Бесконечная игра

POV Джин

Я никогда не боялась леса: всегда рядом была мама, или Кит, или дядя Гейл, нередко выбиравшийся с нами поохотиться, и я знала, что случись что, они всегда придут мне на помощь. Сейчас я одна, и опасности, подстерегающие меня на Арене не идут ни в какое сравнение с миротворцами Двенадцатого, но старые привычки не хотят исчезать. Шелест деревьев над головой, птичьи трели, переливчатая песня речушки заставляют невольно расслабиться. Когда не гремит капитолийский гимн и не бьёт похоронным колоколом пушка, тишина окутывает пуховым одеялом, засасывает в манящую трясину безмятежности. И тем тягостнее неотступная мысль, что и эта тишина, и этот зелёный приветливый лес, и даже песня голубой воды – всё это ненастоящее. Настоящие лишь мы и наша скорая смерть. Мы ходим по кругу. Все мы: каждый трибут вынужден держаться единственного источника воды на Арене – кристально чистой речки, смыкающейся в переливающееся звоном кольцо. Ещё одна задумка распорядителей, которая делает встречу участников неизбежной, когда круг замыкается. Замкнётся он однажды и для меня. С начала Игр прошло два дня, погибло четверо тибутов. Я прячусь в зарослях кустарника и небольших гротах, отсчитывая имена и лица, зажигающиеся на ночном небосводе под мелодию гимна, отсчитываю часы и минуты до тех пор, пока не останусь одна. Какая-то часть меня понимает, что слишком наивно надеяться на то, что распорядители оставят мою персону без внимания, позволив мне отсидеться и победить, но всё же я продолжаю уповать на удачу, совершенно забыв, что удача никогда не бывает на нашей стороне. Каждую минуту я жду, что воздух вокруг меня раскалится докрасна, или из кустов выскочит невиданный зверь, или исчезающая под ногами земля погонит меня прямиком на какого-нибудь трибута. Это напряжённое ожидание заставляет пальцы дрожать, а слёзы скапливаться в уголках глаз. Но я до боли сжимаю пальцы в кулаки и смахиваю непролитые слезинки с ресниц грубым рукавом куртки. Я должна быть не глупой зарёванной девчонкой, на которую можно махнуть рукой, а бойцом, на которого будет интересно поставить. Но, несмотря на все внутренние увещевания, я не могу держаться так, как следовало бы. Мне страшно. Мне одиноко. Мне тоскливо. Я понимаю, что мои шансы на победу тают с каждой минутой, когда я прячусь вместо того, чтобы сражаться. Игры – это шоу, которое должно быть интересным. А я вряд ли интересна зрителям, а потому мои часы на Арене сочтены. Палящее полуденное солнце гонит меня к реке. Подозреваю, что не меня одну, и понимаю, что права, когда оказываюсь лицом к лицу с девчонкой примерно моего возраста. Кажется, она из Шестого, у неё серые глаза и каштановые волосы, а в руке – нож с длинным лезвием. Она делает выпад, заставляя меня отступить на шаг. Ладонь смыкается на стреле, смятое оперение колет руку, придавая уверенности, а вторая рука крепче сжимает рукоять лука. Взгляд соперницы мечется с моего лица на лук, на стрелы, вновь на лицо и на остриё её клинка. - Я не хочу тебя убивать, - сквозь зубы цежу я, буквально слыша разочарованный вздох зрителей, приготовившихся к кровавой драке. Кажется, она облегчённо выдыхает, но нож не опускает. - Я тоже, - хрипло произносит она, облизнув губы. - Уходи. Она быстро прячет нож за пояс, а на лице её появляется жалостливое выражение. - Дай мне попить. Дёргаюсь, как от пощёчины. Неужели я выгляжу такой беспощадной? Может, кто-нибудь из моих соперников желал бы услышать такие слова, но мне неприятно слышать это. Я не хочу быть такой, я не хочу внушать страх, я не хочу, чтобы меня умаляли о такой малости, как глоток воды. Разворачиваюсь и стремительно шагаю прочь от неё, всё же успев краем глаза заметить, что девочка буквально упала на колени перед водой, отрывистыми движениями зачёрпывая прохладную жидкость. Жажда царапает горло, но я не поддаюсь ей, а лишь ускоряю шаг: ещё не хватало устраивать привал рядом с потенциальным противником. Придётся поискать для себя другое место. Стараюсь не думать о том, что происходит дома. Как они расценили мой поступок? Возможно, они думают, что мне следовало бы прикончить девочку из Шестого, а не играть в благородство. Это же так просто: стрелу на тетиву, натянуть и отпустить. Она бы даже понять ничего не успела. Но я не могу, даже если это будет стоить мне победы и жизни. Кровь того парня у Рога Изобилия до сих пор калёным железом жжёт мою кожу, и мне кажется, что я не отмоюсь от неё уже никогда, даже если выберусь отсюда. Я не могу. Я должна. Когда становится совсем невмоготу, я думаю о маме. О том, что всё, что я делаю, я делаю лишь ради неё. Ради того, чтобы она не оставила папу и Кита окончательно, превратившись в того безмолвного призрака, что блуждал по нашему дому многие дни после смерти Коры. Может быть, если я вернусь, они с папой помирятся. Наверное, надеяться на это глупо после всего, что она наговорила ему, но я по-прежнему хочу, чтобы мы зажили, как прежде. Одной семьёй, где горести и радости переживаются вместе, где никому не бывает одиноко и страшно… Я скучаю по своей семье. И не могу заставить себя принять то, что её больше нет. Когда начинает смеркаться, я заползаю в один из гротов, которыми усеяны берега реки. Самая большая их опасность в том, что в темноте пещеры вполне реально встретить такого же трибута, как я. И тогда поединка не избежать – не многие так глупы, как я, чтобы отпускать жертву, которая сама приходит к тебе. Но на этот раз мне везёт, и грот оказывается пуст. Развожу костёр, протягиваю к нему озябшие руки и ноги. Делаю глоток воды из фляжки, достаю из рюкзака горсть сладких ягод – мамины лекции о травах и растениях сами всплыли у меня в памяти, хоть я и слушала их всегда вполуха. Когда раздаётся гимн, я спешу к выходу, чтобы посчитать оставшихся соперников. Сегодня погибли мальчик из Одиннадцатого и две девочки, которых я не знала. С удивлением отмечаю, что лицо Ивена до сих пор не мелькало в вечерних сводках. Он оказался более живучим, чем я ожидала. Теперь мой страх встретиться с ним один на один в финале Игр оживает и набрасывается на меня с новой силой. Как я смогу смотреть в глаза своему дистрикту, стоя на трибуне Дома правосудия, если мне придётся убить его? Впрочем, он такой высокий и сильный, он готовился к нелёгкой работе в шахте, тогда как я училась стрелять из лука и держать в руках кисточку – с чего я вообще взяла, что смогу одолеть его? Нет, скорее это Ивен будет праздновать победу, а я займу положенное мне место на кладбище Двенадцатого. Сердце болезненно сжимается при одной мысли об этом. Я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы мама окончательно сошла с ума из-за меня. Если это случится, покоя я не найду даже на том свете. Всю ночь мне снятся кошмары, в которых я убиваю Ивена на глазах у всего дистрикта, а затем обезумевшие от горя и ненависти ко мне люди разрывают меня на куски. Во сне я слышу плач мамы, вижу грустные глаза папы, а Кит обвиняет меня в том, что я, как и Кора, не сдержала своего обещания. Утром я просыпаюсь измученная, в холодном поту и понимаю, что мой кошмар отнюдь не кончился, лишь стал более реальным. Кожу на лбу и щеках неприятно саднит, и я понимаю, что во сне поцарапалась о камни. С губ срывается нервный смешок: хороша победительница, которая сама наносит себе увечья во сне! Я кажусь себе жалкой настолько, что не поставила бы на саму себя ни медяка. Наспех перекусываю ягодами, умываюсь в реке, стирая с лица пот и слёзы, жадно глотаю ледяную воду. Это немного приводит меня в чувство, но всё же я ещё чувствую, как дрожат руки, а сердце бьётся так, словно стремится сломать рёбра. Хочется просидеть на этом самом месте до тех пор, пока кто-нибудь другой – умнее и сильнее – не решит мою судьбу, но всё же я заставляю себя подняться и сделать шаг, а затем ещё один. Вновь пускаюсь в бесполезное путешествие по лесу в надежде убраться подальше от остальных трибутов. Нас осталось одиннадцать, но мой главный враг по-прежнему Ивен. Вряд ли он станет жалеть меня, как обещал, а вот я точно не смогу убить его. В глубине души я надеюсь, что какой-нибудь другой трибут найдёт его раньше, чем мы с ним встретимся. Несколько часов я бреду, куда глаза глядят, вздрагивая от каждого шороха. Несколько голосов раздаются в зарослях справа от меня, и тогда я бросаюсь ничком на землю, запуская пальцы в стебли травы, умоляя небо, чтобы они прошли мимо. Вероятно, это профи – только они заключают шаткие, но смертельно опасные для остальных союзы – и я не знаю, что буду делать, если они найдут меня. Но голоса отдаляются, и я решаюсь вздохнуть свободнее. Пробираюсь к реке, обессилено опускаюсь на влажный песок. Я – трусиха. Я – жалкая. Я почти ощущаю, как презирают меня зрители. Я почти вижу, как плачет мама и мрачнеет отец, потому что я не борюсь. Пальцы погружаются в тёплый песок, выводя плавные линии, складывающиеся в портреты родителей. Несколько раз затираю рисунок, пытаюсь изобразить на их лицах улыбку, но выходят лишь плотно сжатые губы. Со злостью выравниваю песок, чтобы не видеть осуждения на их лицах. Я должна сделать что-то, чтобы зрителям и Распорядителям захотелось вытащить меня отсюда. Мне, как воздух, нужна их жалость – не презрительная, но сочувствие, которое заставит их лить слёзы и открывать для меня свои кошельки. Шальная мысль завладевает моим воображением. В этом плане слишком много «если», но рискнуть определённо стоит. Неведомая сила подхватывает меня с земли, заставляет двигаться вперёд. Я понятия не имею, куда идти, где его искать, но бездействие на открытой поляне может обернуться для меня большими неприятностями. Вглядываюсь в густеющие сумерки, не решаясь позвать, брожу по полному врагов лесу до тех пор, пока опустившаяся на Арену темнота не загоняет меня в укрытие. Сегодня я с особым трепетом жду вечернего гимна, потому что от высветившихся на чёрном полотне неба лиц зависит успех моего плана. И вздыхаю свободно, когда его лицо не появляется. Я просыпаюсь с первыми лучами солнца, чувствуя необычайный прилив сил. На эту сумасшедшую идею я возлагаю столько надежд, что от одной мысли, что у меня ничего не получится, меня бросает в дрожь. Выстрел пушки, заставивший стаю птиц с тревожным криком взмыть в розовато-голубое рассветное небо, отдаётся в груди глухими болезненными ударами сердца. Нужно спешить. - Вот и ты, Маленькая Пересмешница, - голос, пародирующий Цезаря на интервью, заставляет меня поднять глаза от тропинки. Мысленно ругаю себя последними словами: как можно было так задуматься, чтобы не заметить врага прямо перед собой? – Президент Сноу очень недоволен тобой. Язык словно прирос к нёбу, я могу лишь беспомощно наблюдать, как высокий, плотно сбитый парень из Первого неторопливо шагает ко мне, сжимая в руке секиру. На краю сознания я успеваю удивиться: разве Президенту Сноу есть дело до Джин Мелларк? Все мои мысли заняты лишь тем, как бы изловчиться и вынуть из колчана спасительную стрелу. Я не хочу мириться с тем, что мне не удастся, я не хочу принимать поражение, хоть и понимаю, что стоит мне пошевелиться, и острое блестящее лезвие раскроит мне череп. Словно в замедленной съёмке я вижу, как он гадко ухмыляется, вертит в пальцах рукоять оружия, окидывает меня оценивающим взглядом победителя. - Ивен! – на моём лице отражается счастье, я подаюсь немного вперёд. Парень едва заметно вздрагивает и оборачивается, ища взглядом моего напарника. Этих секунд мне хватает, чтобы схватить стрелу и выстрелить. Острый наконечник насквозь пробивает его шею, и он валится на землю, как подкошенный. Кровь заливает его лицо, попадает в рот, заставляя закашляться. Парень тянет руки ко мне, в его глазах жестокая насмешка сменяется мольбой о помощи. Я шагаю к нему, присаживаюсь рядом и, с трудом преодолевая отвращение, тяну стрелу на себя. Он дёргается от боли, а в следующую секунду фонтан крови, вырывающейся из раны, окрашивает в жуткий алый цвет траву вокруг. Вытираю наконечник стрелы об его штаны, поднимаюсь и направляюсь прочь, когда позади меня раздаётся глухой удар пушки. Очередной день клонится к вечеру, и я уже почти готова сдаться. Он может быть на другом конце Арены, а, может, погиб сегодня. Пробираюсь сквозь заросли и останавливаюсь, увидев струйку белого дымка, так отчётливо видную в сгущающихся сумерках. Усмехаюсь: я-то пройду мимо, но сколько на Арене ещё таких трусливых – или великодушных? Я почти готова уйти, но что-то притягивает меня к этой полянке, словно магнитом. Осторожно шагаю вперёд, стараясь не шуметь, и, выглянув в просвет между деревьями, не верю в свою удачу: прямо передо мной сидит Ивен. Он не видит меня, и это к лучшему, потому что я не уверена, что он сдержит своё обещание. Не сводя взгляда с парня, я подхожу всё ближе. Между нами остаётся каких-то жалких пару метров, когда хрустнувшая под моей ногой ветка заставляет его вскочить с места. Он смотрит прямо на меня, но не видит, потому что густые заросли надёжно скрывают меня. Впрочем, я явно недооценивала его: не сводя цепкого взгляда с зелёной стены перед собой, он взводит арбалет. Едва слышный скрип натяжителя отдаётся в моей голове громоподобным звуком, и я понимаю, что у меня остаётся лишь несколько секунд до тех пор, пока толстый арбалетный болт не прошьёт зелёную листву и мою грудь вместе с ней. Сердце больно колотится о грудную клетку, я набираю в лёгкие побольше воздуха и пулей выскакиваю из своего укрытия прямо на него. От неожиданности Ивен опускает арбалет за секунду до того, как я бросаюсь ему на шею. Прижимаюсь к парню всем телом, не давая выхватить заткнутый за пояс нож, и, выдыхая остатки воздуха, шепчу ему на ухо: - Я знаю, как мы можем спастись. Оба.