Не сотвори себе кумира

- Ты должен… Ты должен … - слышалось в лязге шпаг, в шорохе крыс по углам нетопленных комнат, в шуршании книг и свитков. Шел второй месяц пребывания в этой могиле, которую называли Лаик. Первые четыре месяца – запрет на всё. Нельзя разговаривать между собой, нельзя писать домой и получать писем, нельзя покидать своих комнат после отбоя, нельзя… Да дышать-то можно? Но мы обходили запрет. Разговаривали даже под взглядами слуг и менторов, перебрасывались короткими записками, написанными шифром, придуманным когда-то в детстве. Я написал письмо сестре и отдал слуге, который за пару монет согласился отправить его в особняк Колиньяров. А ушлый Северин ухитрился открыть двери перочинным ножичком. Что я, что Константин знали точно – нас из Лаик не погонят, хоть мы нарушим все запреты сразу. Да хоть спляшем в трапезной на столе – капитан поорет, да и отступится. Хуже Ричарду Окделлу. Намного хуже. За какими кошками его вызвали в школу оруженосцев? Наверное, чтобы нашей веселой компании жилось еще веселее. Как он хмурит брови, это Повелитель Скал. Как сжимает кулаки в праведном гневе. Обхохотаться можно! А вот броситься в драку не может, хоть и хочет. Знает – выгонит его наш бравый вояка, и глазом не моргнет. Нам за драку – замечание, Окделлу – позор и Надор. - Унар Ричард, вы росли в лесу и фехтовали палками? - Унар Ричард, вы пахнете, как ваше гербовое животное. - Унар Ричард, почему у вас в тетради грязь? Соскучились по родной стихии? Почему мне однажды стало жалко его? Сам не пойму. Но как-то раз я увидел Окделла, когда он прятался в пустой незапертой келье. Надорский герцог стоял, прислонившись к стене и закрыв лицо руками. Я затаил дыхание. Что сделать? Подойти и ехидно поинтересоваться, что он тут делает? Позвать своих друзей полюбоваться на плачущего вепря? Или… Ничего этого я не сделал. Просто отошел, оставив Повелителя Скал общаться с каменной стенкой. А вскоре стало не до вражды – появился Суза-Муза. Пока дело ограничивалось перчаткой, все думали, что это – дело рук кого-нибудь из унаров. И после того, как появилась амбарная книга, был разрисован портрет Арамоны – тоже. Ничего особенного в том не было. Но как мог шутник проникнуть в запертую – не чета нашим кельям – комнату Арамоны и подменить шпагу на вертел? Сие оставалось загадкой. Вернулся царь всея Лаик из дворце злющий. И вскоре слуги, а за ними и унары стали перешептываться – мол, вместо шпаги в ножнах капитана обнаружился нечищеный вертел. Все мы собрались в нежилом коридоре, чтобы обсудить промах Арамоны. Севери и Макиано лишь хихикали, Анатоль фыркал. Ну и мы с Манриком думали, кто же стал Сузой-Музой. Я ссылался на то, что неведомый граф – один из слуг, Константин ставил на кэналлийцев. Мол, слуги дорожат местом, а вот Паоло или Альберто никто не тронет – как-никак родичи соберано. При мысли о нем у меня снова захватило дух. Я ответил виконту Манро что-то резкое и грубое, боясь, что кто-нибудь догадается о моих мыслях. Ночью, когда мы все видели девятый сон, нас разбудило кошачье мяуканье. Коты орали, визжали, вопили, и вели себя так, как вели бы мы, если бы нам дали возможность. Потом все стихло. А на другой день во время лекции по истории словесности к нас зашел сам начальник, мрачный, как грозовая туча. - Я хочу проверить, что они знают по истории, - сказал он, усевшись в кабинете, как в кабаке. - Мы как раз проходим историю словесности, - проблеял Шабли. - А я спрошу их про мятеж, что был пять лет назад. Они должны это знать. Скажите, Ричард, кто поднял мятеж? Я подумал, что вепрь грохнется в обморок, но он молчал, глядя на Арамону беспомощно и с нескрываемой ненавистью. - Отлично, - загрохотал капитан, - унар Ричрад рос в лесу и не знает ничего. Унар Эстебан, отвечайте на вопрос. Я вышел к кафедре. - Надорский мятеж поднял герцог Окделл, отец унара Ричарда. Последние слова произнес нарочно, чтобы позлить. Получилось – теперь Повелитель скал смотрел с ненавистью на меня. Мне-то что – Алву тоже ненавидят. - Дальше! - Его поддержали Люди Чести, граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кавендиш и сын и четыре внука герцога Эпинэ. Я выдержал паузу, стараясь говорить как можно небрежнее. - За мятежниками стояли несколько союзников. Прежде всего, это Эсперадор и эсператистские… мученики. По классу прокатился смешок. - Почему – мученики? - Потому что умерли в мучениях, а те, кто остались живы – удрали в Агарис. - Хватит тут балаган разводить! – рявкнул Свин, - унар Альберто, продолжайте: Но тут раздался грохот – бюст Иссерциала упал и разлетелся на мелкие осколки. В воздухе повисла туча пыли. - Проводите меня на воздух, - закашлялся мэтр Шабли. Зато вечером была мистерия под названием «капитан Арамона и его панталоны». Они висели на крюке от лампы, набитые чем-то, с бантом на филейной части. Висели, надо сказать, на орденской цепи. Пока мы выясняли, кто это сделал, появился сам хозяин всего Лаик и своих штанов. - Вы знаете, что кража орденской цепи – это клятвопреступление? Я найду вора! Вы никуда не выйдете, а я прикажу обыскать ваши комнаты. Он напугал до полусмерти унара Луитджи, который пискнул: «Там» и показал на потолок. Северин, Анатоль и Макиано как-то побледнели. Анатоль даже голову опустил. А вот это плохо – если заподозрят кого-то из нашей компании, им будет несладко. Они все-таки не дети герцога Колиньяра. Арно – вот Савиньяк бесстрашный. Он спокойно объяснил капитану, где находится важная деталь его парадного туалета. И что тут началось! Свин орал, брызгал слюной, подскакивал, пытаясь достать свои рингравы. Бесполезно. В довершении всего он выхватил шпагу и стал размахивать ею, как кухарка – скалкой. Смеялись все, даже забитый унар Ричрад и вечно невозмутимый Валентин. Но смех прекратился, когда капитан сказал, что Окделл, то есть унар Ричард и есть Суза-Муза. И тогда… нет, я не мог поверить, что вину вепренка возьмут на себя пятеро. Но в Старую Галерею отправились кэналлийцы, близнецы Катершванц и Арно. Валентин как-то странно дернулся, но в тот же миг его лицо стало снова ледяной маской. Я думал, что бы сделали мои друзья, окажись на месте Ричарда – я. Пошли бы разделить со мной холод и темноту Старой Галереи или предпочли бы отсидеться в стороне? - Всем спать! Нас отвели по комнатам. Вскоре я лег, но уснуть никак не мог. А когда заснул, мне приснился Ворон – он глядел на меня с ленивой презрительной ухмылкой. - Вы даже побоялись признаться, что Суза-Муза – это вы, - сказал он мне. Я хотел было возмутиться, что я не вешал рингравы, не портил потрет и не менял шпагу на вертел. Но почему-то молчал. - Вы никогда ничего не добьетесь, Колиньяр, - был ответ. Проснулся я поздно – почему-то было уже светло. На душе стояла липкая муть сна, а в окне виднелся кусочек неба, по которому бежали тучи. Оказалось, пропали отец Герман и Паоло. Первый выходной. Мы с друзьями уже собирались ехать в таверну, но тут увидели Ричарда, который вел в поводу своего коня, ласково шепча ему что-то. - О, глядите, вепрь разговаривает с лошадкой. - Так больше его никто не понимает. - А он сам никого не понимает. Я проехал верхом, чтобы Гоган обрызгал как следует куртку и плащ Повелителя Скал. - Вы не можете справиться с такой смирной лошадью, унар Эстебан? Альберто вел в поводу вороного мориска – точь-в-точь как у Алвы. Это больно укололо – как удар учебной рапирой на поединке. Сегодня Альберто нанес мне второй – сначала утром и теперь. - Я позволил Гогану немного порезвиться, он застоялся. - Гоганов не стоит распускать. Мы проехали мимо – оглянувшись, я увидел, как Берто разговаривает с Ричардом. Радость от выходного улетучилась. И вспомнились слова Алвы из недавнего сна: «Вы никогда ничего не добьетесь, Колиньяр». - «Добьюсь» - мысленно ответил я и пришпорил коня, догоняя Северина.