Бесконечное лето: Эксперимент

Живой — Психотерапия — В порядке бреда — Товарищ старлей — Якоря и Ключи — Мальчик, Который… У меня иногда складывается впечатление, что весь мир, все человечество медленно, осторожно идет по тонкой проволоке, натянутой над пропастью. И с боков этой проволоки — пустота, вверху рай, а внизу ад. И все, в общем, понятно. Упасть — никак нельзя. Но и наверх ты никак не запрыгнешь, хотя там хорошо, наверное. И в итоге все, что остается — это пугливо идти по проволоке, помня про ад, и надеясь, что вот за углом, вот за поворотом рай внезапно окажется чуть ближе. Ну хоть на ладошку. Ну чтобы хоть одним глазком. Так к чему я это все. Сейчас мне почему-то кажется, что в 1984 году человечество, стоя на туго натянутой проволоке над адом, пошатнулось. Оно еще может восстановить равновесие, еще может удержаться. Но будет это непросто. А ведь какое наслаждение, какое блаженство в полете! И пусть это даже полет с натянутой проволоки в адское пламя. Но за этот короткий миг, когда чувствуешь себя птицей, когда ты летишь — ты можешь отдать многое. Пусть даже ты летишь к смерти. К смерти. Лена! Я открыл глаза. И ничего не понял. Белое вокруг все, сверкающее, расплывчатое, и ветерок обдувает. Где я вообще? «Я проснулся рано утром, я увидел небо в открытую дверь». Вот еще одна мысль — сейчас светло, значит, это день. А под землей мы бродили несколько часов, не больше. То есть примерно с восьми вечера до настоящего момента в моей памяти имеется дыра. Это не очень хорошо. Но и не очень плохо, я отлично помню и находки в репозитории, и наше задержание, и попытку побега. «Прости, девочка». И это тоже. Но я жив, относительно адекватен, сохранил память и рассудок. А это значит, ничего еще не закончилось. Это значит, еще повоюем. В поле зрения вплывает что-то пахнущее лекарствами и еще чем-то. О, это же Виола. Значит, это что? Это медпункт. А я тут всего раз был до этого, в первый день, и ровно пять минут, поэтому и не опознал сначала. — Я тебя, конечно, вчера просила подежурить в медпункте, — сообщает Виола, задумчиво глядя на меня сквозь очки своими гетерохромными глазами. — Но не предполагала, что ты для этого умудришься получить нарушение мозгового кровообращения, в просторечии микроинсульт. Тут ты меня удивил, пионер. «Микроинсульт?» — Принесли тебя вчера вечером бездыханного, — продолжает Виола. — Весь лагерь за твою жизнь боролся. Растирали тебя, антикоагулянты кололи… Так что дежурство твое сегодняшнее отменяется, раненый герой, сама справлюсь. Ладно. — Она делается серьезной. — Как врач, рекомендую до такого в дальнейшем не доводить. Меньше жирной и соленой пищи, меньше сладкого, меньше алкоголя, больше активного отдыха и прогулок на свежем воздухе. — Ох, доктор, — разлепляю я губы. Хрипоте моего голоса может позавидовать Джигурда. — Без ножа вы меня режете. Как же я теперь без соленого, острого, сладкого и вкусного? И я уже не говорю об алкоголе. В человеческих ли это силах? «А с вечерними прогулками на свежем воздухе у меня и так все отлично». Виола хмыкает. — Юморист… Геннадий Хазанов. — Она покачала головой. — Не везет мне в эту смену, юморист — сначала Шурик, потом Семен, теперь вот вы с Леной… На моем лице, наверное, что-то отразилось, потому что Виола подняла брови. — Она заходила сюда незадолго до того, как принесли тебя, просила что-нибудь от головы… Что-то не так? «Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, я буду жить». — Нет, — отвечаю я не своим голосом. — Все нормально. Я, наверно, пойду? — Постой, — хмурится медсестра, — я должна тебе выписать гипотензивное, восстановительное, плюс раствор ромашки… — Я обязательно загляну еще, — обещаю я, торопливо обуваясь. — А без раствора ромашки и вообще жизни себе не мыслю! И покидаю гостеприимный медпункт. Мысль в голове одна: она жива! Ленка жива, и даже почти здорова — почти, потому что обращалась за медпомощью. Может, она сумела бежать? Может, ее пощадили? Может, это был очередной сон, а ты окончательно запутался в слоях этой приветливой реальности? «Мы поместили еще один сон внутрь твоего сна, чтобы ты сходил с ума пока сходишь с ума.» Пока лечу к домику Лены, успеваю оглядеть себя. Да нет, вчерашнее мне не приснилось и не привиделось. Костяшки на кулаках сбиты, запястья все еще ноют от наручников, колени ободраны. Одежда, правда чистая, но форма — она вообще одинаковая, может, и переодели. И еще… наклоняюсь, ощупываю голени. Ага — на правой нахожу на ощупь след от укола. Сюда меня и подстрелили. Такой же присутствует в районе седьмого шейного позвонка. А этим добили. После этого у меня была какая-то неприятность то ли с сердцем, то с мозгом, но теперь все снова в норме. Весело. Подсознание работает все же на удивление хорошо, и вычленяет из этого бессвязного потока две ключевые мысли. Наручники и одежда. Точно. Вот что мне не давало покоя там, в подземельях. Ну что ж, информации прибывает. «Теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь!» Ноги сами выносят к домику Лены. Сердце колотится как ненормальное. Интересно, почему, неужели судьба не очень-то и знакомой девушки для меня важнее того, что мы нашли вчера под землей? Мрачные тайны, возможно, судьбы мира на одной чаше весов, и бледная измученная девчонка, которая должна была умереть, но не умерла — на другой. Да, важнее. Да, Лена перевешивает. Потому что мы, несмотря на весь наш прогресс и развитие — все еще остаемся, по большому счету, неандертальцами, ограниченными и нелогичными. И пути развития целого мира отступают, когда дело заходит о судьбе дорогих нам людей. Может, это и неправильно. Но я — человек, и для меня оно всегда будет так. На пороге домика сидит Мику. Чего это она? Увидев меня, девушка буквально бросается вперед. — Саша! Привет! Ты к Лене? К Лене, да? Скажи, что ты пришел к Лене! Я слегка ошалеваю от напора. — Ну, в общем-то, да, к ней. А в чем… — Что с ней, Саш? Что с ней случилось? «Позвольте представиться — Грегори Хаус». — А что с ней? — не понимаю я. — Она… она… ей очень плохо, — Мику не может подобрать слов, редчайший случай. — Она только лежит и молчит. И еще иногда плачет. И постоянно говорит, как она не может больше, как она устала… Я не понимаю… И неожиданно повисает на мне, всхлипывая. «Женские слезы — долгие проводы». Ну, или как-то так. В общем, ничего хорошего от них ждать не стоит. Мику, конечно, приходится обнять. Исключительно с дружескими намерениями, а также с целью успокоить. Она, правда, отстраняться не спешит, только утыкается лицом в плечо и начинает сперва сбивчиво, а потом набирая скорость, объяснять, что же такого тут произошло вчера вечером. По ее рассказу выходит, что меня принесли из лесу завхоз и плотник Артур Амаякович. Выяснилось, что я так долго гулял и репетировал, что вследствие нервного истощения упал и потерял сознание. Такая печальная ситуация. Хорошо еще, что наши уважаемые сотрудники случайно проходили мимо, но не бросили меня на произвол судьбы, а наоборот — приволокли обратно. «А ведь могли и полоснуть». В медпункте же за меня взялась Виола, поставила несколько уколов, после чего жизнь моя оказалась вне опасности. Осталось узнать, по какой причине Мику так пристально за мной следила, но это потом, это подождет. А когда и откуда вернулась Лена, она, оказывается, не помнит. Весь день ее не было, а вечером, когда девушка вернулась с ужина, Лена уже лежала на своей кровати и тихо, медленно плакала. Причину всполошившейся Мику она сообщать отказалась, упомянув только, что «хватит с нее этой боли». На завтрак сегодня Лена тоже не пошла, и видеть никого не желает. Словом, единственная надежда осталась на меня, потому что я — супергерой. Так она, Мику, считает. Тут выяснилось, что мы все еще стоим практически в обнимку, а это никуда не годится. Пришлось прервать вечер воспоминаний и проследовать в домик. Лена лежит лицом к стене, накрывшись простыней, и никак на меня не реагирует. А я, сначала планировавший беседу в своем любимом стиле «Прибытие протопопа Аввакума на остров прокаженных с последующим излечением 93% аборигенов», отказываюсь от него в пользу тоже хорошо себя зарекомендовавшего «Старшего брата». Поэтому просто присаживаюсь к ней на кровать. — Привет, Ленка. — Привет, — равнодушно отвечает она. — Ты Семен или Игорь? А может, Ираклий? Давно приехал? «Нас легко потерять, трудно найти и невозможно восстановить. Подпись: нервные клетки». — Вообще-то меня Саша зовут, — признаюсь я. — Но ты можешь называть меня графом дʼЭтанмор. Как мы и договаривались пару дней назад. Лена медленно стаскивает с головы простыню и поворачивается. — Я помню, — задумчиво говорит она. — Почему? — Это нормально, — отвечаю я голосом Анатолия Кашпировского, — Хомо сапиенсы вообще обладают интересной способностью держать в памяти события, достаточно удаленные от них по пространственно-временному континууму. — Значит, я не хомо, — вздыхает Лена. — Я все забываю. А потом вспоминаю. А потом забываю снова. Потом я схожу с ума, умираю, потом воскресаю. И все начинается сначала. «Нарушена герметичность кабины».  — Но сейчас-то ты помнишь, кто ты, — успокаивающе говорю я. — А еще ты помнишь, кто я, и кто такая Мику, и Ольга Дмитриевна, и все остальные, правда? — Помню, — не очень уверенно говорит Лена. — Но все вокруг такое… зыбкое. Тронь — и все снова изменится. И мне снова придется просыпаться. Я так устала… — Здорово, что помнишь, — увожу я ее от ненужной темы. — Но раз ты знаешь меня, то должна была не забыть и то, что было вчера. Ты же не слабоумный лунатик, правда? Ты помнишь вчерашний день, а я вот — наоборот, забыл. Так что расскажи, пожалуйста, что было вчера, и мы вместе постараемся найти выход из этой дурацкой, но решаемой, в общем, ситуации. В психоанализе я, конечно, силен, как в мало чем еще, если вы помните. Лена морщит лоб. — Мы… собрались идти в старый корпус. Так? И… лес, поляна, гитара, мы о чем-то поспорили, вроде бы… хм… — она краснеет. — Вроде бы все? — А как мы вошли в здание? — напираю я. — Второй этаж, выпавшая ставня, чердак? Подвал, радио, перехват докладов? Ну? Вспоминай! Сидящая у порога Мику, конечно, притворяется, что не слышит, но я со своего места вижу ее напряженную позу. Лена глядит умоляюще. — Я не… я не… столько мыслей… столько… — она зажмуривается. — Не могу! — Репозиторий, — бросаю я пробный шар. — Его ты помнишь? Она молчит так долго, что я успеваю похоронить все попытки получить ответ. — Ну что ж, нет, значит… — Кодовый замок, — сухо и четко говорит Лена. — Черные машины. Капсулы. Перегрев. Стабилизация температуры. Захват. Протокол… — она с ужасом смотрит на меня. — Что это было, Саша? Что это… — Все-все-все, — подымаю руки. — Ты молодчина, Ленка, ты начинаешь вспоминать. Все хорошо, не перестарайся. Мы обязательно разберемся во всем этом. Обязательно. Я обещал, помнишь? Она слабо кивает. — А теперь ты полежи. Отдохни. Хочешь, сходи на завтрак, он еще идет. Ни о чем не волнуйся, все скоро закончится. Мы с этим справимся. Я, ты, Славя, Алиса… Мику. Мику! Зеленоволосая девушка, совсем было загрустившая от непонятных намеков и маневров, бодро вскинула голову. — Поможешь нам все исправить, узнать и вывести на чистую воду? Учти, может быть опасно. — Я? Я! Конечно! Конечно-конечно! Я буду рада помочь, хоть как-то, чем-то… Чем угодно! Я многое могу! Я занималась карате — немножко, и еще у-шу. Я сильная, я могу помочь — тут правда что-то не то творится, я раньше не замечала, а сейчас вот вы поговорили, и я начинаю понимать… — Видишь? — я со значением поднимаю палец. — С той стороны всего-навсего зловещие врачи-вредители, безжалостные солдаты-убийцы и секретные лаборатории. А с нашей — уже целых три бесстрашных подростка! Считаю, их судьба предрешена. Лена фыркает в подушку. Фыркает — это хорошо. Это эмоции. Именно эмоции и делают нас людьми. — Так что пока диспозиция следующая: лежи тут, гляди в оба и жди дальнейших указаний! Сигнал к действию — три зеленых свистка. Отозвать уволенных в запас, отменить отпуска. Форма одежды — парадная, синие мундиры с золотой оторочкой. Выдвигаться тремя колоннами. Мадемуазели! Командовать парадом буду я! Я сказал! «Сказал, и выстрелил ему в левую ногу!» Отдаю честь, щелкаю каблуками и строевым шагом выхожу из домика. За спиной тихо прыскает Лена, секундой позже к ней присоединяется Мику. Марширую дальше, сопровождаемый звонким девичьим смехом. Улыбаюсь как дурак. Смех — это замечательно. Это лучшее лекарство. Потом, правда, улыбка куда-то девается. Это понятно — все хиханьки для аудитории, а вопросы-то нешуточные решаются. То есть еще не решаются пока, но это дело поправимое. Вот сейчас подрубаю слегка, и начну поправлять. И только подходя к столовой, вспоминаю, что одежда на Ленке была чистой, а на руках и ногах не было ни грязи, ни ссадин, ни царапин. Что бы это значило? *** В столовке уже никого не было, я все-таки опоздал. Правда, добрая баба Маша, заведовавшая кормлением голодных пионеров в этот день, снова сжалилась и выдала мне два стакана кефира и булочку с повидлом. Это порадовало, жрать после вчерашних похождений хотелось зверски. И почему поварих считают злобными бабами? «И ткачиха, и портниха, злая баба повариха», так вроде знаменитый тезка писал? Неважно. Отпиваю кефира, жую булку, думаю о вечном. Благо подумать есть о чем, утром как-то не срослось. «А ты кефир пробовал, местный?» Так, это не то. Поехали от самого очевидного, с азов. Первое, оно же главное: подземная база явно связана с лагерем и зависит от него. Консервированные пионерки в собственном холодном поту тому подтверждение. Но есть вопрос: здесь ведь все на месте, никто не пропал, в том числе и те, кого мы видели там, внизу. Что это значит? Да бог его знает — чисто в порядке бреда, может, там двойники или клоны. А может, двойники или клоны здесь. Информации нет, гадать можно до посинения. Есть, правда, и плюсы — момент с формой все-таки окончательно решил вопрос о здешних путешествиях во времени. Ностальгируют они тут, значит. Устроили, понимаешь, контрреволюцию. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Не разобравшись с первым пунктом, продолжаем не разбираться со следующим. Лена — я ведь своими ушами слышал, как ее убили. Прямо за моей спиной, была вспышка, была гильза, было падение. А теперь она жива, причем без единой царапины, но со стертой частично памятью и жуткой депрессией. Вывод: плюс один аргумент в пользу идеи о клонах. Пугающая перспектива: армия хандрящих Лен с фиолетовыми косичками идет захватывать Землю. Нет, это даже не «Бегущий по лезвию» с майором Кусанаги в главной роли, это гораздо круче. Очередной момент, который так и не вышло объяснить — плавание и музыка. Что с ними случилось? Почему и, самое главное, как? Что-то тут вертится такое на языке, и очевидное вроде, а не могу определиться и объяснить этот феномен. Хотя и чую, что он напрямую связан со всем происходящим здесь. «Спасибо, товарищи, теперь я отчётливо разобрался в ситуации и вижу, что это просто какая-то непонятная хрень». Обидно. Думать дальше. Черт, голова как чужая — вообще анализировать не в состоянии. Это от бурных ночей. Это от жары. Нужно вести размеренный образ жизни, играть в гольф, раскладывать пасьянсы. И еще прогулки перед сном на свежем воздухе — архиважно! Мозг бунтует, слетает на совершенно дурацкие идеи, лишь бы не работать как следует. Такое впечатление, что я сейчас усну, вот прямо с открытыми глазами провалюсь в какие-то сиреневые галлюциногенные дали. Кофейку бы, а может, водки, да где их возьмешь? Неплохо бы искупаться в утренней водичке, тоже хороший эффект. Нет, отказать, вон, кефиром лучше заправиться. Он любой сон отобьет, настолько ядреный. Руководство лагеря, конечно, в курсе про базу — Ольга Дмитриевна там, Виола эта загадочная. Потом еще директор — Петром Иванычем его Мику вроде называла. Чего это я к нему в гости не захожу, кстати? Игнорирую уважаемого человека, а это недопустимо. Еще обидится. Решено: шагаю домой, подхватываю Ольгу Дмитриевну — уверен, она никуда с отрядами не пошла, а расслабляется в гамаке с книжкой — и вдвоем, для солидности, идем к директору. Дескать, у меня для него важная информация про подземелья. Крысы-мутанты, скажем. Или фашистские склады боеприпасов. А там уже действуем по обстоятельствам. Ай да я! Не прошло и полминуты, а гениальный план уже готов и только и ждет воплощения. Я решительно вытер кефирные усы под носом, воткнул стаканы один в другой, поставил их в приемное окошко, поблагодарил добрую повариху и выскочил из столовой. А глубоко под землей, в трех километрах от лагеря и почти в двадцати метрах под поверхностью, в пустынных залах черные машины продолжали работать, как много лет до этого, в вечной тьме. *** Погруженный в свои мысли, я чуть не влетел носом в свой — ну, уже практически свой — домик. О чем это я так задумался, что и не заметил, как дошагал? Об Алисе? Лене? Славе? Да ну, ерунда. Так, привести в порядок мозг, сохранять трезвость рассудка. Это вообще мой домик? Вроде бы мой, он маленький, треугольный, рядом с входом гамак, и сирень вокруг. Да, сирень… Тут меня снова накрыло. Как это я раньше не сообразил-то? Верно говорят, что глаз замыливается, самое очевидное всегда замечаешь в последнюю очередь. Дурак, дурак… «Где умный человек прячет лист? В лесу. А где умный человек прячет камешек? На морском берегу». А где умный человек прячет самую большую загадку? Среди кучи других загадок, которых так много, что еще одна странность просто теряется, просто проходит незамеченной. А ведь они все связаны — перемещение это, сдвиг во времени, лагерь, минус пятнадцать лет, лето, музыка, плавание, девчонки… Сирень. Время цветения: конец мая — начало июня. Я принюхался. Точно, пахнет. Сирень настоящая, самая обыкновенная, у нас на поселке росла точно такая же. А вокруг совершенно явно позднее лето, жухлая трава, розы и лилии на клумбах, даже вода в реке уже начинает цвести. Плюс календарь в библиотеке. Значит, что? Значит, такого не может быть. В этом лагере все не так, как должно быть, но так, как хочется, чтобы оно было. Идеальный лагерь. «Ты любишь ее — ее идеальную. Ее такую, какой она никогда не была и не будет. Ее такую, какой она хотела бы быть». Что это означает? Мне показалось, что я понял. А поняв, сел прямо на ступеньки уже-почти-что-своего домика, настолько трудно и страшно и невозможно было принять эту правду. Эту теорию, пока еще только теорию, но такую, которая уже стучала пудовыми кулаками в мозг, выламывая тонкие хрупкие двери, заполняя собой сознание. Я зажал кулаком рот, чтобы не заорать. Тихо, тихо. Что за истерики. Что там кричал в «Хранителях» Роршах, обнаружив, что его заманили в ловушку? «Never surrender!» Никогда не сдавайся. Думай, дорогой товарищ, думай: как себя вести в рамках этой реальности, и что теперь делать? Как это верно подметил классик: «Ке фер? Фер-то ке?» Первое правило серьезного разговора: скорми собеседнику туфту. Скажи ему очевидную банальность, намекни на то, что знаешь больше, и он начнет нервничать. Нервы — это хорошо, это неопределенность. Что делает подчиненный в ситуации неопределенности, требующей очевидных решений? Спихивает ее на начальника, конечно. А кто у нас тут начальник? А вот это как раз и неизвестно. Значит, нужно выяснить. Значит... Бог его знает, до чего бы я додумался в итоге, но ситуация начала двигаться самостоятельно. Дверь домика распахнулась, и на пороге показалась Ольга Дмитриевна. Как всегда, серьезная и целеустремленная. Ну еще бы — такая ответственность, целый лагерь на плечах. — Здрасьте, — улыбнулся на автомате я. Наверное, улыбка получилась какая-то неправильная, потому что вожатая нахмурилась и поглядела на меня внимательно. Наверно, и впрямь зрелище не очень понятное: тянущий улыбку бледный подросток с широко раскрытыми, налитыми кровью глазами. С черными кругами под ними. И следами зубов на сжатых кулаках. Пауза затягивалась. — Что-то случилось, Саша? — удивленно сказала Ольга Дмитриевна. Я убрал улыбку с лица и решительно покачал головой. — Да нет, все нормально… товарищ — лейтенант? Немая сцена. — Что ты сказал? — очень спокойно говорит «вожатая». — Ну, мне просто не очень удобно обращаться по имени-отчеству к целому офицеру государственной безопасности, поэтому и интересуюсь вашим званием, если это не совершенно секретная информация, конечно. Наглый я стал в последнее время — страх. «Вожатая» с этим, кстати, согласна. — Ну ты хам… — тянет она ошеломленно. — Зайди-ка внутрь. Будешь рассказывать. А отчего бы и не рассказать, верно? Мне нужен выход из ситуации, и им тоже. Захожу, усаживаюсь. — Лагерь у вас хороший, — начинаю я. — Скорее всего, настоящий пионерский. А вот исполнение, извините, корявое. С первого дня буквально начиная. Сначала, понимаете, «добро пожаловать, мы тебя ждали», а потом «свободных домиков нет, будешь жить тут». Это же для наблюдения и контроля, верно? — Верно, — говорит «Ольга Дмитриевна» с застывшим лицом. — Дальше. — Дальше — словечки, — с удовольствием продолжаю я. — «Расконсервированные домики», «каптерка». Я же филолог, такие слова замечаю. Военный сленг — откуда он у юной вожатой пионерлагеря? «Юная вожатая» молчит. Только желваки на скулах ходят. Влетит ей, думаю, потом от начальства. — Ну и, конечно, на дворе никакой не восемьдесят четвертый, — заканчиваю я. — Анахронизмов немного, и в глаза они не бросаются, но есть. Пластиковые бутыли с водой на складе, упоминание Аллана Чумака не вызывает вопросов, но главное — охрана под землей одета в цифровую форму, а руки нам связали пластиковыми наручниками. Это однозначно начало двухтысячных. Но, кстати, и вы лично тоже местами налажали, когда решили в нашем первом разговоре упомянуть о потере памяти «как в индийских фильмах». В индийских фильмах память не теряют, это вы с мексиканскими сериалами перепутали. Но откуда в Союзе восьмидесятых годов мексиканские сериалы? «Ольга» закатывает глаза в немом возмущении. — Да и «Легенда о любви» вышла в прокат в восемьдесят четвертом, тут вы правы. Но — в ноябре. Некачественно готовитесь, товарищ офицер. Вожатая вздыхает. — Старший лейтенант, — говорит она наконец. — Старший лейтенант Тихонова. Идем к Виоле думать, что с тобой делать дальше, она все-таки целый капитан, пускай у нее теперь от тебя голова болит. «Капитан!.. У нас на флоте тоже капитаны есть. Но это, наверное, другие капитаны». *** В медпункте я уже практически как родной. Обтесался за истекшие три с половиной дня. Опережаю график, иду на рекорд, похоже. Приятно улыбаюсь закутанной в халат Виоле, присаживаюсь на застеленный клеенкой топчан. «Медсестра», кстати, совершенно спокойна, в отличие от явно нервничающей Ольги. — Информация засекречена, сам понимаешь, — сообщает мне Виола. То есть капитан Толкунова, конечно. — Но ты у нас теперь не подпадаешь ни под какие подписки. Нулевой доступ. Так что приготовься услышать множество интересных вещей. Только сначала один вопрос: сам-то как думаешь, что это вокруг тебя — да и всех нас — такое? Беру секунду на формулировку. — Сейчас 2014 год, возможно, позднее, — выкладываю я свою версию. — Вокруг — виртуальная реальность крайне высокого уровня исполнения, очень качественная компьютерная симуляция. Поэтому в лагере идеальный порядок и дисциплина, прекрасный климат и погода. Но, как любая виртуальность, локация не свободна от багов и глюков. Отсюда анахронизмы, сбои памяти персонажей и прочие странности. В реальности же мы лежим в подземных капсулах под воздействием неизвестного препарата. Виола качает головой. Непонятно, что это: «Да, примерно, так и есть» или «Хорошая версия, но не угадал, сынок». — Цель описанного тобой проекта? — деловито интересуется она. — Понятия не имею, — отвечаю честно. — По моим прикидкам, даже чисто техническая часть обходится в какие-то совершенно безумные деньги, именно поддержание функционирования базы. Сколько стоило проектирование и разработка, боюсь представить. Что тут должно происходить, чтобы отбивать такие затраты — не берусь даже предполагать. Виола, усмехаясь смотрит на Ольгу. — Умный? — интересуется она. Вопрос риторический, понятно. — А как описанная тобой компьютерная симуляция объясняет непонятные скачки температуры вокруг лагеря и вечно мерзнущую охрану в зимней форме? Тут она меня, конечно, уела. — А как твоя версия объясняет неожиданно проснувшиеся у тебя таланты к пению, игре на гитаре и плаванию кролем? — методично продолжает долбить Виола. Оп-па. А я-то думал, это моя козырная карта в рукаве. А оказывается, это в их рукаве козырная карта. — Не додумал, — выносит вердикт «медсестра». Обидно, но правда — элементы информации сочетаются плохо. Развожу руками. — Интеллектом своим ты меня не поразил, нет, — сообщает Виола. — Но выступаешь все равно намного лучше, чем предыдущие ключи. Так что слушай… умник. И запоминай. *** То, что мне рассказали, было немыслимым. Невероятным. Небывалым. Но немыслимое и невероятное ведь не означают «невозможное». А небывалое даже наоборот — подбадривает и дает стимул стремиться к чему-то, расти над собой. Вперед и выше. Примерно как в описываемой ситуации. Вся наша жизнь — это столкновение воображаемого мира с комплексом объективных, материальных факторов, называемых реальностью. Все конфликты, депрессии, обиды и революции — они именно от этого, от несовпадения фантастической реальности у нас из головы с тем некрасивым и недружелюбным миром, что поджидает снаружи. Одни с этим мирятся и приспосабливаются, другие пытаются побороть и изменить. Есть и третьи — они распространяют свою реальность на окружающих, трансформируя внешний мир по своему собственному усмотрению. Конечно, для этого нужны специальные способности, достаточно редкие. Но в начале восьмидесятых годов двадцатого века американские ученые открыли и синтезировали вещество, способное многократно усиливать природные способности к манипуляции реальностью. Вещество это называлось кортексифан. Почти сразу доступ к кортексифану получили и советские ученые — наша промышленная разведка оказалась на высоте. Эксперименты с новым веществом, однако, почти сразу пошли двумя параллельными путями. В Джексонвилле, штат Огайо, принялись работать в основном над возможностью с помощью кортексифана пробивать проходы в параллельные миры. В Советском Союзе было решено не экспериментировать с параллельными реальностями, а модифицировать свою. Примерно одновременно обе исследующие стороны обнаружили, что чем моложе подопытные, тем лучшие результаты показывает кортексифан. Куратор американского проекта, Уильям Белл, использовал пяти-семилетних детей, у нас же эксперименты проводились преимущественно на подростках. Опыты показали, что при регулярном введении кортексифана подопытные приобретали способности менять базовую реальность в достаточно широких пределах. Речь не шла, конечно, о гашении сверхновых или изменении свойств времени. Но одним из первых достижений советских исследователей было установление равномерно теплого климата на всей территории экспериментального лагеря. Вскоре после этого проект получил официальное наименование «Лето». Методом проб и ошибок была выработана система «Звезда», которая включала в себя четыре «лучевых агрегата» или «якоря», то есть подростков, накачанных препаратом — их задачей, собственно, и было создание желаемой реальности в определенном радиусе. Пятый подопытный назывался «ключом», его задачей было поддержание стабильной работы четырех «якорей» и соблюдение эмоционального баланса между ними. Если же по-простому, то «ключ» должен был установить дружеские, доверительные отношения с остальными ребятами, поскольку успешная модификация реальности была возможна только в условиях душевного равновесия «якорей», а лучше всего протекала, если «якоря» были искренне счастливы. В идеале, работающая система должна была распространить измененную, «счастливую реальность» на всю территорию страны, а может быть, и за ее пределы. Конечно, стать якорем мог не каждый. Претенденты тщательно отбирались по физическим и психологическим качествам, предпочтение отдавалось натурам, отражающим четкие поведенческие и моральные архетипы, воплощениям лучших человеческих качеств — доброты, отзывчивости, честности, стремления помочь, жажды знаний, творчества, смелости и чувства справедливости. С другой стороны, ключ выбирался в значительной степени произвольно, исходя из одной лишь потенциальной способности гармонизировать проявления склонностей в якорях. Исторически сложилось так, что якорями обычно становились девушки, а ключами работали преимущественно парни. — Один момент, — прервал я это краткое изложение сборника «Антология зарубежной фантастики». — Все, рассказанное вами, конечно, прекрасно, но только меня никаким кортексифаном не кололи. Ни до попадания сюда, ни после. Только вчера пару раз попали дротиком со снотворным, но это не в счет. Капитан Толкунова скептически хмыкнула. — Мы сейчас с тобой находимся в измененной реальности. Именно поэтому тебе семнадцать лет, здесь вечное лето, и на тебя западает каждая встреченная девушка. «Это было обидно, но лучше промолчать. Страшную месть прибережем на потом». — В измененной реальности существуют и взаимодействуют не реальные люди, а их физические проекции, полностью настоящие, но созданные искусственно, — сообщила Виола. — Так что версия, что вы на самом деле находитесь под землей под воздействием неопознанной химии была, в принципе, верной. Твое первоначальное тело — тридцать лет, близорукость, переломы ног и астма — находится на базе «Лето» глубоко под землей. А теперешний ты — это твое идеальное представление о себе самом, созданное в момент переноса. Понял? Я почему-то не сообразил ответить, только молча рассматривал идеального себя. Виола тем временем продолжила. Конечно, не обошлось без побочных эффектов. Эксперименты по изменению реальности шли беспрерывно, и уже через два года девчонки-якоря первого поколения начали сдавать. Росла апатия к происходящему, порог эмоционального отклика неуклонно повышался, полным ходом шло «профессиональное выгорание», а периодические чистки памяти приводили к тому, что якоря стали полностью непригодны к выполнению своей «программной» функции. — Тогда их убили? Запаянные гробы, плачущие гренадеры, под барабанный бой… — предположил я. Оказалось, нет. Просто перевели в разряд «вспомогательных генераторов», обеспечивающих целостность созданной реальности, но неспособных более ее изменять. В рамках спецлагеря — причислили к пионерской массовке, физически же — отправили в репозиторий. Из нынешнего поколения якорей ближе всех к этому пределу подошла, конечно, Лена. «Вот оно и прояснилось. Алиса, Лена, Славя, Мику. И я. Нет, ребята, как хотите, а Ленку я вам не отдам». У ключей, кстати, тоже проблем хватало. Неудачные попытки стабилизации якорей и гармоничного изменения реальности вели к ураганному расстройству нервной системы, психическим разладам, неврозам и галлюцинациям. Заканчивалось все, как правило, безрезультатно, ни один ключ не выдержал пребывания в лагере дольше двух недель, хотя летальных случаев все же старались не допускать. Радостные новости, что и говорить. — Так это что же — качественной идеальной реальности до сих пор так и не построили? — подивился я. В по-настоящему значимых масштабах, как выяснилось, не построили. Несмотря на программу-максимум, заключающуюся в распространении «счастливой реальности» на территорию страны целиком, все успехи по-прежнему ограничивались преобразованием шести квадратных километров лагеря. Здесь всегда светило солнце, длилось бесконечное лето, ребята были здоровы, счастливы и могли абсолютно все, что хотели. А за его пределами все так же продолжалась зима, коррупция, война, бессмысленная и безнадежная жизнь до получки. И недобрые охранники с пистолетами. А недавно и вовсе пришел официальный приказ «сверху»: текущую «смену» завершить штатно, после чего оборудование отключить и списать, персонал расформировать, подопытных утилизировать. В связи с тяжелой экономической ситуацией, а также отсутствием зримых достижений. Руководство лагеря роптало, но поделать ничего не могло. До конца смены оставалось чуть менее двух недель. В спецлагере «Совенок», как и тридцать лет назад, продолжался эксперимент. *** — Вот такие дела, — заканчивает Виола. — Что скажешь? — Что скажу? Скажу, что верю в рассказанную историю… процентов на шестьдесят. С фактологической точки зрения все рассказанное неплохо объясняет те непонятности, что я наблюдал здесь за прошедшие дни, придраться, в общем, не к чему. А вот с позиций мотивации… Извините, не верю я в то, что здесь работают идеалисты и бессребреники, только и мечтающие сделать мир лучше. — Правильно делаешь, что не веришь, — соглашается Виола. — Верить, сам знаешь, никому нельзя. Посмотри вокруг. Лагерь давно снят с государственного баланса, работникам не платится официальная зарплата. Подземная же база — ты ее, наверно, и не видел толком, но она велика — построена и оснащена по последнему слову. Людей работает — сотни, им тоже нужно платить, кормить и развлекать. Их нужно ротировать, потому что безвылазно здесь сидеть получается у немногих — издержки ваших замечательных способностей. Я зеваю. — Мы все здесь сотрудники на ставке, — строго говорит Виола. — Поэтому — нет, бессребрениками нас назвать неправильно. А вот идеалистами — пожалуй, можно. В том плане, что мы действительно работаем ради того, чтобы в мире все было хорошо. Или хотя бы в нашей стране. Чтобы люди были счастливы. Хочешь верь, хочешь — нет, это чистая правда. Пожалуй, она не врет. Отчего-то мне так кажется. Но между ложью и правдой есть еще широкое серое поле. — А сейчас мы совершим небольшую прогулку и пообщаемся с директором лагеря, — сообщает Виола. — Он давно тебя ждет. Вот так сюрприз. «Сегодняшний день есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король — я.» А вообще довольно обидно такое слышать. Пока ходил вокруг да около — дуб дубом, только смотрел восторженно по сторонам — никому даром был не нужен. Как только ринулся узнавать запретное и подрывать устои — сразу все поспешили познакомиться. Буквально изумленной публике можно показывать и фотографироваться рядом позволять за смешные деньги — «смотрите, это же тот самый…» Хотя я явно не Гарри Поттер, не Мальчик, Который Выжил. Я скорее, учитывая ситуацию, заслуживаю более почетного погоняла — Мальчик, Который Допер. — Ну, раз ждет — надо уважить, — соглашаюсь я и поднимаюсь. — Нехорошо расстраивать пожилого человека. Отчего-то мне показалось, что у Виолы на лице промелькнуло подобие улыбки. ***