Бесконечная игра

POV Китнисс

Солнечный луч, скользнувший по лицу, заставляет распахнуть глаза. Не сразу понимаю, где нахожусь, оглядываю смутно знакомую комнату, но затем события вчерашнего вечера болезненно всплывают в памяти: опасная игра, которую затеяла Джин, ссора с сыном, это нелепое объяснение с Питом, слёзы, пролитые в одиночестве, а затем – мерное покачивание и прикосновения, к которым я привыкла – да, должно быть, это Пит нёс меня наверх. Пытаюсь отогнать дурные мысли, но сердце обречённо шепчет, что только они теперь и остались мне. Бесшумно спускаюсь вниз. Из-за закрытой кухонной двери слышатся тихий стук чашек и голоса Пита и Кита. Нерешительно касаюсь дверной ручки, но тут же отдёргиваю руку. Сердце рвётся к ним, но дверь передо мной – словно стена, которую я сама же воздвигла. Хочется быть с ними, увидеть их глаза и улыбки, но я понимаю, что вчера окончательно потеряла на это право. Сглатывая злые жгучие слёзы, выскальзываю из пекарни через заднюю дверь. Солнце слепит глаза, свежий после дождя воздух врывается в лёгкие. В уставшем мозгу отчётливо и как-то обречённо бьётся одна-единственная надоедливая мысль: я не заслужила. Ни их, ни любви, ни этих ярких весенних красок. В памяти то и дело ядовитыми вспышками возникают обрывки моих слов, которые теперь падают мне на сердце каплями раскалённого металла. Пытаюсь думать об этом отстранённо, будто говорила их не я, а какая-то сумасшедшая женщина, но с горечью понимаю, что эта сумасшедшая женщина – и есть я. Как я могла? Столько яда…столько боли… Пит не заслужил всего этого, ни единого подобного слова, да даже мысли… А Кит?! Как я могла позволить себе бросить сыну в лицо подобные слова?! Как могла дать повод ему усомниться в моей любви, тогда как я…ведь я же люблю его… Ловлю себя на мысли, что просто боюсь встретиться с сыном, увидеть его знакомые голубые глаза, в которых теперь не будет ни тени любви ко мне или уважения, увидеть ту боль, что я сама, своими руками причинила ему. Как в тумане, я добираюсь до кладбища. Серые плиты надгробий резко – и неприятно – контрастируют с яркостью солнечных лучей и мелодичными трелями птиц. Но здесь, среди этой серости и уныния сейчас я чувствую себя на своём месте. Падаю на колени перед могилой Коры, горячие слёзы впитываются в ещё влажную кладбищенскую землю, пальцы скользят по шершавому надгробию, по холмику маленькой могилы, оставляют грязные полосы на лице, когда я пытаюсь убрать прилипшие к мокрому лицу пряди. Пачкаю ткань кофты чёрными следами, обнимая себя, чтобы сохранить хоть толику тепла, утекающего из меня солёными каплями. Всем телом вжимаюсь в холодный гранит дочкиного надгробия, хочу обнять его как последнее, что мне осталось от Коры. Пит был прав, как всегда: всё кончилось, когда она ушла. Вспоминаю её живые голубые глаза и светлые волосы, которые я так любила заплетать в косы. Она словно была моей душой, моим сердцем, моим разумом – когда Коры не стало, я будто сошла с ума. И в плену этого всепоглощающего безумия я потеряла Джин и Кита. Вязкое тесто растекается по сковороде, превращаясь в неприглядную размазню. Крепче сжимаю в руке лопаточку, пытаюсь вернуть оладьям первоначальную круглую форму. Тесто меня не слушается, но я гоню прочь мысли о том, чтобы бросить всё и снова дожидаться завтрака от Пита. Вообще-то, он всегда просыпается раньше меня, и к моему пробуждению на столе уже появляется овсянка с фруктами и крепкий ароматный чай. Но сегодня я проснулась с рассветом от стука собственного сердца, которому вторило шевеление внутри меня, и больше не смогла заснуть. Ловлю себя на том, что улыбаюсь всякий раз, когда вспоминаю едва ощутимые удары ребёнка. Мне сложно поверить, что ещё год назад я бегала с луком по лесу, желая вытравить из памяти любые напоминания об Играх, а теперь – замужняя женщина, миссис Мелларк. Усмехаюсь, глядя на солнечные блики на золоте кольца – оно так прочно сидит на безымянном пальце, словно я ношу его уже долгие годы. Девушки в моём возрасте никогда не выходят замуж, а уж тем более, не заводят детей, оттягивая это решение на долгие годы. Панем немилосерден к детям: сначала их ждут голод и лишения, а затем – Голодные Игры или тяжёлая работа. Но наш с Питом ребёнок особенный – дитя победителей, любимец Капитолия. Ему не придётся голодать, и у него будет всё самое лучшее, а Игры… К тому моменту, как он подрастёт, мы найдем способ защитить его от Жатвы. Вздрагиваю от неожиданности, заслышав прямо позади себя шаги мужа. Когда он научился так тихо ходить? Или это я стала рассеянной, согретая безопасностью его любви? Ладони Пита ложатся на мои плечи и привычно соскальзывают на округлый живот, смыкаясь в защитном жесте. - Ты рано встала, - шепчет он мне, заглядывая через плечо на плиту. - Проснулась и больше не смогла уснуть, - просто отвечаю я, как ни в чём не бывало, переворачивая оладьи. Ребёнок внутри меня отзывается на прикосновение Пита – я ощущаю его настойчивые удары. Чувствую, как муж напрягается. - Китнисс, что это?.. Всё…всё нормально? Улыбаюсь, трусь макушкой о шею Пита. - Всё хорошо, Пит. Он только что поздоровался с тобой. Пит затаивает дыхание, и я ощущаю на виске лёгкий, как пёрышко, поцелуй. - Как ты думаешь, кто это будет? - Не знаю… - пожимаю плечами. Мама говорит, что будет мальчик, а Прим хочет племянницу. Пит будет рад в любом случае, родится ли сын или дочь. А я… - …знаю только, что я уже его люблю. Чьи-то руки тёплыми прикосновениями вырывают меня из той тьмы, в которую я сама себя загнала в наказание за то, что сделала со своей семьёй. Словно сквозь пелену на меня смотрят обеспокоенные серые глаза. Плохо понимаю, где нахожусь, как я сюда попала и что со мной, но голос, шепчущий успокаивающие слова, кажется мне знакомым, и я безвольно доверяюсь ему. Прихожу в себя на кухне у Прим. Пальцы жжёт горячая чашка, пытаюсь отставить её, но сестра не даёт. Она поддерживает донышко рукой, заставляя меня выпить содержимое чашки до дна. Горячий чай обжигает горло, на языке чувствуется терпкая горечь алкоголя. Непрошенная улыбка растягивает губы: я помню себя примерно в том же состоянии, когда напилась с Хеймитчем после объявления условий той Квартальной Бойни. Но сейчас я уже знаю, что это тепло, струящееся по телу, обманчиво, а алкоголь не успокоит, а лишь подпитает самые горькие мысли. Прим хмурится, хочет что-то сказать, но трель телефонного звонка выманивает её в гостиную. - Да, Китнисс у меня. Не беспокойся. Её нашёл Гейл, всё в порядке. Она была…у неё… На кладбище, Прим, я была на кладбище. После смерти Коры я и слышать не могла этого жуткого, немилосердного слова, и все научились говорить так, чтобы не употреблять его. Вот и Прим до сих пор… Когда она возвращается на кухню, я всё ещё верчу в пальцах до сих пор не остывшую чашку. Прим строго смотрит на меня, между бровями её появляется глубокая складка. - Ты очень нас напугала. Пит чуть с ума не сошёл… Качаю головой, слабо улыбаясь. В этом весь Пит: он беспокоится за меня, хоть это и не значит больше ничего, кроме обычной заботы, к которой он привык за эти годы. Но мне это не нужно. Точнее, не это. - Что происходит, Китнисс? Её вопрос повисает между нами, растворяется в моём молчании. Я могу рассказать ей всё – это же Прим! Я знаю, что она наверняка примет сторону Пита и будет отворачиваться, чтобы я не успела разглядеть осуждения в её глазах. Я могу рассказать, я хочу, я должна…но с губ против моей воли срывается имя дочери: - Джин…ты видела её? - Вчера, - сестра кивает, - и сегодня тоже. Бросаю взгляд на настенные часы: почти полночь. Паника подкатывает к горлу тошнотворным комом, отражается мольбой в глазах, и, кажется, сердце замирает на несколько секунд, пока Прим не произносит: - С ней всё нормально. Позволяю себе выдохнуть. Ловлю руку Прим, легонько пожимаю её. - Ты видела? И этот парень… Что она делает? – закрываю лицо ладонями: слишком реально я представляю, что ждёт Джин, и не могу отогнать от себя эти малопривлекательные картинки. Прим ищет моего взгляда, я чувствую её ответное рукопожатие, и это невольно успокаивает. - Это игра, да, Китнисс? Игра? - Игра, - обречённо киваю головой. – Кит сказал… Прим, она же не понимает! - Чего? Чего не понимает? – сестра легонько встряхивает меня, побуждая говорить дальше. - Чем это закончится. С Капитолием нельзя играть. Сноу нельзя обвести вокруг пальца. Я играла, я пыталась перехитрить его – и посмотри на меня! Холодок мелькает в голубых глазах напротив, бьёт в самое сердце. - Ты жива, Пит жив, и твои дети…- она на секунду умолкает, подбирая слова, -…твои дети появились на свет. Что из этого ты хотела бы изменить? Раздражённо повожу плечами. Прим слышит совсем не то, что я пытаюсь сказать. Эта игра, что затеяла Джин, наверняка плохо закончится для всех нас. Играть не по правилам Капитолия опасно, а любовь на Арене – всегда против правил. И тогда я говорю то, что Прим должна понять, ибо не терпит лжи. - Мои дети росли во лжи, - тихо произношу я, - и я хочу, чтобы однажды это для них закончилось. - Во лжи? – Прим на мгновение задумывается, а потом качает головой: - только наполовину. Чувствую, что начинаю краснеть и злиться, потому что сейчас она начнёт говорить о Пите и его чувствах, о том, как я всё разрушила. Но я знаю это сама, и не хочу слушать снова. Я собираюсь сказать ей об этом, но не успеваю даже рта открыть прежде, чем Прим произносит: - Пит действительно любил тебя, Китнисс. Это была не игра. Любил. Была. Не знаю, что сестра хочет сказать мне, лишь понимаю, что этого мне уже не вернуть. - Джин просто не знает, во что ввязывается. - Думаешь? Капитолийцы не звери, вряд ли они захотят, чтобы смерть разлучила возлюбленных. Отголоски её слов мрачным похоронным звоном отдаются в сердце. Сноу не дурак, он не может сохранить жизнь обоим…снова, но он не станет провоцировать мирных чувствительных капитолийцев, разлучив возлюбленных, разбив одно из влюблённых сердец. Я так боялась, что Джин повторит мою судьбу, что совсем забыла, что Сноу может сделать кое-что похуже, чем навсегда связать лживой историей любви Джин и Ивена: он разобьёт сердца мне и Питу, и родителям этого несчастного парня. Внезапная догадка болью затапливает сердце, и я в отчаянии хватаюсь за руки сестры. - Они убьют их обоих.