет он, откинувшись на подушку и прикрыв рукой глаза.       – Не знаю.       С тяжелым вздохом Кремень приподнимается на локтях и оглядывает барак.       – Где она? – он кивает в сторону незаправленной постели Освальд.       – Не знаю.       Кремень как-то странно смотрит на меня и дергает бровями, мол, мне стоило бы знать, куда делся солдат, находящийся под моей опекой. И опять я плохой командир. Будто бы будь он на моем месте, Освальд бы доложила ему, куда сваливает до подъема. Что-то я сомневаюсь. Она не намекнула ночью, что ей рано вставать, и не разбудила меня с утра... Будь Кремень на моем месте, он бы тоже проснулся в ее постели? Я смотрю на Кремня, который спускает ноги на пол, садится и зевает, морщась от холода, и представляю улыбающуюся Освальд в ее свободной майке и трусах. Мне хочется пробить кулаком стену. Но вместо этого я сжимаю зубы, стараясь не подать виду, что злюсь. Потому что это идиотизм! Зомби ревнует? Это бред!       – Будем искать? – безразлично спрашивает Кремень.       – Не знаю.       Я вообще ничего не знаю. Не знаю, в порядке ли она. Не знаю, стоит ли беспокоиться о ней. Не знаю, нужно ли искать ее.       – Тогда койку ее заправь, если не хочешь слушать высер Резника еще и о чистоте казармы. Потерянного солдата с тебя хватит, – усмехается он, лениво потягиваясь.       – Сам заправь, – я отворачиваюсь и пытаюсь зашнуровать ботинки.       – Не я ж в ней спал.       Я напрягаюсь, пальцы непроизвольно сжимают жесткие шнурки. Если Кремень все слышал этой ночью и попытается рассказать что-то Резнику, я застрелю его и скажу, что он превратился в Дороти и я был вынужден предпринять меры.       – Я, между прочим, тоже, – цежу сквозь зубы, – возможно, зря. Нужно держать себя под контролем. С чего я вообще так злюсь?       – Значит, послушаем серенаду Резника лишние двадцать минут.       Он не знает. Я успокаиваюсь.       Вскоре из динамиков доносится привычный сигнал, сообщающий, что до построения остается десять минут. Две минуты уходит на то, чтобы разбудить ребят. Еще минута, чтобы они сели и продрали глаза. А дальше – кто во что горазд: некоторые бегут в душевую, чтобы умыться, другие сразу начинают одеваться и заправлять койки.       – Где Освальд? – спрашивает Чашка, возясь со своей постелью. – Почему она кровать не заправила?       – Она рано ушла, – говорю я, помогая Наггетсу туго зашнуровать ботинки.       – Куда? – спрашивает малыш.       Я пожимаю плечами и бормочу что-то вроде "по делам".       – Надо ее койку заправить, а-то Резник...       – Нет! – прерывает Дамбо Танк. – Один раз заправим – все время заправлять будем. Сядет нам на шею...       Он замолкает под тяжелым недовольным взглядом Кремня. А я чувствую укол вины за то, что Освальд влетит из-за меня. Может, если бы Кремень не проснулся, я бы убрал ее постель. А он ведь говорил мне сделать это... говорил? Приказывал. Но после Резника приказы здесь отдаю я.       От сержанта нам достается сполна – не менее сорока минут непрекращающегося ора бодрят лучше, чем коробка энергетиков.       Освальд появляется, когда мы бежим второй круг на плацу. Ее ведет женщина в белом халате. Издалека трудно понять, кто она, но я уверен, что это не доктор Пэм. Может, одна из медсестер или вроде того. Они подходят к Резнику, и женщина начинает что-то объяснять.       Умпа снова отстает, я сбавляю скорость и подгоняю его. Сердце неприятно бьется в груди, грозясь ускорить свой ход. В горле жжется ледяной воздух.       Сержант кивает медсестре и отправляет ее обратно. Когда она уходит, он тут же хватает Освальд за локоть и говорит что-то ядовитое, судя по недовольному выражению его лица. Она кивает, и Резник толкает ее в сторону плаца. Спустя несколько секунд Освальд равняется со мной.       – Прости, что не сказала, куда иду с утра, – говорит она и виновато улыбается мне, я киваю.       Да уж. Могла бы и предупредить.       – А вот постель мог бы и застелить. Я же твою застелила!       Освальд еще не знает, что по приказу Резника вся группа прошлась грязными ботинками по ее простыням.       – Беги вперед, – говорю я.       Чем меньше слов, тем легче сохранить дыхание при беге. Но мне слишком много нужно ей сказать, многое объяснить, потому что Освальд продолжает бежать рядом со мной в самом конце строя.       – Мы уже сделали полтора круга, а ты нет. Будешь плестись – будешь бежать лишний круг как последняя финишировавшая, вместо меня...       – Или вместе с тобой, – она усмехается, а нос и щеки у нее румяные от холода.       Мерзлая земля хрустит под нашими ботинками, а я пытаюсь осмыслить сказанные Освальд слова. Зачем она вообще говорит что-то такое? Освальд мило улыбается мне своими сладкими, цветом напоминающими вишневый леденец губами. Меня, естественно, не волнует, сладкие они или нет.       – Беги вперед.       – Мы никого не оставим позади, – отшучивается Освальд типичной фразой из армейских боевиков.       – Рядовой, это приказ, – серьезно говорю я, а сам готов треснуть себя за это по лицу. Что со мной не так?       Освальд усмехается и шутливо отдает мне честь, прежде чем прибавить скорость. Я жадно хватаю ртом воздух, дыхание сбилось – из-за разговоров или из-за того, как она обернулась и подмигнула мне? Хочется думать, что Освальд просто моргнула, а я посмотрел на это с неправильной стороны.       Она бежит впереди, обгоняя ребят одного за другим. Быстрая. Улыбается, а я не вижу причин ее приподнятого настроения.       Над трубами электростанции за аэродромом поднимаются два привычных столба черного дыма, из главных ворот выезжают школьные автобусы. Я замечаю знакомую фигуру, движущуюся к нашему сержанту. Резник отдает коменданту честь, и они говорят о чем-то, посматривая в нашу сторону.       Мы заканчиваем бежать третий круг. Я как обычно замыкающий, однако Резник не заставляет меня бежать дополнительный круг и вместо этого отрывается на Освальд. Ему, кажется, доставляет какое-то садистское удовольствие орать на нее. А она продолжает бежать так, будто бы ждала этой утренней пробежки всю свою жизнь. Ее волосы липнут к раскрасневшемуся лицу, на приоткрытых губах играет улыбка, которую, учитывая обстоятельства, трудно назвать веселой или искренней, скорее, как мне кажется, – улыбка сумасшедшей. Освальд завершает штрафной круг и присоединяется к нам в строю.       Мы тут же встаем по стойке "смирно", а полковник молча смотрит на нас, скрепив руки за спиной. Его тонкие губы рас тянуты в неестественной улыбке.       Становится неуютно.       Вош останавливает взгляд на кожаной перевязке Освальд.       – Как твоя рука, рядовой... – полковник замолкает, останавливаясь напротив нее.       Освальд молчит, а Резник раздраженно подает ей глазами какие-то знаки, которые та вряд ли понимает. Я не понимаю. Сержант беззвучно бранится, шепча проклятия одними губами.       – Сэр, рядовой Освальд, сэр! – выпаливает она вдруг.       Резник поднимает глаза к небу и, кажется, благодарит Бога, в которого не верит. Кремень старается незаметно подавить смешок.       – Рядовой Освальд... – Вош растягивает ее имя, словно примериваясь, привыкая к нему. – И как твоя рука, рядовой?       – Сэр, рука рядового в полном порядке, сэр, – отвечает она.       Полковник молча смотрит на нее с легкой, учтивой улыбкой на тонких губах. Никто, кроме самого Воша, не знает, что творится в его голове. Если бы не его ледяные голубые глаза, не выражающие ничего, я бы, может, подумал, что коменданта и правда заботит здоровье Освальд.       – "Отставить", рядовой, – говорит Вош. – А если по существу?       Я вижу Освальд лишь краем глаза, но мне кажется, что она растеряна. В принципе, я тоже. С чего полковник вдруг посещает наши тренировки и так интересуется ею?       – Мне нужны здоровые солдаты, а не заведомо мертвые, – словно услышав мой вопрос, говорит комендант.       От его тона на лбу проступает испарина.       – Сэр... – неуверенно начинает Освальд, на что получает одобрительный кивок Резника и на этот раз заинтересованный взгляд Воша. – Доктор Пэм с утра колит мне обезболивающее, чтобы рука не беспокоила во время тренировок. И она говорит, что уже к концу недели можно будет приступить к упражнениям по разработке травмированных мышц... сэр.       Вош одобрительно кивает, а затем переводит взгляд на Резника. Между ними завязывается беззвучный разговор, понятный лишь им одним. Сержант нервничает, но так, что я бы, может, и не заметил этого, если бы не смотрел на него в упор.       Спустя мгновения Резник кивает полковнику и с молчаливого его согласия орет "вольно", отсылая нас на завтрак.