Бесконечная игра

POV Джин

Слепо моргаю в темноту, не веря отгремевшим на весь Панем словам Ивена. Он сейчас так близко ко мне, ему стоит только выхватить нож из ножен и вонзить его мне в живот, а я и сделать ничего не сумею…но он только стоит рядом и пытливо смотрит на меня. Не думала, что он станет до конца соблюдать нашу договорённость. К горлу подкатывает тошнотворный комок из стыда и жалости, слёз и раскаяния. Я не могу иначе, я обещала им. Мне нужно будет только помедлить несколько секунд, дождаться, пока он проглотит ягоды, а затем… Едва ли я когда-нибудь прощу себе это, но и такая жизнь лучше, чем то, что случится с мамой, если я не вернусь. Парень сокращает и без того небольшое расстояние между нами так стремительно, что я едва не отшатываюсь от него, застигнутая врасплох за своими нечестивыми мыслями. Он пытается заглянуть мне в глаза, но я старательно отвожу взгляд, не в силах открыто смотреть на него. Если бы он знал, о чём я сейчас думаю, то не раздумывая перерезал бы мне горло в этот самый момент. Но Ивен лишь приобнимает меня за плечи и касается губами моих губ. Игра продолжается. - Ты должна победить, - отстранившись, отчеканивает он без тени сомнения в голосе. - Нет! – хватаюсь за его руку, словно боясь, что он уйдёт, оставит меня одну. Даже не видя лица Ивена, я чувствую на себе его выжидающий взгляд и понимаю, что этого отрывистого восклицания недостаточно. У нас есть всего несколько часов, а, может, минут, чтобы пробудить в сердцах зрителей жалость, способную спасти наши жизни. А я так бездумно трачу эти мгновения на молчание. - Мне не жить без тебя, ты знаешь это, - голос чужой, неестественно тонкий, он режет слух, а вместо приличествующих моменту слёз в нём фальшь. Но я не могу так больше, и мне остаётся лишь надеяться, что капитолийцы проглотят и этот фарс так же, как проглатывали прежде. - Дай мне ягоды, Джин. - Нет, Ивен! Знаешь, что?.. Если им не нужны два победителя, они не получат ни одного! - Что ты задумала? – я почти верю удивлению Сенса. - Ягод хватит для нас двоих. Я оставляю место для драматической паузы, надеясь, что наши слова заставили сердца капитолийцев биться чаще. Вижу, как парень задорно подмигивает мне, словно хвалит моё неумелое притворство, но только хмурюсь в ответ. Игра окончена, Ивен. Теперь каждый сам за себя. Он тянется к моему рюкзаку, но я перехватываю его руки и качаю головой. Я не готова. Мне нужно время, чтобы подготовить себя к тому, что я собираюсь сделать, чтобы попытаться договориться с собственной совестью, иначе я не смогу вот так просто дать ему умереть. - Дождёмся рассвета? – дрожащим голосом предлагаю я. – Хочу, чтобы они всё видели. Мне нужны эти скудные часы напрасных иллюзий. Может, так будет проще? Я уже сейчас обманываю себе, но мне нужен этот обман. Иначе я погублю всё, за что так боролась. - Ладно, - Ивен убирает руку. Он спокоен, кажется, он доверяет мне, отчего сердце рвётся напополам. Мне было бы легче, если бы он напал на меня, попытался силой вырвать победу из моих рук. Но вместо этого он лишь покоряется моим желаниям, и это медленно убивает меня. Мы устраиваемся под каким-то деревом. Я уверена, что заснуть не смогу, и он не спит тоже – устроившись в кольце рук Ивена, я остановившимся взглядом слежу за скользящей по небу луной. К тому же, нельзя утрачивать бдительность: кто сказал, что распорядители оставят нас в покое? В каждую секунду из ниоткуда может появиться какое-нибудь чудище, порождённое в Капитолии, и тогда всем нашим планам может придти конец. Впрочем, для меня, наверное, так было бы легче. Я разрываюсь напополам: я обещала маме, что вернусь, и, если я отступлюсь сейчас, когда так близко к победе, они никогда не простят мне этого; я не испытываю тех чувств к Ивену, что так старательно пытаюсь изобразить, но всё же я привязалась к нему и мне невыносимо думать о том, что я должна отправить его на смерть. У него ведь тоже есть семья, сестра… Крепко зажмуриваюсь, сжимаю кулаки, пока ногти не впиваются в кожу ладоней, пытаясь запретить себе даже думать об этом. Я должна думать о нём так, как думала о двадцати двух других трибутах – как о враге, о своей потенциальной жертве, но я не могу. Это он отправился на Пир, рискуя своей жизнью, чтобы спасти мою; это он вернулся ко мне, умирающей, чтобы облегчить мои последние мгновения, хотя мог запросто уйти. А я должна отплатить ему за это предательством и…смертью. Небо над нашими головами стремительно светлеет, жёлтый диск солнца лениво выползает из-за горизонта, протягивая к нам, словно руки, золотистые лучи. Кажется, эта ночь промелькнула, как один час, хотя я не поручусь, что распорядители, слышавшие мою просьбу, не ускорили приближение рассвета. Никто не станет долго смотреть на спящих в обнимку подростков – им всем нужен напряжённый сюжет. А куда уж напряжённее, чем когда двое влюблённых должны сразиться за победу, которой хватит только на одного? Ивен поднимается первым и протягивает мне руку, но я игнорирую его. Не хочу касаться его, говорить с ним и даже смотреть на него сейчас, когда я практически усыпила свою совесть. Одного неосторожного прикосновения или слова будет достаточно, чтобы вся моя выдержка и решимость разбилась вдребезги, а я не могу этого допустить. Парень только пожимает плечами и хмурится, как и я. Надеюсь, зрители примут наши хмурые, замкнутые лица за маску скорби от расставания с любимым. Мы выбираемся на открытое место, где ни один куст не заслоняет нас от тысяч и тысяч любопытных глаз. Я кожей чувствую невидимые глазки камер и лишь молю небо о том, чтобы всё это быстрее кончилось. Неожиданно Ивен шагает ко мне и заключает меня в свои объятия, прячет лицо в моих волосах. - Люблю тебя, - его шёпот звучит интимно, но в то же время так отчётливо, чтобы каждый человек в Панеме слышал это последнее признание готовящегося к смерти. - И я тебя, - тихо лепечу я. Голос так кстати дрожит, но не от страха потерять возлюбленного, а от того, что я бесконечно противна самой себе. В этом и заключается власть Капитолия над всеми нами: мы легко, не раздумывая, жертвуем чужими жизнями ради спасения своей, даже если наша собственная душа изо всех сил противится этому. Это сильнее совести, этот голос громче голоса сердца – инстинкты, и на них построена вся наша жизнь, они диктуют нам наши действия, и мы предпочитаем их всем другим чувствам. Это изощрённая бесконечная игра, и правила её не меняются уже многие десятилетия. И нет никого достаточно сильного, чтобы разорвать этот порочный заколдованный круг. Я коротко прижимаю к себе Ивена, мысленно прося прощения за то, чего простить нельзя, и отстраняюсь. Пора. Рука тянется к кармашку с заветной отравой, а я смотрю на неё с отрешённым удивлением, как на чужую. Непослушными пальцами достаю ягоды, попутно раздавливая две или три – алый, как кровь, сок оставляет нестерпимо яркие пятна на исцарапанной ладони. Сердце больно бьётся о рёбра, когда я отсыпаю в руку Ивена эту яркую смерть, а руки дрожат, и алые смертоносные бусины подпрыгивают на ладони. Парень хмурится, пытаясь прочесть что-то на моём лице, и я выдавливаю из себя вымученную полуулыбку: не хочу, чтобы в свои последние мгновения он всё-таки понял, что я задумала. Мы с Ивеном одновременно раскрываем ладони, подставляем солнцу и камерам волчеягодник, будто давая зрителям и распорядителям последние секунды на размышление. - На счёт три? – первая не выдерживаю этого напряжённого предвкушения. - На счёт три, - соглашается Ивен. Перед глазами стоит картинка с 74-х Голодных Игр, которую я видела бесчисленное количество раз, и мы становимся спиной друг к другу, крепко сжимаем свободные руки. Но для меня в этой позе не только вызов порядкам Капитолия – это возможность не видеть глаз Ивена и того, как он проглатывает ягоды. Мне стоит только замешкаться на секунду или две – этого будет достаточно, а потом можно будет списать всё на естественный страх шестнадцатилетней девчонки перед смертью. - Раз… - Два… - вторит мне Сенс. Слышу, как он глубоко втягивает носом воздух, словно перед нырком в воду. Он тоже боится, просто держится чуть лучше меня, потому что совесть его чиста. Неосознанно так же глубоко вдыхаю, затаиваю дыхание перед последним, решающим словом. - Три… А в следующую секунду воздух вокруг нас взрывается громовыми аплодисментами, и голос Клавдия Темплсмита выкрикивает какие-то хвалебные слова. Мой мозг затуманен, словно яд гюрзы ещё действует на меня, но даже сквозь пелену, застившую разум, я понимаю, что мой замысел – злой, преступный, предательский – удался. Я победила. Я возвращаюсь. И потому я едва не лишаюсь чувств, когда понимаю, что ладонь Ивена всё ещё крепко сжимает мою, а сам парень, стоя позади меня, озирается по сторонам в поисках невидимого репродуктора. - Мы победили, Джин, - сбивчиво шепчет он, всё ещё не поворачиваясь ко мне. – Мы смогли… Я только киваю головой: слёзы душат меня, мешая говорить, катятся по щекам крупными каплями, унося с собой тяжесть, что лежала у меня на сердце. Подумать только, я едва не отправила Ивена на тот свет! Эта мысль раз за разом повторяется в моей голове, и, не в силах выдержать её, я бросаюсь Сенсу на шею, захлёбываясь рыданиями. Он ссыпает ненужные ягоды на траву, гладит меня по спине, успокаивая. Парень что-то говорит, но я не слышу его слов, а слышу только гул планолёта над нашими головами. И только тут по-настоящему понимаю: мои Голодные Игры закончились. Электроток приковывает нас к серебристым лестницам, и я отрешённо слежу за тем, как удаляется зелёный ковёр Арены. Я опустошена, выпотрошена, у меня не осталось сил даже на радость, но вот Ивен, кажется, вполне доволен собой. Дальше нас ждут празднества и приёмы, но я могу думать только о том, как вернусь домой и обниму маму с папой, как Кит снова взъерошит мне волосы. Хочу увидеть их лица прямо сейчас, но понимаю, что для этого надо достойно доиграть свою роль до конца. Как только люк за нами захлопывается, я распластываюсь на прохладном металле обшивки. Ивен усаживается рядом, бесцельно глядя в одну точку. Обманутые безопасностью планолёта, мы одновременно вздрагиваем, когда прямо над нами раздаётся густой бархатный голос. - Поздравляем. Перед нами на пластиковом диванчике сидят двое: полный краснолицый мужчина и женщина, чьи яркие, пурпурные волосы заплетены в замысловатую косу. Я вспоминаю, что видела их на показе перед началом игр, и удивлённо раскрываю рот: ещё никогда распорядители не являлись в планолёт, чтобы поздравить победителей. Ивен хмурится и задумчиво кусает губу, словно прикидывая, какую ловушку Капитолий устроил нам на этот раз. В его тёмных глазах я замечаю знакомое настороженное выражение. - Вы не ранены? – участливо осведомляется женщина. Сенс качает головой, забыв о поджившей ране на лице. Любопытный взгляд женщины останавливается на мне, и я чувствую, что должна что-то сказать. - Нет, спасибо. Даже от укуса змеи не осталось и следа, - я зачем-то вытягиваю руку, показывая ей зажившие ранки. - Хорошо! – кивает незнакомка. – Мы боялись, что опоздаем. - Вы?! – непонимающе переспрашиваю я. – Разве это не Лорен добыла антидот? Женщина отводит взгляд, словно смутившись, а мужчина подаёт голос: - Мне жаль вас разочаровывать, мисс Мелларк, но, похоже, ваши менторы вообще не слишком о вас заботились. Этого следовало ожидать, но всё равно где-то в душе разливается ядовитая горечь. Ивен хмурится ещё сильнее, исподлобья глядя на незнакомцев. Только сейчас замечаю, что мы так и сидим перед ними на полу. Кажется, они тоже это замечают, потому что женщина приглашающее похлопывает по свободному месту рядом с ней. Усевшись на пластиковый диван, мы, как по команде, впиваемся взглядами в сцепленные в замок пальцы. - Мы не представились, - спохватывается незнакомка. – Это – Плутарх Хэвенсби, главный распорядитель Голодных Игр. Мужчина преувеличенно театрально склоняет голову, а Ивен бубнит в ответ: - Это большая честь. - А эта дама, - Плутарх хмыкает, - Кассия Найтони, тоже распорядитель. - И вы прилетели сюда только затем, чтобы приветствовать нас? – грубость срывается с моих губ прежде, чем я успеваю что-либо сообразить. Хэвенсби оглядывает меня цепким, задумчивым взглядом, от которого становится неуютно, а потом улыбается одними уголками губ. - А вы умны, мисс Мелларк. Нет, не для того, чтобы приветствовать вас, вы правы. У нас ещё есть некоторый запас времени, а потому… - он поворачивается к Ивену, оценивающе осматривает его и удовлетворённо кивает в ответ на собственные мысли. – Вы вольны выбирать; вы можете отправиться на этом Планолёте в Капитолий и пожать все плоды своей победы, а можете отправиться с нами, чтобы послужить цели куда более благородной… Чувствую, как Ивен рядом со мной напрягается. - Какой такой цели? – настороженно спрашивает он. Гордость мелькает в глазах распорядителя. - Стать символами восстания! - Плутарх! – горестно вскрикивает мисс Найтони и всплёскивает руками. – Нельзя такие вещи сообщать так резко… Но Хэвенсби совсем не слушает её, наблюдая за нашим изумлением с каким-то торжествующим видом. Кажется, эта парочка – сумасшедшие, или, во всяком случае, этот Плутарх. Мы – символы восстания? Смешно же: мы едва сумели позаботиться о себе. Да и какое восстание может случиться в Панеме, где люди запуганы, словно кролики? Я уже готова рассмеяться ему в лицо, но замечаю, как опасно зажглись воодушевлением глаза моего напарника. - Какого восстания? – спрашиваю я, вкладывая в голос всё своё недоверие. Смеющийся взгляд мужчины обращается на меня. - Самого настоящего, мисс Мелларк. Вообще-то, эта роль отводилась вашей матери, - мои брови удивлённо ползут вверх. - По нашему замыслу она должна была возглавить сопротивление режиму президента Сноу ещё до вашего рождения, но великолепная, - на секунду он мрачнеет, - идея вашего отца сломала все наши планы и заставила нас отложить революцию на долгих двадцать лет. По правде сказать, я уж думал, что сопротивление заглохло навсегда, но вы и мистер Сенс, - Плутарх приветливо кивает Ивену, - смогли вдохнуть в него новую жизнь. Восстание. Сопротивление. Революция. Мне становится страшно: от этих слов веет кровью и болью, я не хочу участвовать в чём-то подобном. Этот человек открыл перед нами свои карты – пришло время и нам открыть свои. - Не думала, что вы нам поверите, - безразлично бросаю я и чувствую на себе полный гнева и удивления взгляд напарника. Я раскрыла наш секрет вот так просто, ни на секунду не задумываясь о последствиях, а Капитолий не любит, когда его дурачат. Сердце колотится где-то у горла, а в мозгу назойливо бьётся успокаивающая мысль: мы победили на глазах у всей страны, так что они не могут так просто расправиться с нами. Вздрагиваю, когда в разговор вступает спутница Плутарха: я совсем забыла о ней. - Поначалу мы и не поверили, - она пожимает плечами, словно это само собой разумеющееся. – И никто не поверил. Но потом Ивен отправился за лекарством для тебя и так самоотверженно дрался, хоть и не победил… - мечтательная улыбка раздвигает тонкие губы. В ней есть что-то неуловимое от Ирмы, но, наверное, все капитолийки просто похожи друг на друга. – А потом он вернулся… И люди поверили в вашу любовь, воспрянули духом! У них словно открылось второе дыхание! Вот почему нам так важно, чтобы вы согласились… - Только представьте, - перебивает её Хэвенсби, - двое влюблённых, молодых, красивых сильных, не побоявшихся бросить вызов Капитолию ведут за собой жаждущих свободы людей…- он словно уже видит перед собой один из тех постановочных роликов, которыми может по праву гордиться Капитолий. Я вовсе не разделяю воодушевления Плутарха. По правде сказать, мне надоела эта игра, эта ложь, и я жду момента, когда смогу освободиться от образа влюблённой в почти чужого мне человека девчонки. Но, кажется, я обретаю неожиданного союзника в лице Кассии, потому что она хмурится в ответ на слова Плутарха. - Подождите, мистер Хэвенсби! – предостерегающе восклицает она, окидывая нас с Ивеном мимолётным взглядом. - Они ведь ещё не согласились. Плутарх просто пожимает плечами с таким видом, словно ему наплевать на слова его союзницы. Возможно, так оно и есть: сейчас он выглядит, как сумасшедший, одержимый особой идеей. Но он действительно одержим, и даже не задумывается о том, что предложил нам выбор, а выбрать мы можем совсем не революцию. Мы можем отправиться в Капитолий и донести на него и на неё, а ему будто всё равно! В планолёте повисает тишина, нарушаемая только едва различимым урчанием мотора. Кассия и Плутарх терпеливо ждут нашего ответа, а я во все глаза смотрю на Сенса и не верю тому, что вижу: его глаза блестят совершенно по-особому, кажется, предложение капитолийцев затмило даже радость от победы. В один миг Ивен изменился до неузнаваемости, и мне страшно от того, куда нас может завести этот блеск в его глазах. Мне неуютно, хочется оказаться как можно дальше от них, пусть даже снова на Арене – там я хотя бы знала, что представляет опасность для меня. Но эти улыбки на губах капитолийцев и эти многозначительные оценивающие взгляды мне совсем не нравятся, я не знаю, что скрывается за ними. Чувствую себя лабораторной мышью, каких нам показывали на уроках биологии: они манипулируют мной, подвергают мою жизнь опасности или дарят надежду, с хладнокровным интересом наблюдая за моей реакцией. Будто бы Игр им не достаточно… Игры! Неожиданная мысль кажется особенно болезненной: как на Играх, наши жизни до сих пор в их руках. Вот, почему я всё-таки получила лекарство, хоть Ивен и не смог добыть его на Пиру. Вот, почему нас никто не тронул, пока я умирала, вот, почему наши последние соперники даже не встретились с нами, вот, почему последняя ночь на Арене прошла спокойно. Они – распорядители, и это их мир, в котором они играли нами, как куклами. Мы с Ивеном приглянулись им, и они великодушно подарили нам жизнь и победу – а если бы нет? Если бы мы не «оживили» их дурацкую революцию? Погибли бы оба или кто-то один? Они вертели нашими жизнями, как хотели, а кроме того… Хватаю ртом воздух, чувствуя почти физическую боль. - Вы! – наклоняюсь вперёд, желая приблизиться к мужчине. – Вы убили мою сестру! Женщина горестно вздыхает в ответ, краснеет и прячет глаза. Плутарх обращает на меня свой внимательный взгляд, в котором нет и тени раскаяния. - Мне жаль. - Да неужели?! – ядовито выплёвываю я. - Джин, - шипит рядом со мной напарник, пытаясь поймать мою ладонь, но я отнимаю руку. - Мне правда жаль, мисс Мелларк, - всё так же невозмутимо произносит он, порождая во мне желание вцепиться ногтями в его красные щёки. Но я не хочу заработать себе славу сумасшедшей раньше, чем доберусь до Капитолия, а потому приходится сдержаться. – Но так было нужно. Если бы я сохранил ей жизнь, то точно не говорил бы сейчас с вами. От расчётливости, которой веет от его слов, мне становится дурно. Кора была такой маленькой, такой невинной, такой красивой…а он, не задумываясь, лишил её жизни на глазах у все страны просто затем, чтобы сохранить свою жизнь. Словно ужаленная, подскакиваю со своего места, желая уйти от них так далеко, как это только возможно. - Катитесь к чёрту со своим восстанием! – хрипло выкрикиваю я, не опасаясь, что кто-то услышит. Звук собственных тяжёлых шагов гулом отдаётся в голове. Прижимаюсь лбом к холодной металлической стене, желая хоть немного успокоиться. Ненавижу его…и эту женщину с её неуместным сожалением…и даже Ивена, который так скоро забыл о нашей настоящей цели. Ведь мы просто хотели домой! Вернуться в Двенадцатый, обнять свои семьи… Никто из нас не хотел становиться светочем революции, а я по-прежнему не хочу. И не собираюсь. Если это интересно ему, может катиться с этими безумцами хоть на край света. А я возвращаюсь в Капитолий. Движение за спиной возвещает о том, что Ивен пошёл за мной. Кошусь на него через плечо. - Чего тебе? Эта грубость его не отталкивает, он будто не замечает её. Во взгляде, обращённом на меня, я уже виду молчаливый вопрос, от которого злость волной сметает всё хорошее, что есть во мне. - Я не собираюсь помогать ему! Не хочу участвовать ни в чём таком… Он фактически убил Кору, а я буду плясать под его дудку?! Никогда! – не забочусь о том, что Кассия и Плутарх могут услышать меня. Напротив, пускай слышат – вот им ответ на все их предложения. Что-то неуловимо меняется в Ивене, он мрачнеет, а в глазах появляется угрюмый огонёк, знакомый мне по церемонии Жатвы. - Разве это он виноват?! То есть, конечно, все препятствия разрабатывают распорядители – но кто стоит над распорядителями? Над всем Панемом? Это вина Сноу, Джин, и только его. Стушёвываюсь. Ивен прав, но я всё равно ненавижу Хэвенсби. - Он мог бы спасти её. Или, - рвано вздыхаю, - хотя бы подарить не такую мучительную смерть. Подумай о своей сестре! – судорожно пытаюсь вспомнить её имя…он ведь называл… - Стал бы ты якшаться с тем, кто виновен в её гибели? Парень мрачнеет ещё сильнее и, вдруг схватив меня за плечи, грубо встряхивает. - А сколько ещё таких сестёр по всему Панему? Как ты, как твоя Кора?! Сколько таких маленьких девочек ещё погибнет на Голодных Играх? Сколько родителей не дождутся с Арены своих детей? Сколько сестёр будут плакать над могилами? Ты думаешь только о своём горе, но подумай о тех, кто ещё жив, - забываю, как дышать, поражённая его красноречием в самое сердце. Никогда не думала, что парень из Шлака может быть способен на что-то подобное. – У тебя есть возможность всё изменить, Джин. Ивен замолкает, от чего торжественная мрачность паузы давит на меня. Что-то щёлкает во мне, будто ломается под натиском его слов. Сноу. Вот, кто по правде виновен во всех несчастьях: моих, моей семьи, Двенадцатого и всей страны. Он, словно жестокое дитя, расставляет фигуры на шахматной доске, как ему угодно, а когда ему надоедает – оканчивает свою игру и сваливает фигуры в кучу или вовсе уничтожает их. Мы все – фигуры в его руках, просто кто-то пешка, а кто-то ладья. Но каждый из нас находится в его безумной, жестокой власти. Бросаю на Ивена взгляд и замечаю, что он внимательно наблюдает за мной. Его угрюмая решимость никуда не исчезла, и это придаёт мне сил. Если я ошибусь, то, во всяком случае, не одна. Крепко сжимаю его руку, тяну за собой к застывшим в ожидании распорядителям, пересиливая свою неприязнь к Плутарху Хэвенсби. И, когда мужчина и женщина поднимают на нас вопросительные взгляды, я заставляю свой голос не дрожать и произношу: - У меня есть одно условие.