Бесконечная игра

POV Китнисс

У Фей Сенс огромные зелёные глаза, а выражение радости от победы сына на лице то и дело сменяется тревогой за дочек, которых она почти конвульсивными движениями прижимает к себе. Легонько улыбаюсь ей, пытаясь подбодрить её; я никогда не была знакома с ней, но то, что мы сейчас испытываем одни и те же эмоции, роднит нас. Мать и три младшие сестры – вот и весь список Ивена Сенса. Ни друзей, ни дальних родственников. Миссис Сенс, кажется, знакома с Гейлом – они обменялись едва заметными кивками при встрече, но на нас с Питом и Хеймитчем женщина время от времени бросает взгляды, исполненные подозрения. Я не особо удивлена: сама я никогда не стремилась заводить друзей – ни до Игр, ни после, а, кроме того, Победители всегда стоят особняком от остального дистрикта, помеченные зловещей печатью Капитолия и кровью своих соперников на Голодных Играх. Но теперь нам придётся познакомиться поближе, раз уж наши дети – влюблённая пара. В планолёте царит полнейшая тишина, будто бы напитанная электричеством. Сердце то тревожно замирает, когда кажется, что наш путь длится уже целую вечность, то пускается в неровный бег. А что, если западня? Эта мысль неизменно бьётся в моём мозгу, и я знаю, что она застыла на устах каждого из нас. Семьи – самый лучший способ давления на трибутов, вышедших из повиновения. Но что-то внутри меня подсказывает, что я ступила на правильный путь, и этот путь обязательно приведёт меня к Джин. И я полностью отдаюсь этому чувству, полагаюсь на него, помня, как сильны когда-то были мои инстинкты. Золотая брошь мелькает между пальцев, и отблески её в неверном свете немного успокаивают, придают уверенности в правильности моего выбора. Я представляю, как дочка держала брошку в руках, как передавала её в руки солдату, появившемуся на нашем пороге. Страшно даже представить, что я могла ошибиться и поверить не тому человеку, что эта брошь – приманка, ведущая нас всех в ловушку, а мы сейчас находимся на пути к своей погибели. Сомнение прокрадывается в сердце, леденит кровь, бегущую по венам. Хочу встать и пройти в кабину пилота – хотя бы просто взглянуть ещё раз в глаза солдатам, охраняющим нас, расспросить пилота, убедиться, что планолёт не повернул к Капитолию. Но ремни безопасности держат крепко, а ещё крепче к месту приковывает безотчётный страх. Я боюсь неизвестности, но ещё больше я боюсь, что правда окажется не той. Удивительно, как причудливо падают карты, брошенные небрежной рукой судьбы. Однажды я была полна решимости бежать в Тринадцатый, гонимая ненавистью к Сноу, страхом перед неопределённостью будущего и желанием уберечь близких. Кровь Гейла, забрызгавшая снег на площади Двенадцатого, отрезвила меня тогда и остановила, а затем моя жизнь повернулась так круто, что я и представить себе не могла. И после Гейл много раз заговаривал о побеге, вспоминал Бонни и Твил, и крекер с выдавленным на нём символом Сойки-Пересмешницы, но ничто из этого не манило меня больше. И вот теперь, спустя столько лет, я всё-таки держу путь в Дистрикт-13 и делаю это, чтобы спасти жизни тех, кто мне дорог. Неосознанно я нахожу ладонью руку Пита, сидящего рядом, сжимаю её, безмолвно прося поддержки. По-прежнему ищу её у Пита, а он неизменно оказывается рядом, и одно только это заставляет меня отчаянно краснеть. Я не имею права на эти прикосновения, но по-другому мне не справиться. Он – по-прежнему моя единственная опора и, особенно, в этот момент, когда я готова с ума сойти от бесконечных мгновений ожидания. Не смотрю на него – осадок после сегодняшней нашей размолвки ещё тяжелит душу. Тепло от его рук искорками щекочет пальцы, оно распространяется к самому сердцу, прогоняя уверенные ледяные щупальца страха. На душе становится немного легче: Пит спокоен и уверен в том, что мы делаем. И эта уверенность капля за каплей передаётся мне, наполняет душу, изгоняет противную дрожь из тела и тревогу из взгляда. Перевожу взгляд на Кита: его пальцы крепко сжимают колени, взгляд опущен, манящая светлая голубизна прикрыта трепещущими ресницами. Даже если он боится, его страха ничто не выдаёт, лишь неестественно побелели костяшки напряжённых пальцев. Чувствую острую необходимость обратить на себя его внимание, увидеть его взгляд, подбодрить. - Всё будет хорошо, - сиплый шёпот кажется слишком громким в этом безмолвном пространстве, закованном в металл. Девочки напротив почему-то вздрагивают – одновременно, как одна. Кит вздрагивает тоже, переводит затуманенный сомнением и тревогой взгляд на меня. Губы его растягиваются в вымученной улыбке, он кивает головой. Закусываю губу, чувствую, что моё неловкое, не слишком уверенное утешение не принесло облегчения сыну. Пит нашёл бы слова получше, но и Пит молчит, глядя перед собой в одну точку, снедаемый теми же страхами и теми же сомнениями, что и каждый из нас. - Джин там? – так же сипло переспрашивает сын. Там – это в Тринадцатом, который все считали лишь радиоактивными руинами. Там – это на том конце этого мучительного перелёта. Там – это в безопасности. В голубых глазах вспыхивает огонёк надежды. Надежды, которую я не могу разрушить своим сомнением. Надежды, которой я сама питаюсь, чтобы не сойти с ума. И потому я шепчу как можно увереннее, подкрепляя свой ответ твёрдым кивком: - Там. И, кажется, впервые за долгое время сын не ставит под сомнение мои слова. Только согласно кивает, и его улыбка становится чуть шире и чуть естественнее. Его взгляд скользит с моего лица на лицо Пита, оббегает хмурые лица остальных и, наконец, останавливается на металлической двери, отделяющей нас от кабины пилота. Словно подчиняясь пристальному взгляду Кита, дверь отъезжает в сторону, пропуская на порог нашего проводника. Обрывок непринуждённого разговора долетает до нас, и лёгкая улыбка на губах солдата смазывается, столкнувшись с нашими настороженными взглядами. Парень не успевает скрыть недоумение и прокашливается в кулак, избавляясь от излишней весёлости в голосе. - Скоро мы будем на месте, - отрывисто сообщает он и снова скрывается в кабине планолёта. Сердце делает сальто в груди. Не в силах дольше терпеть, обращаю свой взгляд на Пита и обнаруживаю, что он пристально наблюдает за мной. Хочу заговорить с ним, но слова не идут, и я просто неотрывно смотрю ему в глаза, пока механический голос автомата объявляет о скором снижении. Кажется, что, если я только отведу взгляд, я тотчас же сойду с ума от страха перед надвигающейся неизбежностью. Наконец, планолёт мягко соприкасается с землёй, а через считанные секунды открываются двери и с лёгким шипением опускается трап. Отбрасываю от себя ремень безопасности, вскакиваю со своего места. Не обращаю внимания ни на кого вокруг, быстрым шагом направляюсь к выходу, всматриваясь в мельтешащие серые точки перед собой, и застываю на верхней ступеньке трапа. Я ожидала увидеть перед собой голую серую равнину, усыпанную серыми же обломками строений, какой Тринадцатый всегда представал перед нами с экранов, но вместо неё обнаруживаю огромный ангар, заполненный такими же планолётами и кишащий спешащими куда-то людьми. Никто не обращает на нас никакого внимания, словно каждый день к ним доставляют кого-нибудь из Двенадцатого. А, может, так и есть? Я не знаю ничего об этой стороне жизни Панема, я перестала интересоваться Революцией с момента объявления правил Квартальной Бойни, и теперь я даже представить себе не могу, чего достигло Сопротивление. Но среди движущихся серых точек я мгновенно выхватываю взглядом ту единственную, к которой стремится моё сердце. Она чуть темнее и не шевелится, будто прикованная к месту, но так продолжается лишь доли секунды. Металл гулко стучит под моими шагами, а Джин – та самая точка – срывается с места. - Мама! – её окрик теряется в общем шуме, но для меня во всём мире звучит он один. Я почти забыла, как звучит её голос, но он по-прежнему проникает в каждую клеточку моего тела, заставляя, наконец, жить. Дочка падает в мои объятия, когда я останавливаюсь на последней ступени трапа. Я прижимаю её к себе с такой силой, будто хочу задушить, и мои слёзы впитываются в её форму трибута, так же, как её – в мою блузку. Не верю своему зрению, слуху, осязанию – всё это говорит мне о том, что Джин здесь, рядом. Не верю своему счастью. Я почти смирилась с её неминуемой гибелью, и от этого в сотни раз сложнее поверить, что Джин смогла вернуться ко мне. Но это так: вот она улыбается сквозь слёзы, вот гладит моё лицо своими израненными пальцами, вот шепчет, что очень скучала и боялась не вернуться. - Ты здесь. Ты со мной, - мой шёпот походит на лепет безумной, но мне плевать. Моё сердце бьётся в унисон с сердцем дочки, они говорят на одном языке и отлично понимают друг друга. Слова не нужны. - Мамочка, всё хорошо. Ну, не плачь, - уговаривает меня Джин, упорно стирая катящиеся по щекам слёзы. – Как хорошо, что всё получилось! – она стискивает меня в объятиях и тут же обращает внимание на кого-то рядом: - папа! Папочка! Кит! Мне жаль размыкать руки, будто, ускользнув, Джин будет навсегда потеряна для меня. Но я не имею права удерживать её, а потому неохотно отступаю. Тут же она оказывается в объятиях Пита, а он поднимает её в воздух, как маленькую, и на несколько минут замирает так. Джин прижимается щекой к щеке Пита и затихает, упиваясь этим моментом. Взъерошив тёмные волосы дочери, он опускает её, но лишь для того, чтобы она оказалась в руках Кита. Они поочерёдно стискивают друг друга в объятиях, будто меряясь силой, а затем, думая, что мы не слышим, Кит тихонько произносит: - А я уж подумал, что ты собралась оставить меня одного! Отворачиваюсь, залившись краской; неприятно думать об этом, но, наверняка, Кит боялся остаться один под перекрёстным огнём нашего с Питом непонимания. В любом случае, теперь это ему не грозит. - Я же обещала вернуться, - так же тихо отвечает ему Джин, уткнувшись носом Киту в плечо. - Ну-ка, ну-ка, покажите мне нашу Победительницу! – хриплый голос Хеймитча заставляет детей разомкнуть объятия. В голосе нашего ментора, как всегда, звучит добродушная насмешка, но в уголках его глаз блестят слезинки, которые он отчаянно пытается скрыть, щурясь и ухмыляясь. Он подходит к Джин, ерошит ей волосы и тут же оказывается в кольце её рук. Джин всегда была его любимицей – с тех пор, как он впервые взял её на руки, чтобы удостовериться, что от Пита она взяла только цвет глаз. Коротко стиснув его в объятиях, она отстраняется, чтобы заглянуть ему в глаза. - Ну что, помог мой совет? – теперь уже серьёзно спрашивает Эбернети, а мне остаётся только догадываться, о чём он говорит. - Как видишь, - пожимает плечами дочка. Потом настаёт черёд Прим и даже Гейла, к которому Джин обычно – и, особенно, последний год – бывала довольно холодна. Она обнимает и маленькую Джейн и украдкой смахивает слёзы, набежавшие на глаза. Мне достаточно просто смотреть на Джин, чтобы моё сердце снова и снова полнилось безумной радостью. Я давно не была так счастлива, да даже не испытывала таких сильных эмоций. Это заставляет чувствовать себя живой, сильной хотя бы на короткое время. Ощущения, о которых я уже успела позабыть. В нескольких шагах от нас Ивен Сенс поочерёдно обнимает свою мать и сестёр. Миссис Сенс, приподнявшись на цыпочки, отчаянно цепляется за шею сына, будто его вот-вот могут снова отнять у неё. Её страх передаётся и мне, чёрная туча тревоги затмевает сияние радости. Вполуха слушая, как Джин что-то бойко рассказывает Питу и Хеймитчу, я торопливо украдкой оглядываюсь в поисках опасности или западни. Но вокруг нас по-прежнему безразлично снуют занятые своими делами люди, лишь изредка бросая на нашу группу беглые любопытные взгляды. Позволяю себе немного расслабиться, говоря себе, что моим детям здесь ничего не грозит. Уж наверняка меньше, чем в Двенадцатом или в цепких руках Сноу. Я не знаю ещё, как Джин оказалась в Тринадцатом, и почему они так скоро и отлажено вытащили нас из Дистрикта-12. Должна быть какая-то причина и причина веская, но я пока не могу понять, какая именно. Да, в сущности, я пока не могу думать об этом и не хочу – слишком мой мозг возбуждён неожиданной радостью. Уверена, скоро я всё узнаю.