Nightcall

      Прикусив язык от усердия, Чашка собирает волосы Освальд в хвост на затылке и закрепляет резинкой. И хотя все время до обеда Освальд провела с доктором Пэм, разрабатывая руку, она все равно еще не может пользоваться ею. Только кожаная перевязка сменилась на похожее крепление для плеча, фиксирующее его положение. Наггетс, громко сопя, по собственному желанию возится с шнурками ее ботинок. То ли малышу хочется показать Освальд, что он не хуже Чашки, то ли он просто пытается быть полезным. В любом случае, со стороны все выглядит довольно забавно: Освальд, утопающая в расстегнутом оранжевом комбинезоне, снисходительно улыбается то одной малявке, то другой, какая бы из них ее не позвала; Чашка увлеченно колдует над ее волосами, а Наггетс хмуро глядит на шнурки, которые упорно не хотят завязываться в тугой узел. Между глупыми пререканиями малышей, она смотрит на меня и, вскинув брови, поджимает губы, сдерживая смех. Я слабо улыбаюсь ей краешком губ и отвожу взгляд.       Минут десять назад Резник специально вывел нас троих из ангара в большую белую палатку при входе, чтобы мы встретили Освальд и ввели ее в курс дела – это предстояло сделать мне, а малышне нужно было просто находится в моем поле зрения. Сам сержант хотел быстрее свалить, что, в принципе, он и сделал, как только я перешагнул порог.       Чашка помогает Освальд натянуть резиновые перчатки, маску и капюшон.       Утром я проснулся от того, что в казарме было слишком шумно. Продрав глаза, первым делом я отметил, что Освальд ушла, а дальше – обратил внимание на источник гама: красный от ярости Танк размахивал руками и орал что-то невнятное, Чашка плакала от смеха, остальные хихикали. Даже Кремень, старавшийся сохранять серьезность, криво усмехался. Постель Танка была мокрой, как и его штаны. Много времени мне не потребовалось, чтобы понять, что произошло. Старый и тупой розыгрыш. А последним, как обычно, смеялся Резник.       Освальд подмигивает Чашке, и та прыскает. "Девичий секрет" немного сблизил их. Наггетс обижено надувает щеки и пинает землю мысом ботинка.       Я застегиваю тугую молнию ее комбинезона и читаю лекцию о том, что, находясь в ангаре, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя снимать с себя любую деталь защитного костюма. Освальд внимательно смотрит на меня из-за защитного стекла и время от времени кивает.       – Ничего не трогать без моего разрешения, и если по какой-то причине выйдешь из ангара, перед возвращением обязательно нужно пройти обеззараживание. Ясно?       Она резко кивает, и защитное стекло бьет ее по лбу. Наггетс и Чашка хохочут, я поджимаю губы.       – Резник говорил, чем мы там занимаемся?       – Очистка и уборка? – голос Освальд звучит как из трубы.       Я киваю. Кажется, она не знает самого главного. Но нужно ли мне ей об этом рассказывать? Не думаю.       Мы проходим обеззараживание и входим в ангар.       – Если будет тошнить, скажи мне.       Но Освальд уже ничего не слышит, ее глаза широко распахнуты. Ребята из других групп отсеивают зараженные от чистых трупов и складывают их в большую кучу тел у дальней стены, где те ожидают, когда их переложат на длинные металлические столы, установленные по всей длине ангара. Все тела на разных стадиях разложения: какие-то уже мало похожи на людей, а на других только появляются трупные пятна.       – Нам дальше.       Я дергаю Освальд за руку, желая увести подальше от зловонной кучи, а она резко переводит пустой взгляд на меня и поджимает губы. Не думаю, что она слышала хоть слово из того, что я сказал.       Освальд не повезло, самым интересным, – а именно, обработкой, – мы занимались утром. Все оставшееся время нам предстоит таскать трупы сначала к выходу, а потом поменяться с другой группой и таскать тела к столам. Но вряд ли даже обработка показалась бы ей чем-то занимательным. Освальд еле передвигает ноги, плетясь за мной хвостом, а Наггетс и Чашка уверено шагают впереди. Мы уже привыкли возиться с мертвыми, а Освальд – нет. Но она привыкнет, как все мы привыкаем к трупному запаху, а через какое-то время уже практически не ощущаем его. А если она боится...       – Бояться надо живых, рядовой.       Я пытаюсь превратить все в шутку и слабо улыбаюсь, но Освальд еле-еле качает головой и отворачивается от меня.       Под крышей ангара фонят динамики. Большинство ребят во время обработки предпочитают слушать рэп, но мне больше нравится метал, он помогает абстрагироваться. Но он также угнетает, поэтому неплохо бывает разбавить его ритм-н-блюзом.       Кремень подхватывает подмышки обработанного покойника, довольно увесистого на вид, и тащит его к выходу. Я показываю Освальд, как удобнее перехватить труп, а потом вспоминаю, что левую руку она все еще не может напрягать. Несколько секунд я тупо смотрю на нее, а она – на гору трупов неподалеку.       В ангаре нет взрослых, поэтому мне не у кого просить помощи. Я не знаю, что делать, но знаю, что Освальд нельзя заниматься тяжелой работой. Но ей также нельзя прохлаждаться у стены.       За одним из столов для обработки я замечаю Бомбера, массивного темнокожего парня, командира группы, с которой мы вчера играли в "солдат-инвазированных". За пределами ангара группы почти не контактируют между собой, да и борьба за первые места в таблице лидеров жесткая, так что отношения между соревнующимися далеко не дружеские. Поэтому вряд ли он войдет в мое положение. Но попытаться стоит.       Взяв Освальд за руку, я совершаю самый опрометчивый поступок в своей жизни после жизни.       – Ты здесь командир, верно?       Несколько мальчишек за столом замирают, а Бомбер медленно, словно в замедленной съемке, поворачивается ко мне. За защитным стеклом его кожа кажется угольно-черной. Он смеривает меня тяжелым взглядом и скептически оглядывает наши с Освальд руки. Я тут же отпускаю ее.       – А ты тот засранец, чья группа мухлевала вчера? – голос у Бомбера низкий и такой же тяжелый, как взгляд.       Я не хочу спорить, поэтому сразу перехожу к сути нашего разговора. Парень выслушивает меня со скрещенными на груди руками и бесстрастным выражением лица. Когда я заканчиваю, он продолжает молчать. В какой-то момент мне кажется, что Бомбер доложит обо всем сержантам.       – Мне плевать, – он пожимает плечами. – Если детка будет работать, то пусть работает. Мне и дела нет. Быстрее управимся.       Я так благодарен этому парню, что даже не хочу врезать ему за "детку".       Быстро объясняю Освальд, что нужно делать. Она фокусирует внимание на мне, и ее взгляд наконец проясняется. Когда я заканчиваю с инструктажем, Освальд кивает. Ее кожа светится в полутьме капюшона, а глаза кажутся впалыми черными омутами. Она похожа, если не на труп, то на Смерть.       – Справишься?       Я беру ее за руку и чуть сжимаю пальцы. Пусть она знает, что я рядом, что нечего бояться, что все хорошо... Относительно.       Освальд медлит, но затем кивает. Я смотрю на нее, утопающую в огромном оранжевом комбинезоне, и еле-еле качаю головой, чувствуя, как ее пальцы крепко цепляются за мои. Не время расклеиваться, Освальд. Я киваю ей в сторону железного стола, и она нехотя отпускает мою руку.       "Уборка" – занятие скучное и однотипное, если полностью игнорировать тот факт, что оно еще и жуткое. Тела разные: тяжелые и легкие, твердые и помягче, и от всех несет резким тошнотворно-сладким запахом. Но со временем перестаешь его замечать, как перестаешь вглядываться в лица покойников в поисках знакомых. В лагере все упирается во время: бег на короткие дистанции, обезвреживание бомбы, сборка и разборка М-16, скорбь, злость, чувство вины, смирение...       У столов что-то гремит, и я поднимаю голову. Какой-то рядовой из группы стоит возле Освальд и тянет к ней руки. Бросив труп на полпути к выходу из ангара, я иду к ним, игнорируя возмущенный голос Кремня за спиной.       – Проблемы?       – Похоже на то, – спокойно отвечает парень, не глядя в мою сторону. Все его внимание приковано к Освальд, а руки до сих пор находятся у ее талии.       – Освальд, все в норме?       – Не думаю, – снова отвечает парень. На этот раз он уже смотрит на меня: за защитным стеклом короткие светлые волосы липнут к широкому лбу, на бледном лице – напускное безразличие. – Она не отвечает.       – Освальд?       Я отодвигаю парня и пытаюсь заглянуть ей в лицо, но ее голова опущена, и в темноте капюшона я не могу ничего разглядеть.       Только не становись Дороти. Только не становись Дороти. Только не...       – Пойдем, сделаем перерыв.       Она послушно идет за мной. Парень смотрит на нас, пока я не киваю ему в сторону стола с трупом. Пусть занимается своим делом, а не глазеет по сторонам.       Я снова игнорирую Кремня, бросив ему на ходу:       – Мы на полпути к волшебнику.       Я надеюсь, что утрирую, но он понимает почти сразу и замолкает, позволяя мне вывести Освальд из ангара. Кремень приглядит за остальными, я в этом уверен.       Морозный воздух отрезвляет разум и колет привыкшие к жару комбинезона легкие. Я сдираю с головы Освальд капюшон. Взгляд блестящих, покрасневших, но все так же ледяных глаз тут же останавливается на мне. Нижняя губа угрожающе подрагивает, зубы сжаты, щеки и нос покрыты красными пятнами.       Освальд сломалась – ее нужно починить.       Я мгновенно прижимаю ее к себе, чувствуя вибрации хрупкого тела сквозь толстую резину комбинезонов.       – Освальд?       В ответ – тихий болезненный стон, слабый удар маленького кулака по груди, мокрый нос и приоткрытые горячие губы, прижатые к шее. Я жалею о том, что сделал. Подпустил ее слишком близко, позволил ей стать еще слабее.       – Идет война, понимаешь? Не жалей мертвых. Им все равно, – говорю я, буквально отдирая Освальд от себя. Она не смотрит на меня, и я встряхиваю ее. – Абстрагируйся. Прекрати разглядывать трупы. Это не люди больше. Прекрати думать о них как о живых.       Так нам говорил Резник, когда мы один за другим заблевывали свои комбинезоны. Обыскивать и таскать трупы – это не то, что нам нравится делать; это то, что мы должны делать.       Ее губы движутся почти беззвучно, не думаю, что я бы расслышал хоть слово, если бы не держал раскрасневшееся от слез лицо Освальд в своих ладонях, не позволяя ей отвернуться:       – Я с-стараюсь, Зомби... П-правда стараюсь...       – Ты хуже Наггетса. Хорошо, что Резник не видит.       Я говорю это, но не потому, что хочу обидеть ее, а просто потому, что это правда. Наггетс прошел через ОУ без слез и страха. Он смирился – мир, катящийся ко всем чертям, изменил его. А Освальд... Она все еще цепляется за те времена, когда у нее было имя, наверняка красивое и подходящее ей, и дети играли в мяч на подъездных дорожках, а не сжигали трупы других детей. Вошу стоило пристрелить ее тогда в крыле для выздоравливающих.       Освальд накрывает мою ладонь на своей щеке и чуть сжимает. Я не знаю, хочет ли она, чтобы я убрал руки, или наоборот. В любом случае, она неотрывно смотрит на меня блестящими голубыми глазами. Мне всегда казалось, что в таких невозможно что-либо разглядеть, что они пустые и холодные. Но сейчас я вижу в них все: отчаяние, боль, злость, бессилие... Опасная смесь. Освальд рвано хватает губами воздух и тяжело дышит.       – Это н-ненормально...       – Уже нормально.       Она набирает в легкие побольше воздуха, хмурится и скалится, готовая высказать мне все, что думает об Иных, войне, лагере, сержанте. Обо мне. Но я не даю ей сказать ни слова, потому что ничего не хочу слышать, будь то а) бред свихнувшегося солдата или б) просьба отпустить ее. И то, и другое звучит для меня одинаково – как приговор. Интуитивно поддавшись порыву, я аккуратно касаюсь краешка ее приоткрытых губ своими.       Старая привычка, пережиток прошлой жизни, когда таким образом я затыкал своих многочисленных истеричных подружек. Но Освальд не истеричная. Отчаявшаяся, разбитая, злая на весь мир – да, но не истеричная.       Она замирает с тихим неожиданным стоном, который дрожью отдается в моем теле. Я закрываю глаза, сосредотачиваясь лишь на том, что имеет значение. Мокрые щеки, дрожащие ресницы и сладкие губы, которые априори не могут быть таковыми, ведь в "Приюте" нет сладкого. Но почему-то они именно такие, а еще мягкие и нежные, как пастила.       Хлопок. Я отстраняюсь, чувствуя жжение на левой щеке. Освальд зло смотрит мне в глаза и демонстративно вытирает губы тыльной стороной ладони.       – Козел.       Слово бьет сильнее, чем пощечина.       На все мои попытки заговорить, она коротко огрызается: "Заткнись". Кое-как натягивает капюшон и застегивает молнию, пресекая на корню все мои попытки помочь, а затем заходит в ангар.       Надеюсь, Освальд не забудет пройти обеззараживание.       Она старательно избегает меня в ангаре, работая с группой Бомбера, и позже за ужином: не просит донести поднос и, более того, становится в самом конце нашей очереди. Кремень предлагает ей свою помощь, но Освальд мотает головой и грустно улыбается. Скорее всего, она пытается избежать ненужных вопросов, но меня это задевает. Задевает ее милая нежная лживая улыбка. Но все это меркнет перед раздражением, которое я испытываю, когда тот светловолосый парень из группы Бомбера встает в очередь позади Освальд и начинает говорить. Из-за гудения голосов в столовой я не слышу их, но мне достаточно того, что она мягко улыбается краешками губ и заправляет прядь волос за ухо.       До этого момента все группы сидели каждая за своим столом. До этого момента... Освальд садится за стол с группой Бомбера рядом со своим новым дружком. Кроме нее, там только одна девчонка лет четырнадцати, настроенная враждебно, судя по сведенным к переносице бровям. Но кажется, светловолосому глубоко наплевать на то, как реагирует его одногруппница, да и все в целом. Он что-то говорит, втягивая в разговор Бомбера и еще пару мальчишек. Освальд, кажется, молчит, сидя ссутулившись и подперев голову рукой.       – Это какой-то вызов системе, или что? – раздраженно спрашивает Танк, указывая на знакомую узкую спину за дальним столом. Ему хочется увести внимание от утреннего происшествия.       Кремень смотрит на меня. Мы оба не знаем, что ответить. Но если он действительно без понятия, в чем причина такого поведения Освальд, то я просто не могу рассказать правду.       Неужели я так хреново целуюсь?       – Это женщины. Не вникай, – Кремень коротко усмехается своей шутке и нехотя отправляет вилку с порошковым пюре в рот.       Наггетс отодвигает от себя поднос и насупливается, скрещивая руки на груди. Я пододвигаю поднос обратно к нему, он отодвигает его снова.       – Ешь.       – Я не буду.       – Надо.       – Не надо.       – Позвать Освальд?       – Да.       С одной стороны, я благодарен ему, что у меня есть причина подойти и забрать Освальд от невнятного дружка. Но с другой – мне не хочется вообще что-либо делать. Особенно, показываться ей на глаза. Но я встаю с места под внимательным взглядом Кремня и, кивнув ему, мол, все нормально, иду к чужому столу.       Со всех сторон гудят голоса, и с каждым шагом они становятся все громче и громче. Шум давит на голову, и я чувствую себя слабым и рассеянным. Нервничаю, как глупый мальчишка. Было бы из-за чего...       Как только я встаю за спиной у Освальд, все взгляды обращены на меня. Враждебные – у малышни, тяжелый – у Бомбера. Светловолосый продолжает заливать про бейсбол. Снова в старшей школе, но в этот раз на месте лузера, а не всеми любимого принимающего.       – Засранец, – Бомбер учтиво кивает. Малышня хихикает, белобрысый затыкается и оборачивается одновременно с Освальд.       – Командир, – приветственно киваю я, стараясь не смотреть в ее сторону.       – Только не говори, что пришел забрать свою детку. Мы уже успели к ней привыкнуть. Может, махнемся? – он хлопает рядом сидящую девчонку по спине и усмехается, отчего его толстые губы странно кривятся. Мелкая хмурится и поджимает губы, зло глядя на "детку".       – У нас проблемы, – говорю для Освальд, но все еще не смотрю на нее.       – Неотложные? – интересуется Бомбер.       Я киваю.       – Наггетс...       – Опять не ест? – Я не слышал ее голоса несколько часов, но уже отвык от него.       Я снова киваю. Освальд тут же поднимается со своего места, а светловолосый предлагает донести ее поднос до нашего стола.       – Я возьму, – выпаливаю я, возможно, слишком резко, а она смотрит на меня так, будто я ее позорю.       – Хорошо, – парень пожимает плечами и улыбается ей краем губ, а я борюсь с желанием мокнуть его лицом в пюре.       Освальд улыбается ему в ответ и снова заправляет прядь волос за ухо. Края подноса трещат у меня под пальцами, и она хмуро зыркает на меня, призывая соблюдать манеры. Я терпеливо жду, пока Освальд распрощается со всеми, и выдыхаю, лишь когда она поворачивается ко мне и кивает в сторону нашего стола.       – Освальд!       Я тяжело вдыхаю, чувствуя, как кончается терпение. Светловолосый хватает ее за руку и смотрит в глаза, подписывая себе смертный приговор, если мне выпадет шанс драться с ним в рукопашном. Он хитро улыбается, и Освальд тихо усмехается.       Голубки.       – Пойдем.       Она кивает, не сводя глаз с белобрысого. Либо Освальд специально играет на моих нервах и сознательно пытается довести меня до точки кипения, либо она самая настоящая дура.       Наггетс съедает свой ужин полностью и, как только откладывает вилку, едва дожевав последний кусок мяса, протягивает Освальд ладонь. Она усмехается и высыпает ему на руку горстку бледно-голубых желейных бобов, а затем все, что было в пачке, раздает остальным.       – Откуда это? – задает волнующий всех вопрос Чашка.       – Связи, – глупо усмехается Освальд и отводит глаза. Я прослеживаю ее взгляд и натыкаюсь на знакомый белобрысый затылок.       До самого вечера мы не говорим друг с другом. И когда выключается свет, я знаю, что сегодня высплюсь.