Бесконечная игра

POV Джин

Дни бегут за днями, складываясь в линию, прочерченную густыми чернилами расписаний. Подъем и отбой в установленное время, завтрак, обед и ужин в компании еще нескольких сотен людей и тренировки, тренировки, тренировки. Лейн не оставляет нас ни на минутку, делая из нас самых настоящих солдат, он день за днем буквально вколачивает в нас осознание того, что война, обложкой которой мы так опрометчиво согласились стать, самая настоящая. Нам не нужна была эта революция, мы знать не знали о ней, но, оказавшись сейчас рядом с этими людьми, мы должны слиться с ними, стать такими же, как они. Мы должны ненавидеть Сноу и Капитолий и восторгаться Президентом Койн, мы должны без страха и угрызений совести отнять жизнь какого-нибудь капитолийца или миротворца и оставить своих любимых, если на то будет приказ Штаба. Мы должны. И только. Но мне нравится Капитолий и не нравится Койн, мне порой снятся кошмары, в которых я убиваю ни в чем не повинных людей, и я не хочу больше оставлять свою семью. Вот только ничего из этого не интересует никого с того самого момента, как там, в планолете, я согласилась стать символом их чертового восстания. Нас иногда приглашают на совещания командования. Никто не спрашивает нашего мнения; на нас вообще редко обращают внимание все, кроме мигающей алым лампочки в углу. И под ее неусыпным взором мы сидим рядышком, переглядываемся, иногда шепчем на ухо друг другу всякую ерунду, так невыносимо далекую от того, что говорят друг другу влюбленные. Но камере все равно, камера покажет наши склоненные головы и переплетенные пальцы, и каждый в Тринадцатом умильно вздохнет, растроганный нашими надуманными чувствами. Куда бы мы ни пошли, за нами наблюдает не один десяток глаз и раздражающий красный глазок в придачу. Два пробных промо привели Плутарха Хевенсби в неуемный восторг, и он обещает нам как можно больше съемок, как только он покончит с небольшими роликами о Тринадцатом. Мы лишь отмалчиваемся - наше согласие все равно не требуется. Может, наша дурная игра действительно кого-то воодушевляет, нас же она изматывает, выворачивает наизнанку. Каждый день мы расстаемся у дверей наших отсеков абсолютно опустошенные, раздавленные, потерянные. После целого дня беспрестанной лжи всем и каждому так сложно найти себя настоящего, так тяжело избавиться от маски, которая уже почти стала вторым, но самым главным лицом. Ивен всегда был лучшим актером, чем я, но теперь я все чаще замечаю, как с трудом сдерживаемое раздражение проступает через личину идеального возлюбленного. На пятнадцатый день нашего пребывания в Дистрикте-13 в привычный час двери тренировочного зала отчего-то оказываются запертыми. Подумать только, каких-то две недели, а кажется, будто прошла уже целая жизнь! Жизнь, наполненная мрачностью серого, сухим, четким расписанием и лилово-алыми синяками после тренировок. Кит дергает ручку двери, и на шум из соседней приоткрытой двери выглядывает незнакомый мужчина. Морщит лоб несколько секунд, будто вспоминая что-то, присматривается к нам, а затем произносит: - Капитана Лейна срочно вызвали в штаб. Тренировка сегодня отменяется. Он захлопывает дверь, пресекая возможные расспросы. Мы лишь молча переглядываемся, а затем Ивен пожимает плечами. - Кажется, у нас выдались свободные часы. Не знаю, как вы, а я бы поспал. Ненавижу эти чертовы подъемы. Кит согласно кивает. Я тоже не отказалась бы вздремнуть пару часов: непрерывное напряжение дает о себе знать, глаза закрываются, а мышцы неприятно тянет. Я плетусь позади парней; сейчас выдался тот самый редкий момент, когда никто не смотрит на нас, не ждет от нас ничего; сейчас можно побыть самим собой. Мы не говорим - наговоримся потом, когда придется о чем-то болтать на камеру. Но неприятное чувство где-то в районе желудка мешает, не дает расслабиться окончательно. Кажется, вот-вот должно случиться что-то плохое. Это чувство смешивается с неожиданным разочарованием: сегодня Бити Летир должен был презентовать нам наше особенное оружие. Мне всегда нравилось стрелять из лука, и уж точно это нравится мне больше, чем рукопашный бой, который пока что по большей части сводится к бестолковому валянию на матах и окрикам Лейна. Когда мы с Китом возвращаемся в отсек, мама окидывает нас мимолетным, но цепким, почти осязаемым взглядом. Она теперь всегда смотрит на нас так, словно кто-то вот-вот отнимет нас у нее. Смена обстановки далась ей тяжело: кошмары стали мучить ее чаще, она побледнела и похудела, хотя это, быть может, сказывается никудышняя здешняя пища. - Что случилось?- в голосе плохо скрытое беспокойство. Кит только отмахивается. - Лейна вызвали в штаб, - отвечаю я и не могу сдержаться от гримасы неприязни. Пусть он профессионал своего дела и, может, желает нам только добра, но его грубость и пренебрежительные нотки в голосе только отталкивают. Брат не успевает сдержать смешок. Мама качает головой и хмурится. - Я, пожалуй, пойду посплю, - Кит широко зевает, - а ты? - Не хочу, - мотаю головой, - может, позже. Он разувается, меняет тяжелые ботинки на серые легкие тапочки и шаркает в нашу комнатку. Мы с мамой остаемся вдвоем. Вдруг она распахивает для меня объятия, кивком головы приглашает меня в теплое кольцо своих рук. - Иди сюда. Осторожно, недоверчиво присаживаюсь рядом с нею, жду, пока ее ладони сомкнутся на моей спине. Я боюсь спугнуть ее - слишком хрупки еще наши отношения. Хотела бы верить ей до конца, без оглядки, но всякий раз вспоминаю пропитанный колючим холодом минувший год. Это будет нелегко. - Я попросилась подрабатывать в гладильной, - я не вижу ее улыбки, но чувствую, что мама улыбается. - Зачем? Для Тринадцатого она ценна уже сама по себе, потому что Победительница - марионетка Капитолия, сломанная игрушка Сноу. Мама отстраняется, пожимает плечами. - Не могу сидеть здесь целыми днями одна. Слишком много...мыслей. И воспоминаний. И еще боли. Она не произносит этих слов, но они витают над нами, утяжеляя воздух. - Давай заплету тебе косу? - предлагает она. Вообще-то я не слишком люблю сложные косы, которые так любила плести мне бабушка, а теперь вот мама. Это - ее, символ Китнисс Эвердин, не мой. Но сегодня я соглашаюсь, дергаю резинку, стягивающую распадающийся пучок. Темные пряди рассыпаются по плечам, лезут в глаза, и я быстрым жестом смахиваю их с лица. Мама берет щетку для волос и принимается не торопясь расчесывать их. Приятно, как в детстве, и меня даже начинает клонить в сон. Она нежно перебирает волосы, сплетая из них объемную замысловатую косу. К счастью, она не имеет ничего общего с той, которую мне заплели на Параде Трибутов. Мое отражение в небольшом зеркале напротив довольно улыбается. - Спасибо. Очень красиво, - шепчу я. Мама подправляет выбившиеся волосинки, закрепляет косу резинкой, и тут, руша нашу маленькую идиллию, как карточный домик, раздается требовательный стук в дверь. Мы вздрагиваем, переглядываемся. Медлим, пока непрошенный гость не стучится снова, на сей раз еще настойчивее. Теперь уже точно придется открывать. Медленно, неохотно я сползаю со своего места, плетусь к двери. На пороге оказывается незнакомый мне солдат с совершенно бесстрастным выражением лица. За его спиной маячит фигура Ивена, темные волосы взъерошены, на лице написано недовольство. - Солдат Мелларк, - отчеканивает посыльный Койн, - вас ждут в Штабе. Оглядываюсь, машу рукой, пытаясь успокоить маму, хотя на сердце отчего-то тяжело и в горле пересыхает от необъяснимого липкого страха. - А брат? - с ним однозначно будет спокойнее. - Нет, только вы. В штабе царит тишина, но не тишина спокойствия, а онемение горя. Стоит нам перешагнуть порог, как все взгляды останавливаются на нас: изучают, всматриваются и, кажется, жалеют. Отчаяние поднимается во мне душной волной, и я цепляюсь за руку Ивена. Чувствуя ответное пожатие, шепчу одними губами: - Мне страшно. - Мне тоже, - парень не смотрит на меня, но я чувствую, как напряжен каждый его мускул. - Садитесь, - Плутарх отводит взгляд и указывает нам на два кресла перед большим темным экраном. Мужчина переминается с ноги на ногу, кусает полные губы, будто не решаясь на что-то. Ему на помощь приходит сама Президент. Со своего места Альма Койн безразлично бросает: - Вам послание из Капитолия. Мы быстро переглядываемся: такое начало не сулит ничего хорошего. Меня охватывает нервная дрожь, я раскрываю рот, чтобы спросить, что она имеет в виду, но экран перед нами загорается раньше. На главной площади столицы установлены три столба, а к столбам привязаны люди в бесформенных белых балахонах. Крик готов сорваться с моих губ, когда я с ужасом узнаю в этих людях наших менторов и Ирму. Краем глаза я вижу, как побледнел Ивен рядом со мной, с какой силой его пальцы в бессильном гневе сжали подлокотники кресла. Хотела бы отвернуться вовсе, но все же не могу оторваться от происходящего на экране. И никто в этой комнате не может. Холодный металлический голос сухо зачитывает приговор - государственная измена. Ведь они упустили не просто трибутов, не просто Победителей - они упустили тех, кто возродил в людях Панема веру в то, что есть что-то сильнее власти Капитолия и воли Президента Сноу. Мы стали оружием Сопротивления - и те, кто не уследил за нами, ответят за это головой. Камера приближается к приговоренным, показывая их лица бледнее полотна балахонов крупным планом. Несчастную глупенькую Ирму бьет дрожь, по лишенным румян щекам беспрестанно бегут слезы, губы дрожат, а взгляд мечется по притихшей, но как всегда безразличной толпе в поисках избавителя. А вот Тем понимает, что избавления не будет: в глазах нет надежды, нет огня. Его губы шевелятся - в молитве или проклятии? Этого никто никогда не узнает: последние слова смертников не важны, камера игнорирует это. Лорен рядом с ним глядит безучастно в пустоту, не шевелится, не плачет и не кричит. Я с каким-то невероятным облегчением думаю, что это морфлинг избавил ее от страданий, сделав безразличной ко всему, даже к смерти. Я наклоняюсь вперед, тянусь к экрану так близко, как это возможно, словно я смогу помочь им. Я забываю, как дышать от невыносимой боли, парализовавшей все тело. Не могу стерпеть того, что я виной тому, что на них сейчас направлены дула автоматов миротворцев. Хочется сбежать отсюда подальше, но какая-то злая сила не дает этого сделать, приковывая к месту. Звук взводимых курков громом разносится в тишине, в которую погружена площадь. Я вижу, как Ирма начинает судорожно дергать связанными руками, пытаясь освободиться. Пуля настигает ее первую, насмешливо даря такую желанную еще миг назад свободу. Глаза Тема расширяются, ужас затапливает взгляд, он шире раскрывает рот для последнего крика, последней мольбы...отгремевший выстрел срывает лишь тихий хрип с его уст. Когда настает очередь Лорен, она только переводит по-прежнему безучастный взгляд на миротворца, стоящего напротив, и медленно прикрывает глаза, будто соглашаясь с тем, что сейчас произойдет. Миг - и ее жизнь гаснет, как и две других. На белой материи одежд несчастных распускают свои лепестки кровавые цветы, струйки крови завиваются причудливым узором, роняют бусины капель под ноги мертвецам. Яркость красок завораживает на миг, будто небрежные алые мазки нанесены умелой рукой художника, но что-то мешает любоваться по-настоящему. Ибо художник этот – Смерть, и кровь – её краски. Экран тухнет, и только тогда я позволяю себе выдохнуть. - Это ужасно, - говорит кто-то позади меня. - Этого стоило ожидать, - сухо отвечают ему. Безразличная фраза становится последней каплей. Срываюсь со своего места, выскакиваю из штаба, не слыша окриков, бегу по коридорам, ища убежища. Я не замечаю подъемов и спусков, поворотов и даже людей, испуганно шарахающихся от меня. Мир заслонила соленая влажная пелена, я пару раз падаю, споткнувшись, и ударяюсь о стены, не успев вовремя затормозить. Но все-таки добираюсь до отсека и вваливаюсь внутрь. Мама смотрит вопросительно и испуганно, ждет каких-то слов, объяснений, но я только падаю на колени, как подкошенная, и захожусь в рыданиях. Меня трясет, кажется, я вот-вот сойду с ума: слишком тяжело сознавать, что смерть этих людей на моей совести, а мои руки по локоть в их крови. Я их почти не знала, я испытывала к ним неприязнь, но все-таки я не желала им ничего дурного! И это только первые жертвы моего опрометчивого согласия, а сколько их будет еще? Сколько еще тел, пронзенных капитолийскими пулями, падут к моим ногам? И не будет ли среди них тех, чья жизнь для меня дороже собственной? Мама сдавленно охает, подбегает ко мне, тянет за собой отяжелевшее тело. Она усаживает меня на кровать, укрывает в своих объятиях, ласковыми прикосновениями стирает соленые слезы с лица. - Что случилось, Джин? - Тем... Лорен... Ирма... - всхлипываю я, до боли стискивая в руке мамину ладонь, но она даже не морщится. - Сноу казнил их. Из-за нас. Мама вздрагивает, отводит взгляд, часто моргает, будто силится не заплакать. Лорен и Тем были их с папой трибутами - легко ли слышать о смерти тех, кого однажды собственноручно вытащил с того света? - Откуда ты знаешь? - Они прислали видео. - Вы в этом не виноваты, - быстро говорит она, думая, очевидно, о чем-то своем. - А кто же?! - грубо бросаю я. - Если бы мы повели себя, как следовало, а не стали строить из себя героев революции, они бы были живы. Серые глаза не мигая смотрят на меня. Мама что-то знает - больше, чем хочет или может мне сказать. - Капитолий опасен. Спроси себя, были бы живы вы. Или мы. Удар ниже пояса. Но не сейчас. Сейчас я могу думать только о трех неподвижных телах, позорно привязанных к столбам, о трех смертях, причиной которых стала я, и о том, что это можно было бы предотвратить. Мама нежно гладит меня по волосам, но молчит, ведь знает, что никакие слова не способны подарить утешение. Откуда-то знает. Стук в дверь немилосердно врывается в уши, бьет по сердцу ожиданием новой неприятности. Мне страшно, но все-таки я поднимаюсь, заставляю себя сделать шаг, затем еще один, и так, медленно, с опаской добираюсь до двери. Замираю на пороге, прислушиваюсь, несмело берусь за ручку и все-таки открываю. На пороге стоит Ивен, бледный, как смерть, а в глазах горит лютая, страшная злоба. Сперва я пугаюсь его такого - взъерошенного, страшного незнакомца, но потом понимаю, что он-то мне и нужен. - Что ты творишь? - шипит парень, оглядываясь на проходящего мимо мужчину. Это он про мой побег - я понимаю это по одной только интонации, но только больше злюсь. Неужели он ожидал, что я буду сидеть на месте и спокойно смотреть, как по моей вине гибнут люди?! Выталкиваю его с порога, сам выхожу следом и захлопываю дверь за собой. В коридоре никого, тишину нарушает лишь легкое жужжание ламп. - Мы должны остановиться. - О чем ты? - брови Ивена взлетают вверх, удивление во взгляде теснит злость. - Сам знаешь, - раздраженно бросаю я. Но он продолжает непонимающе смотреть на меня, и тогда приходится объясниться: - Ивен, наши менторы и Ирма...они погибли из-за нас. Разве ты не понимаешь? Если бы мы выбрали Капитолий, а не это, - обвожу взглядом узкий коридор, - они были бы живы, и все было бы хорошо. - Да ну? - огрызается он. - Ты уверена, что они не тронули бы нас или наших родных? Капитолий обещает, но никогда не держит своих обещаний. Разве ты не знала? Неопределенно повожу плечами. Раньше меня мало интересовало, что думает или делает Капитолий. Пока не погибла Кора, он был за пределами моего мира. - Я все равно не могу так! - запускаю пальцы в волосы. Как объяснить ему, что я в отчаянии? Что мне страшно закрывать глаза, потому что я обязательно увижу их помертвелые лица и пустые взгляды? Что я уверена, что сегодня ночью мертвецы, чья кровь на моих руках, придут ко мне в кошмарах? - Они погибли из-за нас! А сколько еще погибнет?! Нет, нужно найти какой-то выход... Мы должны остановить их! Меня вновь начинает трусить, подступающая истерика скапливается слезами в уголках глаз. Заметив это, Ивен стремительно шагает ко мне, хватает мои запястья, прижимает к своей груди. Он не сильно, но ощутимо встряхивает меня, пытаясь привести в чувство. - В их смерти повинен Сноу, и мы должны остановить его! Другого выхода нет! Пойми же, наконец, Джин! - Нет, я не смогу... - обессилено шепчу я. - Сможешь. Мы сможем. - Я не хочу, чтобы люди гибли из-за меня. Мне этого не вынести. Он мрачнеет, лицо его становится каменным. - Это война, - почти небрежно бросает он, - и по-другому никак. Но другого выхода все равно нет. Придется довести дело до конца. С этими словами он отпускает меня и уходит, даже не оглянувшись. Я остаюсь одна в пустом коридоре, с осознанием того, что мое слово не значит здесь ровным счетом ничего, символ я там или не символ. Всю ночь я не могу уснуть. Стоит мне закрыть глаза - и я вижу мертвецов. Они освобождаются от пут и тянут ко мне бледные руки с посиневшими ногтями, словно стараясь утащить меня за собой в преисподнюю, они шевелят губами, исторгая злобные обвинения. Хриплые, скрежещущие голоса из мутных сновидений не стихают, даже когда часами лежу без сна, вперив взгляд в темноту и вслушиваясь в мерное дыхание брата. А утром вой сирены выдергивает меня из постели. И снова расписание, снова завтрак, снова тренировка. Ничего не изменилось, мир не перевернулся от смерти тех троих. На тренировке Лейн едва не вышибает из меня дух, но я почти не сопротивляюсь - нет сил, нет воли. Осознание того, что каждый отработанный мною удар - чья-то смерть за много миль отсюда, убивает всякое желание учиться. Ивен же, напротив, дерется как никогда яростно, и получается у него все лучше и лучше - увиденное вчера вдохнуло в него волю к борьбе. Но без меня ему ничего не удастся, в глазах всех этих людей мы - одно целое, и только Лейн, быть может, разглядел правду за нашими ужимками. Он ставит нас в пару, но сокрушенно качает головой, когда я снова и снова сдаюсь под натиском напарника. - Борись, Джин, - кричит он. - Представь, что перед тобою твой злейший враг. Я бы представила, но я не знаю, кто мой враг. Когда Сенс в очередной раз роняет меня на пол, тренер подходит к нам, смотрит сверху вниз на меня, распластанную на матах, и в глазах его появляется тень презрения. - Это еще что такое, солдат Мелларк? - тон колючий, в словах ни тени сочувствия. Мои личные чувства не имеют никакого значения - дело Революции превыше всего. - Я не могу. - Вы хотите быть убитой? Качаю головой. Я просто хочу, чтобы все это поскорее кончилось. И не важно, как. - Тогда вам нужно научиться защищать себя. - Из-за этого погибнут люди. Уже гибнут, - вяло возражаю я, уже понимая, что проиграла. Лейн пожимает плечами, ухмыляется. - Люди будут гибнуть, даже если вы пролежите на этом самом месте до скончания веков. У вас нет сил что-то изменить. Вы оба - только картинка. Красивая, вдохновляющая, но все же картинка. Не берите на себя слишком много. Его речь не очень-то вдохновляет, но все-таки я поднимаюсь. Делаю несколько неуклюжих выпадов, а Ивен, кажется, поддаётся. Мне не нужны его подачки, и я обмякаю в его руках на очередном повороте, оказываюсь в кольце рук парня. Сенс прижимает меня спиной к своей груди и насмешливо шепчет на ухо: - На Арене ты была проворней. На Арене я хотела победить. И наивно думала, что это возможно. Теперь же я понимаю, что нам не победить никогда – ни мне, ни ему. Где бы мы ни были, какую бы форму ни носили окружающие нас люди, мы, наверное, никогда уже не будем принадлежать сами себе. - Нет настроения, - шиплю ему в ответ. Я даже не противлюсь, когда он валит меня на пол. Лейн приветливо кивает ему, на меня же смотрит с плохо скрываемым раздражением. - Отлично, Сенс, - в устах нашего немногословного тренера это поистине высокая похвала. Меня же он, наверное, выставил бы за дверь тренировочного зала, будь на то его воля. Но я нужна Койн, нужна Тринадцатому, а это значит, что ему придётся возиться со мной до тех пор, пока не будет хоть какого-нибудь прогресса. От упрёков Лейна меня спасает шипение его коммуникатора. Он наклоняется к нему, вслушивается в неразборчивые слова, а потом бросает на нас мимолётный взгляд и качает головой. Голос в коммуникаторе смолкает, и мужчина поворачивается к нам. - В штаб, - отрывисто командует он. Замираю на месте – слишком свежи ещё во мне воспоминания о пережитом вчера ужасе. Я не уверена, что когда-либо смогу переступить порог этой комнаты. Чувствую, как рядом со мной напрягается Ивен. Но он молчит, и потому подаю голос я. - Зачем? – голос противно дрожит, и унять эту дрожь я не в силах. - Почём я знаю? - Я не пойду, - совсем тихо говорю я. Напарник переводит на меня удивлённый взгляд. Лейн же раздражённо поводит плечами, кривит губы. - Это не просьба и не предложение, мисс Мелларк, - почти выплёвывает он. Наверное, он считает меня просто избалованной капризной девчонкой. – Это приказ Штаба, и я добьюсь от вас его исполнения. Вздрагиваю – так угрожающе звучат его слова. Не дожидаясь, пока он начнёт приводить угрозу в исполнение, Ивен тянет меня на себя, поднимает. Крепко сжимает моё запястье, одним движением приковывая меня к себе. - С ума сошла? – его губы так близко, дыхание шевелит волосы, щекочет ухо. – Хочешь, чтобы тебя наказали? - Не хочу идти туда. Мне страшно, - признаюсь я, хотя это, наверное, заметно и так. - Мне тоже. Но мы сможем это выдержать. Мы ведь команда? - Команда. - Вместе? - Вместе, - запястье выскальзывает из его ладони, я нахожу его руку, крепко сжимаю, переплетая пальцы. Так, рука в руке, под пристальным взглядом нашего тренера, мы добираемся до штаба. В отличие от вчерашнего дня, здесь царит мерный гул голосов, почти никто не обращает на нас внимания, когда мы входим. Лишь дядя Гейл, неизвестно, что здесь делающий, замечает меня, приветливо машет рукой, подзывая к себе. - Джин, Ивен, - он кивает моему напарнику, - у нас для вас сюрприз. - Не такой, надеюсь, как вчера? – язвительно спрашиваю я. Хоторн хмурится и качает головой, но уже через миг черты его лица разглаживаются. Он машет куда-то в сторону и тут же отходит в сторону, откликаясь на чей-то зов. Смотрю в ту сторону, куда он указал, и не верю своим глазам: эта знакомая капитолийская вычурность, испуг в глазах, и губы, кажется, дрожат – наши команды подготовки в полном составе испуганно жмутся к дальней стене комнаты. - Октавиус! – поражённо выдыхаю я, мгновенно выпуская ладонь Ивена. К моему стыду я и думать забыла о стилистах, не вспомнила даже вчера, когда поняла, какая участь ждёт всех, кто хоть как-то связан с нами. – Глазам не верю! Мужчина отделяется от своих товарищей, делает несколько шагов ко мне, но отступает назад. Близоруко присматривается, а потом стремительно приближается, раскрывает руки для объятий, но всё же не прикасается. - Не могу поверить! Мне говорили, но… Я не мог представить! - Как я счастлива, что вы живы! – восклицаю я вполне искренне. Никогда я не испытывала особого тепла к своим стилистам, но теперь я готова расцеловать каждого просто потому, что они живы. - Я тоже счастлив, что с вами всё хорошо. А ваши семьи? – чуть понизив голос, спрашивает он. - Здесь. На губах стилиста рождается довольная улыбка. Он берёт меня за руку и тянет куда-то в сторону. Мы оказываемся в маленькой комнатке, оставив Ивена на растерзание его команде подготовки, не менее восторженной, чем моя. В комнате тускло горит всего одна лампа, с крючка, вбитого в стену, свисает тремпель с чехлом, на маленьком столе разложены какие-то рисунки. - Как вы сюда попали? - Люди Тринадцатого буквально вломились в наши дома, - он переводит дух и отпускает меня. – Поначалу мы боялись контактировать с ними, затаились, но когда ваших менторов… - Октавиус тактично смолкает, ждёт несколько секунд. – Мы поняли, что нам самим не спастись. Они говорили, что вы в Тринадцатом, что согласились сотрудничать с повстанцами, и нам не осталось ничего другого, кроме как поверить. Под покровом ночи нас препроводили в планолёт, а на другой день, говорят, за нами должны были придти миротворцы… Не знаю, может, это и неправда, но проверять никто из нас не решился, - невесело усмехается он. - Но что вам здесь делать? – недоумеваю я, а взгляд волей-неволей возвращается к тёмному чехлу. Он только хмыкает. - То же, что мы делали для вас в Капитолии. Когда мои брови ползут вверх, Октавиус просто расстёгивает «молнию» на чехле и извлекает оттуда костюм. Нет, это настоящая броня, но сделанная так искусно, что кажется, будто это вторая кожа. Он медленно поворачивает его передо мной, и в неверном электрическом свете я различаю вышивку в форме крыльев – чёрными нитками по чёрной ткани. Сойка-пересмешница. Мне никуда не деться от этого символа. - Великолепно, - восхищённо выдыхаю я. - Ещё бы, - невесело отзывается стилист. – Это работа Цинны. Правда… - он смолкает на миг, подбирая нужные слова, -…сделал он его не для тебя, а для твоей матери. Много лет назад, когда думали, что она наденет его и поведёт народ Панема к свободе… Он оставил его мне и наказывал хранить, как зеницу ока, но я никогда не думал, что он может понадобиться вновь. Нужно что-то сказать, но я понятия не имею, что. Вдруг я ощущаю себя не на своём месте, я – всего лишь удобно подвернувшаяся замена… Мне бы оскорбиться, но я могу думать только о том, что когда-то мои родители – а папа бы никогда не оставил маму – могли ступить на тот же скользкий путь, по которому сейчас движемся мы с Ивеном. А ещё я думаю о том, что тысячи и тысячи людей возлагали свои надежды на двух подростков, что они были готовы отдать за это свои жизни, а были жестоко обмануты, потому что те подростки выбрали простую жизнь вместо борьбы. Они построили дом, а красивая броня Сойки-пересмешницы так и осталась висеть в шкафу стилиста. Но я надену эту броню, стану их Сойкой-пересмешницей и проведу их так далеко за свободой, как только смогу. Потому что я не могу снова обмануть их.