Nightcall

      – Да твою мать! – орет Резник.       Неподалеку от меня Умпа вздрагивает и промазывает, задевая мишень Чашки, на что та тут же отвечает волной ругательств, перенятых у сержанта. Кекс бросает на них недовольный взгляд и сразу возвращается к стрельбе. Наггетс неотрывно наблюдает за новенькой, вертя в руке палку, заменяющую ему М-16. Танк что-то говорит Кремню, и тот еле сдерживает смешок, глядя в сторону Резника, орущего на девчонку. И мне хочется дать ему в морду, хотя я сам не знаю – почему.       Неужели изначально было не ясно, что она не может стрелять из винтовки? У нее же лишь одна рука! Точнее, лишь одна здоровая рука. Но, видимо, для сержанта это было сюрпризом. Хотя и новенькая хороша – успела вывести его из себя раз десять, и это только за первую половину дня. Она не может нормально держать оружие. Рукопашный бой – явно не по ее части. Выживание в дикой местности – провалено. Выживание в городской среде – зависит от обстоятельств. Разведка – не сказать, что превосходно. А теперь еще и винтовку держать не может.       Спустя десяток пуль, выпущенных мной в никуда, сержант сует новенькой Беретту М-9 и встает рядом, уперев руки в бока.       Если она плохо будет стрелять, то до вечера может и не дожить. Поэтому когда девчонка вытягивает руку с пистолетом и прицеливается, я чувствую, как все мы напрягаемся в ожидании чего-то: может, мы ждем, что она окажется постапокалиптическим Робином Гудом с Береттой вместо лука, а может, предчувствуем полный провал.       Первый выстрел – двойка и всеобщее разочарование. Кекс, Умпа и Чашка теряют интерес и продолжают стрелять, то попадая, то промазывая.       – Промах. Ты мертва. Поздравляю, – Резник трет переносицу. Он устал. Неужели ему надоело орать?       Кремень говорит что-то о бесполезности новенькой, которая тем временем резким движением перехватывает пистолет удобнее и прицеливается. Второй выстрел – шестерка.       – Хреново, но не так хреново, как прежде.       Девчонка прикусывает нижнюю губу, хмурится и вновь прицеливается. Третий выстрел – десять.       – Повторишь?       Еще три выстрела, все три раза десять. Мы перестаем стрелять и наблюдаем за новенькой, а Резник настолько поглощен ею, что даже не замечает этого. Она стреляет не хуже Кекса, если не лучше. Однако толку от этого мало, учитывая, что все остальное у нее провальное.       – Допустим, что ты темная лошадка, рядовой, и в тебе есть охеренно меткий снайпер, – нехотя говорит Резник и отходит к управлению мишенями. – Но должна быть и реакция, чтобы не сдохнуть в перестрелке.       Мишень с резким скрипом поднимается из высокой пожухлой травы. Выстрел, и кусок головы силуэта разлетается в щепки. Еще одна мишень, попадание прямо в печень. Следующая пуля легко задевает руку силуэта, но не успевает сержант открыть рот и начать орать, как еще одна пуля с треском попадает прямо в шею.       Резник ухмыляется, он явно доволен. Заметив, что мы наблюдаем, сержант быстрее нажимает на кнопки. Мишени одна за другой выскакивают из травы, и новенькая попадает по ним за долю секунды. Не всегда идеально, но, в отличии от меня, попадает.       Кремень толкает меня в плечо и усмехается.       Сержант отходит от пульта и, скрепив руки за спиной, медленно подходит к девчонке, которая все еще держит пистолет в вытянутой руке. Он хищник, она добыча. Но, возможно, у добычи сегодня есть шанс остаться в живых.       – Ты сдохнешь первой. И никто из группы даже не попытается тебя спасти. А если попытается, то тоже сдохнет. Ты безнадежна, рядовой. Без навыков выживания ты труп, как гребаный Ли Харви*! Ты обуза для всей группы, рядовой Освальд, и ты сдохнешь...       Тварь.       Новенькая опускает пистолет и молчит. Я не вижу ее лица, но молю о том, чтобы она не начала реветь. По крайней мере, ее новое прозвище всяко лучше, чем у многих.       – ...сдохнешь, – продолжает Резник, – но заберешь с собой пару инопланетных ублюдков. Продолжай стрелять.       – Сэр! Есть, сэр!       Ее голос не дрожит, он чистый и звонкий, будто бы слова сержанта пролетели мимо ее ушей или были восприняты только как похвала. Когда она поворачивает голову, я замечаю, что девчонка улыбается. А то, что я вижу дальше, рушит все мои представления об устройстве атипичной новой реальности лагеря "Приют": сержант беззлобно усмехается, глядя на нее.       В пять часов, во время вечернего приема пищи никто не обсуждает потрясную стрельбу новенькой; мы сидим молча и делаем вид, что ничего не произошло, пока Наггетс как обычно не начинает тихо всхлипывать, глядя в свою тарелку с нетронутым ужином. Вся группа смотрит на меня, но не Освальд: она аккуратно пододвигается к малышу и обнимает его. Наггетс прижимается к ней в ответ и приглушенно воет, пряча лицо у нее на груди. Это неприемлемо. В любой момент может заявиться Резник с проверкой, и тогда всем несдобровать, а виноват буду я. Однако мне не хочется отрывать малыша от нее.       Чашка фыркает, глядя на новенькую, покачивающую Наггетса, Танк просит меня его заткнуть. А Кремень сидит за столом напротив и недовольно смотрит на нашу троицу из-под сросшихся бровей. Наггетс раздражает его своими рыданиями, на меня он злится за то, что я занял его место командира, а девчонка... Не знаю, какие у него к ней претензии.       – Пусть замолчит, и так тошно, – ворчит Дамбо, которому сегодня досталось от Резника не меньше, чем Освальд.       – Зомби даже сопляка успокоить не может, – Кремень смотрит мне в глаза, когда говорит. Это вызов?       – Знаете, я уже жду, когда его тупая сестра наконец... – Танку не удается договорить, как его прерывает Освальд.       – Когда я лежала в крыле для выздоравливающих, – она начинает мягко и осторожно, – ко мне приходил полковник Вош. Вы, наверное, видели и знаете его...       – Естественно, мы его знаем! Он комендант базы! – фыркает Танк так, будто она сморозила глупость.       – Он сказал, что на войне нет места состраданию и прочим чувствам. Сказал, что вытравит из меня это...       – И что? – перебирает ее Чашка. – Нам это зачем знать?       – А затем, – говорит девчонка, – что я ответила ему. Я сказала, что не хочу. Лучше сдохнуть человеком прямо в больничном крыле, чем превратиться в бездушную машину для убийств. Тогда Вош навел на меня пистолет, приставил прямо сюда, – она указывает на середину лба. – Я ничего не почувствовала, совершенно. Сказала, что мне жаль, но ему придется сделать это. Он снял пистолет с предохранителя, а я, по-моему, поблагодарила его и попросила прощения. И в тот момент полковник убрал оружие и сказал, что Люди на войне, все же, нужны.       – И? – Чашка кривится и разводит руками, а мне хочется пнуть ее, чтобы убрать это совершенно идиотское выражение с ее лица.       – Мы должны быть друг к другу... терпимее? – я пытаюсь помочь Освальд, но, кажется, она в этом не нуждается и чувствует себя вполне уверенно под тяжелыми взглядами ребят. Девчонка смотрит на меня и кивает. Наггетс уже не хнычет, но все равно жмется к новенькой.       – Мы пятьдесят третья группа, и мы есть друг у друга. Мы не чужие...       – Вот только без нравственных проповедей, пожалуйста, – бормочет Кремень. – Ты здесь второй день, и ты ничего не знаешь. Этот сопляк постоянно ревет, и толку от него никакого. Посидела бы с ним столько, сколько мы, тоже просила бы его заткнуть.       Тишина.       Освальд молчит, успокаивающе поглаживая здоровой рукой малыша по голове. Кончик ее носа чуть заметно краснеет, однако выражение ее лица по холодности может соревноваться с выражением лица полковника Воша. Все выжидающе смотрят на нее. Но вместо ответа, девчонка переводит взгляд на Наггетса и, устало улыбнувшись, ерошит ему волосы.       – Надо поесть.       Малыш кивает, трет кулаками глаза, а затем пододвигает к себе поднос с ужином. Он хлюпает носом, зачерпывая ложкой консервированный горошек.       – И все? – возникает Чашка. – Ты ничего не скажешь?       Освальд все так же холодно смотрит на нее, а затем на Танка с Кремнем. У меня дежавю. Я уже видел этот взгляд.       Она кажется сильной, но я замечаю, как ее пальцы под столом сжимают ткань форменной рубашки. Мне, как командиру группы, наверное, стоило бы прекратить разговор еще тогда, когда он начался. Но я этого не сделал. Я вообще считаю, что назначать меня командиром группы было глупо.       – Возможно, я в какой-то мере не права, – говорит она.       Если бы не Наггетс, сидящий между нами, я бы, наверное, сжал ее руку.