POV Китнисс
Медленно разминаю податливый мякиш в пальцах. Даже Пит не смог сделать хлеб Тринадцатого достаточно вкусным. Наверное, всё дело в пряностях: даже соль здесь ценится на вес золота, а что говорить о корице, ванили и мускатном орехе? Кое-кто из жителей никогда даже не слышал о них, а кому-то эти ароматы напоминают о диктатуре Капитолия. Но мне после долгих лет привычки сложно отказаться от чего-то настолько хорошего. Рано утром я выскальзываю из постели, стараясь не шуметь. То, что происходит между нами ночью, утром превращается в постыдную ложь. Кажется, будто запах нашего свадебного хлебца впитался в кожу пальцев - Пит, кажется, привёз из Капитолия годовой запас самых изысканных специй. Он сам замесил тесто, добавив в него орехи и цукаты, сам смастерил форму, сам разжёг очаг в своём доме в Деревне Победителей – в нашем доме. Ещё каких-то полгода назад я думала, что для меня обряд разжигания нового огня и приготовления свадебного хлеба никогда не сбудется, но вот я уже замужняя женщина не только для Капитолия, но и для Дитрикта-12. Никакой мишуры, никакого пафоса и никаких репортёров – только самые близкие люди, только самые серьёзные намерения, только самые искренние чувства. Если бы кто-то спросил меня, что я об этом думаю, я бы, наверное, отложила эту церемонию на неопределённое время: слишком зыбкими ещё были мои чувства к Питу. Но Пит не просил ничего, кроме этого обряда, и я не смогла отказать. Это самое меньшее, что я могу для него сделать. Знакомые улочки Шлака совсем не переменились за то время, что я больше тут не живу. Прохожу мимо нашего бывшего дома, холодного и покинутого, подавляю в себе желание открыть скрипучую дверь, побродить по крошечным комнаткам, где ещё витает призрак того примитивного счастья, что обитало здесь до смерти отца. Но я миную его, даже не оглядываясь, и останавливаюсь за углом дома Гейла. Тут меня никто не увидит, зато я не пропущу момента, когда Хоторн выйдет из дому. Кожу ещё покалывает от прикосновений Пита, но я здесь. Что бы он сказал, если бы узнал, что я пораньше ускользнула из нашей постели, чтобы застать Гейла до того, как он уйдёт на работу? Нет, он ничего не скажет. Только молча нахмурит светлые брови, а я не хочу, чтобы Пит хмурился из-за меня. Поэтому он ничего не узнает. Заминаюсь, закусываю губу. Что я хочу сказать Гейлу? Что всё, что он видел, - не правда? Но правда в том, что я вышла замуж за Пита, в том, что я была с ним, в том, что я ношу его ребёнка, в том, что я рожу этого ребёнка и буду его любить. Я просто хочу знать, что Гейл не возненавидел меня после всего, что я по-прежнему могу назвать его своим другом. Когда знакомый силуэт парня, наконец, показывается на пороге приземистого домишки, я постыдно прячусь за углом и затаиваю дыхание, опасаясь, что меня обнаружат. Я не готова взглянуть в глаза Гейлу, не готова объясниться с ними, поэтому просто ухожу, бросив последний взгляд на друга. - Отвратительно, правда? – вздрагиваю, услышав рядом с собой голос бывшего мужа. Почему-то я совсем забыла, что он научился подкрадываться. Качаю головой, раздвигаю губы в улыбке и показательно отправляю кусочек хлеба в рот. Время, отведённое для завтрака, подходит к концу, и столовая уже наполовину опустела. - Вовсе нет. Пит отмахивается и снисходительно улыбается, будто раскусил мою ложь. - Здесь очень трудно сосредоточиться. Может, всё дело в этой дурацкой толще бетона над головой, а, может, в том, что теперь я ещё меньше принадлежу себе, чем раньше. Он говорит о себе, но подразумевает нас всех. Серая безликая форма должна уравнивать всех жителей Тринадцатого, но она лишь указывает на то, что каждый человек здесь – шестерёнка в огромном отлаженном механизме, деталь слишком маленькая, чтобы машина останавливала своё движение ради одной такой детальки. Жители остальных двенадцати дистриктов находятся под стеклянным колпаком Капитолия, но иногда получается забыть о нём и помечтать о свободе. Мы же спрятаны под толстенной бетонной плитой, на которую глаза уже не закроешь. Пит несколько мгновений смотрит в свою тарелку, а затем снова поворачивается ко мне. - Как дети? – будто бы он не видит их минимум трижды в день. Но этот дежурный вопрос строго очерчивает границы наших с ним отношений, и я волей-неволей принимаю игру Пита. - Нормально, - я пожимаю плечами, не найдя подходящего ответа. – Особенно после всего, что произошло. Пит, - понижаю голос до шёпота, опасаясь быть услышанной кем-то кроме него, - зачем они это сделали? Светлые брови удивлённо ползут вверх. - Что? Закатываю глаза, дивясь непривычному непониманию Пита. - Показали им казнь. Во всех подробностях. Боже, Пит, ты же знаешь…не притворяйся. Они могли рассказать им о казни или просто сообщить о том, что они умерли, или вообще не говорить ничего! Будто им здесь есть дело до двух менторов из Двенадцатого и одной капитолийки! В жизни не поверю. Но они смаковали это видео, и не выключили даже когда… - Замолчи, Китнисс, - резко прерывает меня он. – Больше ни слова. Ты действительно хочешь знать, зачем они это сделали? – быстро киваю, и Пит наклоняется так близко, что его дыхание шевелит мои волосы. – Джин сомневалась. Не знаю, как Ивен, но она точно не была уверена в правильности своего решения. И тогда они получили эту запись по каким-то своим каналам – уверен, что для Тринадцатого оно не предназначалось, и тут не обошлось без Плутарха, и показали им. Конечно, Джин и Ивен не были слишком привязаны к ним, они вообще едва их знали, но сама жестокость того, что сделал Сноу, подстегнула их, направив в нужную сторону. Недаром с ними Плутарх – он идеальный манипулятор. Знаешь… - он смолкает на секунду, будто раздумывая над чем-то. – Хеймитч сказал мне…Плутарх проговорился. На той Квартальной Бойне должна была быть одна ловушка – сойки-говоруны, имитирующие голоса тех, кто был дорог трибутам. По сравнению с этим это видео кажется милосердием. Вздрагиваю: ужас, на миг объявший меня, почти осязаемый. Представляю, что бы было со мной, услышь я посреди Арены голос Прим. Или Гейла. Интересно, прозвучал бы тогда для меня голос Пита? Ведь я до сих пор не знаю, поверил ли мне Сноу или нет. Пит молчит, не глядя на меня, и я понимаю, что наша ложь спасла его ещё и от того, чтобы услышать мой голос, молящий о помощи. - Всё равно это слишком жестоко, - зябко передёргиваю плечами. Но действенно: с того самого дня, когда в Дистрикте-13 появились их команды подготовки, Джин стала пропадать на тренировках, а потом, сцепив зубы, лечила синяки специальными мазями и отправлялась на бесконечные съёмки. - Конечно, - немедленно соглашается он, - но это та цена, которую пришлось им заплатить. - Цена? - Мы все расплачиваемся за свои решения, верные или нет, - Пит пожимает плечами, словно говорит о чём-то совершенно очевидном. – Мы с тобой когда-то тоже заплатили свою цену за возможность остаться в живых. И Джин тоже приходится платить за свой выбор. Цена, цена, снова цена. Когда же судьба перестанет взимать с нас свою кровавую плату за каждый шаг? Интересно, что Пит подразумевает под той ценой, что заплатили мы? Смерть Коры или наш брак в целом? Я никогда не узнаю, даже если спрошу об этом прямо. - Когда же это прекратится? – шепчу я. - Может, мы уже на пути к этому. Ладно, Китнисс, - он накрывает мою ладонь своею, и от этого прикосновения по телу разливается почти забытое тепло, - мне пора. Увидимся. Он уходит, унося с собой и такое нужное мне тепло, а я ещё долго смотрю ему вслед. Пит всегда был сдержан, но здесь, в Тринадцатом, он, кажется, всегда насторожен и максимально собран, спокоен, почти безэмоционален. И я не знаю, следует мне оставаться спокойной или самое время бояться за него.***
Шелест листьев над головой кажется лучшим на свете приветствием. Я наслаждаюсь знакомыми звуками, впитываю это ощущение простора и свободы, забывая о том, что скоро мне придётся вернуться в бетонные тиски подземного города. С наслаждением втягиваю носом разогретый лесной воздух, словно заново вспоминая запахи травы, цветов, разогретой листвы и коры деревьев. Вспоминаю, что означают счастье, свобода – пусть украдкой отнятые у заигравшейся в кровавую драму судьбы. И, вернувшись в подземелья Тринадцатого, я заберу с собой частичку этого тепла и этой настоящей, непридуманной красоты. Миссис Кук оказалась действительно хорошим психологом, раз смогла убедить Президента Койн в том, что походы в лес – необходимая часть моей терапии. Конечно, едва ли эти прогулки сделают меня такой же, какой я была до смерти дочки; да и была ли я когда-нибудь абсолютно нормальной? Сначала угрюмая, нелюдимая девочка-одиночка, затем раздавленная Играми и непрекращающимися кошмарами Победительница, потерявшаяся между ложью и правдой. Крепче сжимаю в ладони лук, шершавость рукояти не даёт окунуться в водоворот мыслей так глубоко, что не вынырнуть. Прислушиваюсь к знакомым шорохам леса, вглядываюсь в следы, оставленные животными на мягкой земле: вот проскакал кролик, вот прокралась огненно-рыжая лисица, а чуть поодаль щиплет свежую листву молодой олень. Предвкушение радует сердце: это настоящий подарок для дистрикта, давным-давно не видавшего мяса. Но вскоре к звукам леса присоединяется ещё один, выбивающийся из стройного хора шорохов и птичьих трелей – человек. Его я не спутаю ни с чем, главным образом потому, что человек в лесу для меня – всегда опасность, враг: миротворец или трибут. Кто на этот раз? Шпион? Заблудившийся путник? Беглец из одного из мятежных дистриктов? Одним точным движением заряжаю лук, поворот на пятках…сердце делает сальто, когда я вижу перед собой такое знакомое смуглое лицо и серые глаза – отражение моих собственных. - Сдаюсь, Кискисс, - Гейл улыбается, нарочито медленно поднимает руки вверх. - Дурак. Я ведь могла тебя застрелить, - я так рада его видеть, что не могу даже как следует разозлиться на него за то, что он напугал меня. - Но не застрелила же, - Хоторн пожимает плечами так, словно ему совершенно всё равно, остался бы он жить или погиб от моей стрелы. Он обводит взглядом окружающие нас деревья, тропу, сияющее голубизной небо над головой, и в его глазах я вижу отражение своей собственной радости. – Думал, они сюда никого не пускают. - Тебя же пустили. Гейл многозначительно поднимает брови. - Мне пришлось хорошо попросить. - Ну, - с губ срывается нервный смешок, - у меня есть предписание местного психолога, персональное разрешение Койн и, - я поднимаю лук и стрелы, - поручение от кухни. И, если я вернусь обратно без мяса, они могут снова запереть меня в своих каменных лабиринтах. Он усмехается, подходит ко мне и одной рукой приобнимает за плечи. Этот жест такой по-дружески тёплый, что у меня щемит сердце, а в уголках глаз скапливается влага. Кажется, вот так просто, без надрывающей сердца недосказанности, всё было между нами целую вечность назад. Пока мы углубляемся в лес, я украдкой наблюдаю за Гейлом. Несомненно, военная форма Тринадцатого – такая же серая, как и вся остальная одежда, но из другой материи и с тускло-медными знаками отличия – только украшает его, делает мужественнее. И в глазах Гейла появилась твёрдость, прежде мне незнакомая, и, кажется, даже черты его лица стали чуть жестче, как у человека, который привык приказывать и подчиняться. Только сейчас я понимаю, что с момента прибытия в Дистрикт-13 мы почти не общались. - Куда ты пропал? Я тебя почти не вижу. Мужчина замедляет шаг, всматривается в моё лицо. Взгляд твёрдый, пристальный, ищущий. - Был занят, - лаконично отвечает он. Поджимаю губы, опускаю взгляд, расстроенная отсутствием прежней откровенности. Поворачиваю голову на едва уловимый шелест и одним давно отточенным движением велю Гейлу замолчать и замереть: прямо перед нами тянет носом воздух, окрашенный незнакомыми запахами, и беспокойно шевелит ушами молодой олень. Гейл помнит наш давний знак и подчиняется ему, а в следующий миг стрела со свистом рассекает воздух и впивается в шею зверя. Олень вздрагивает, по упругому телу пробегает дрожь, а затем он неуклюже валится на передние ноги. Гейл достаёт длинный боевой нож и принимается выстругивать длинный шест, чтобы привязать к нему добытую тушу. - Отличный выстрел, Кискисс. Я отмалчиваюсь, всё ещё обиженная на него. До меня долетает сдавленный вздох. - Я теперь состою при Штабе. Сам не знаю, как так вышло, - прячу торжествующую улыбку: я знала, что долго он не продержится. - Тебе нравится? – заметив притаившегося в кустах кролика, я без раздумий набрасываю новую стрелу на тетиву. - Кажется, в Тринадцатом сегодня будет настоящий пир, - замечает он. – Вроде того. И я могу присматривать за твоими. Знаю, что он имеет ввиду Джин и Кита, но только усмехаюсь: этих двоих излишнее внимание со стороны Хоторна только раздражает. - Не могу сказать, что это им нравится. - Я заметил, - ухмылка кривит его губы. Я знаю, что он хотел бы подружиться с моими детьми, хотел бы, чтобы они видели в нём друга, а не соперника их отца, но у Кита отношения с Гейлом весьма натянутые, а Джин идёт на поводу у брата, и оба они всегда и во всём на стороне Пита. Так что у Гейла нет никаких шансов. - Но я тебе благодарна. Жаль только, что ты не можешь всегда быть с ними рядом, - при мысли, что однажды тренировки сменятся настоящими боевыми заданиями, меня охватывает липкий страх, грозящий утащить меня в самую пучину безумия. Я бы была с ними рядом везде, в тренировочном зале и на поле битвы, но о том, чтобы меня включили в состав одной из боевых групп, и речи идти не может: если в решающий момент я не смогу совладать со своими страхами, это может стоить жизни не только мне, но и остальным солдатам. Не знаю, что Гейл прочитал на моём лице, но бросив свой нож и палку, он подходит ко мне, осторожно накрывает своими руками мои ладони и крепко сжимает их. Его голос, когда он начинает говорить, звучит для меня будто через слой ваты, но быстро становится реальнее, ближе: - Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы с ними ничего не случилось, слышишь, Кискисс? Когда им придётся отправиться в настоящий бой, я попрошусь с ними. Постараюсь защитить их, даже если… - Спасибо, - тихо произношу я, намеренно перебивая его. Я почти наверняка знаю, что он собирался сказать, но у меня нет сил услышать это. Коммуникатор Гейла пищит пронзительно и звонко, этот резкий звук далеко разносится в тишине леса. Я подпрыгиваю на месте от неожиданности, вырываю руки из его рук, стараюсь взять себя в руки. Нельзя, чтобы дети видели меня такой: Кит помрачнеет, и ничто ещё долго не сможет его развеселить, а Джин расстроится и сбежит на тренировку или к Питу. - Вызывают в Штаб, - бросает Гейл, когда неразборчивый говор коммуникатора смолкает. Он хмурится, задумчиво чешет подбородок, бросает на меня взгляд исподлобья. – И тебя тоже. Что-то внутри сжимается от дурного предчувствия. Кажется, даже небеса над головой вдруг затянулись тёмными тучами, несущими в себе беду, хоть солнце блестит по-прежнему ярко. - Скоро узнаем, - он склоняется над оленем, быстро привязывает его за тонкие изящные ноги к шесту. Я берусь за один из концов палки, как делала множество раз раньше, и мы поворачиваем туда, где нас ждут каменные катакомбы Тринадцатого. По пути мы несколько раз останавливаемся, чтобы подстрелить зазевавшуюся индюшку, белку или зайца. Зверьё здесь непуганое, неосторожное, не знает, что человек пахнет смертью, но это нам только на руку. Гейл прав: сегодня в дистрикте будет настоящий пир, и, я уверена, что экономные повара сумеют растянуть этот запас мяса на несколько приёмов пищи. Правда, это скорее всего значит, что в ближайшее время в лес они меня не отпустят. До входа в подземелье мы добираемся быстрее, чем мне бы того хотелось. Вооружённый часовой сверяется с планшетом и пропускает нас без лишних вопросов. Мы заносим добычу на непривычно пустую кухню, но зайти в наш отсек, чтобы оставить там оружие и переодеться, Гейл мне не даёт, и я удивляюсь, какой исполнительный солдат вышел из Хоторна, который никогда не отличался покорностью. В Штабе мы находим только тренера Джин, мрачно перебирающего какие-то бумаги. При звуке наших шагов его рука тянется к кобуре, висящей на поясе, но затем он поднимает взгляд и быстро произносит: - Не здесь, солдат Хоторн. Все в холле. Холл Тринадцатого – огромный зал, где всех жителей изредка собирают для объявления особо важных известий, но я видела его лишь мельком, когда раз или два проходила мимо. Когда мы подходим к нему, я ожидаю услышать сдержанный гул сотен голосов, но тревожная тишина льётся по пустынным коридорам. Первое, что бросается в глаза, стоит переступить порог – огромный экран на стене клубится сизым дымом, порой взрываясь яркими вспышками пламени. Очертания строений, почти скрытых в пелене дыма, кажутся мне смутно знакомыми, но нужная подсказка всё время ускользает от меня, прячась в лабиринтах памяти. Сердце безумно колотится в груди, иногда замирая от первобытного ужаса, на ватных ногах, не сводя взгляда с экрана, я продираюсь через скорбно молчаливую толпу вперёд, туда, где моя семья. Джин судорожно прижимает руку ко рту, в голубых глазах застыл ужас, лица Пита и Кита – одинаковые маски горя и ярости. Здесь же и Ивен, и его семья – плачущая мать и дрожащие от страха сестрёнки; бездумно отмечаю, что напряжённый парень сжимает плечи моей дочери, будто стараясь защитить её. - Что… - но, прежде, чем я успеваю задать вопрос, очередной сноп огня высвечивает знакомую до боли вывеску «12» на Доме Правосудия. - Капитолий нанёс ракетную атаку на Двенадцатый, - сухо, по-военному, отчеканивает Пит рядом со мной, - и прислал сюда эту запись. Крик ужаса колким комом застревает в горле, лишь слёзы катятся по моему лицу. Я думаю о людях, попавших в эту огненную ловушку, охваченных первобытным ужасом, мечущихся в отчаянной попытке спастись. Каждый из них проклинает семью Мелларк, спасшую свои шкуры такой непомерно дорогой ценой, - я чувствую это через многие мили. Хочется сбежать или просто закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого, но нет сил даже отвести взгляд. Под ударами бомб рушатся все дома в Деревне Победителей – все, кроме нашего, оставшегося насмешкой возвышаться над пепелищем. Каменные стены складываются, как бумага в руках ребёнка, огонь лижет вычурную отделку стен и дорогую капитолийскую мебель. Сменяется кадр – и перед нами Шлак, обратившийся хлопьями серого пепла. Деревня Победителей, торговые кварталы, Котёл – Капитолий не пощадил ничего и никого. Сердце замирает, когда камера выхватывает ровные ряды серых надгробий – а в следующий миг капитолийские бомбы уничтожают то последнее, что осталось от дорогих людей. Мама… Папа… Кора… Моя доченька, моя дорогая маленькая девочка… Я вижу, как камень с выбитым на нём изображением смеющейся Коры плавится и крошится под натиском ненависти Сноу, и понимаю: это послание не для Койн и не для Тринадцатого. Оно для меня. Ведь это я стала причиной всего того хаоса, который теперь кружит вокруг меня, руша чужие жизни. Я положила начало этой войне, ещё тогда, когда не дала Питу погибнуть на Арене. И теперь Капитолий мстит: отняв Кору однажды, он теперь отнимает её снова, уничтожая последнее, что осталось от неё на этом свете. Кого он потребует себе завтра? Джин? Кита? Пита? Прим? Я не слышу ни голоса Койн, чеканящего высокопарные обличительные слова, не чувствую обеспокоенного взгляда Пита. Я вижу лишь образ дочери, ускользающий от меня, теряющийся в прогорклой дымке пепла и искрах адского пламени. Я тяну руки к призраку, покидающему своё последнее земное пристанище так бесконечно далеко от меня, и уже знаю, что меня заклеймят безумицей, но мне плевать. Только бы удержать, привязать к себе бестелесное воспоминание, заключённое в надгробном камне…. Но от светлого надгробия осталась лишь горстка крошива, и призрак свободен, а я всё ещё в плену. Слёзы мешают дышать, глаза застит дымная пелена, ноги подкашиваются, и, растоптанная невыносимо горьким зрелищем, я оседаю на пол. Не знаю, сколько времени я балансирую на грани безумия, но всё же что-то побуждает мой разум тянуться к свету, к живым. Моё тело безвольно покачивается в такт чьим-то шагам. Это отец несёт меня, задремавшую, в кровать. Это Гейл несёт меня из лесу домой после неудачного падения. - У неё нервное потрясение, - произносит надо мной чей-то голос. - Я говорила, что ей не нужно этого видеть, - знакомый голос, звонкий и с оттенком возмущения, но ещё чуть хриплый, будто говорившая недавно плакала, отвечает тому, первому. - Койн решает по-своему, - ещё один человек прерывает эту перепалку. Меня опускают на кровать, и знакомые тёплые ладони покидают меня. Сердце протестует, не желая терять эти прикосновения. - Ей нужен покой. Понемногу я узнаю голоса, в памяти воскресают образы говоривших. Пит. Кит. Джин. Моя семья. - Она бы всё равно это увидела. Сейчас или позже – какая разница? - Вот, какая! – недовольно восклицает девичий голос. – Мы могли бы подготовить её. - Не могли бы. К этому невозможно подготовить. - Но, пап! - Джин. - Папа! А теперь… - Джин, замолчи. Звук удаляющихся шагов. Хлопок двери. Кто-то надо мной вздыхает. - Она сама не своя после Игр, - после некоторого молчания произносит голос сына. - Никто не остаётся прежним, пройдя Игры. Они меняют всех, Кит. - А ты? Каким ты был до Игр? Даже в полубессознательном состоянии, с закрытыми глазами, я знаю, что Пит сейчас улыбается. - Я был мечтателем. - А потом? Что случилось потом? Несколько секунд он молчит, затем произносит слова, которые заставляют моё сердце болезненно сжаться: - А потом моя мечта сбылась.