Бесконечная игра

POV Китнисс

Из клубящегося тумана выплывает лицо Пита, бледное и осунувшееся. Превозмогая слабость и тянущуюся откуда-то снизу боль, я пытаюсь дотянуться до него, ощутить под пальцами его кожу, его тепло, снова почувствовать черты любимого лица. - Тш-ш-ш, Китнисс, - он ловит мои ладони и тихонько сжимает их, заставляя распахнуть глаза навстречу его голосу, - всё хорошо. Лучше и быть не может, ведь это действительно Пит. И он действительно очень бледный и похудел, но голубые глаза по-прежнему излучают свет. Может быть, я всё-таки умерла, и так выглядит мой рай? Тогда я согласна и на смерть. Лишь бы быть с ним, лишь бы попытаться искупить свою вину за бесконечные годы лжи и собственной глупости. В раю – или в аду – ведь достаточно времени для этого. Губы беззвучно шевелятся, мысли не поспевают за языком, а голоса нет и вовсе, но всё-таки у него получается что-то разобрать. Невесёлая улыбка кривит его губы. - Не хотелось бы тебя разочаровывать, но ты всё ещё жива. Мы оба. Один бесконечный миг сердце ликует: я ведь не хотела умирать теперь, когда, кажется, всё у нас с Питом наладилось. Но сознание с каждой секундой всё больше проясняется, а вместе с воспоминаниями приходит и боль, и ярость, и жгучая ненависть – всё то, от чего меня избавило блаженное забытьё. Я не знаю точно, где я, но хорошо помню, как я здесь оказалась. Почему. Из-за кого. Это Койн отправила моих детей на смерть во имя Революции, которая никому из нас не была нужна. А мы пошли за ними, мы так хотели спасти их, но бесконечные подземные лабиринты забрали у нас с Питом Джин и Кита. Больше ничего не осталось. Лучше бы я умерла! - А Джин…Кит… - мой голос не громче писка новорождённого котёнка. – О, нет, Пит! – всхлипываю я. Прикрываю глаза. Незачем мне видеть этот мир, раз мои дети никогда не смогут больше взглянуть на него. Свет слишком яркий и больно режет глаза, но ещё больнее от осознания, что мои дети… - Китнисс, - ласково, но настойчиво зовёт Пит. – Китнисс, с ними всё хорошо. Они живы и даже не ранены. Ну, разве что чуть-чуть… Слышишь меня? Ты слышишь? И Джин, и Кит… Не дослушав его, я порываюсь подняться. Мне срочно, срочно нужно увидеть их, обнять, прижать к своей груди – что-нибудь, что дало бы мне уверенность в его словах. Не то, чтобы я не верила Питу… Просто его слова звучат так нереально после всего… Боль, рванувшая левый бок, отрезвляет, заставляет обмякнуть на руках у Пита и тихонько застонать. Муж почти невесомо касается губами моего лба и аккуратно укладывает меня на место. - Не стоит этого делать, - поясняет он, - швы могут разойтись. Мои глаза изумлённо распахиваются. - Швы? Пит хмурится, разглядывая меня долю секунды. Затем он трясёт головой, и тут же выражение его лица меняется на так хорошо знакомое мне выражение безмятежного спокойствия и непоколебимой уверенности. Словно маска, которую он может надеть на себя в долю секунды. - Ты была серьёзно ранена. Сейчас уже всё позади, но… Им пришлось удалить твою селезёнку. Это не так страшно, но всё же… - К чёрту селезёнку, Пит! – он беспокоится не о тех вещах. Впрочем, так было всегда: он заботился обо мне куда больше, чем я заботилась о ком бы то ни было, включая саму себя. Больше, чем я того заслуживала. – Где дети? Почему они… - в горле неожиданно пересыхает от волнения, -…не здесь? Ты видел их? Он отвечает не сразу, точно подбирая правильные слова. В сердце закрадывается жуткое подозрение: неужели после всего Джин и Кит так и не нашли в себе силы простить меня? Неужели даже война, ранения, страшная возможность навсегда потерять друг друга не толкнули их ко мне? Если бы Пит и боль не удерживали меня на этой койке, я бы непременно пошла к ним, нашла их, сделала бы всё, чтобы они меня простили. Я ещё сделаю это; когда война закончится, и когда мне снимут эти треклятые швы, я сделаю всё, чтобы загладить свою вину перед ними. И перед их отцом, конечно же. Может быть, Пит вступится за меня; его-то они всегда больше любили и больше слушались. - С ними всё хорошо, клянусь, Китнисс. После всего, через что они прошли… - Пит качает головой, словно у него не хватает слов, чтобы описать это. У него-то! Должно быть, что-то невероятно жуткое произошло в Панеме, пока я пребывала в забытьи. – Джин, правда, замкнулась в себе и почти всё время молчит, но это и не удивительно, учитывая, что ей пришлось увидеть. Она сейчас почти всё время с тем парнем, Ивеном… Признаться, - неожиданно он улыбается совсем как прежний Пит Мелларк, - он благотворно на неё влияет. Ухмыляюсь: уж не попалась ли дочка в ту же самую ловушку, что и я много лет назад? Возможно, она слишком хорошо вжилась в свою роль влюблённой и молодой жены, и она умнее, и сможет принять это быстрее, чем я. Если это действительно так, то я надеюсь, что ей не понадобится двадцать лет, чтобы оценить своего мужа. Но Ивен… Он всегда казался мне больше похожим на Гейла, чем на Пита, хотя он, конечно, тоже заботился о Джин так, как умел. Впрочем, это только их дело. С минуты на минуту падёт режим, – а, может, уже пал? – при котором ни один человек в Панеме не был по-настоящему свободным, и тогда они смогут сами выбирать, кого же им любить. - А Кит? – тревога за сына, такого упрямого и отчаянного, наполненного той же яростью, что годами снедала меня, заставляет сердце биться чаще и глуше. В последнее время он стал настоящим солдатом, и это может толкнуть его в самое пекло. - Ничего страшного: лишь несколько ожогов, которые уже усердно лечат. У Джин – несколько царапин. Невероятно, учитывая, что половина их команды погибла. Пит старается говорить как можно более непринуждённо, но о таких вещах невозможно сообщать между прочим. Моё сердце сжимается при одной только мысли о том, что же пришлось пережить моим детям. А ведь мы с Питом много лет оберегали их от жестокости этого мира, надеясь, что того, что пришлось испить нам, с лихвой хватит и на наших детей. Сперва они потеряли сестру; затем Джин едва не погибла на Голодных Играх, а Кита заставили смотреть, как на его сестру охотятся, словно на дикого зверя; затем был фальшивая любовь и не менее фальшивая свадьба, изнуряющие тренировки, постоянное давление со стороны Плутарха и других, война, смерть, огонь, раны и, наконец, самое страшное, для чего даже Пит не может подобрать слов. - Но, Пит, где же они? Всякое притворство слетает с лица бывшего мужа, обнажая озабоченность и печаль, застывшие в таких дорогих мне чертах. Сердце подсказывает мне: что-то случилось ещё, что-то серьёзное, куда более серьёзное, чем царапины Джин или ожоги Кита. Ни больше, ни меньше мир перевернулся, пока я спала. - Они очень хотели придти, правда, но им не позволили. Спасибо Гейлу, он добился хотя бы того, чтобы мне позволили быть с тобой. На большее рассчитывать не приходится… Ты под арестом, Китнисс. Не знаю, что могло бы больше удивить меня. Смерть Сноу? Падение Капитолия? Гигантская волна, поднявшаяся со дна моря и поглотившая Панем? Подавляю в себе желание рассмеяться; что-то подсказывает мне, что сейчас мой смех будет крайне неуместным. - Под…арестом? Что это значит? В глазах Пита, когда он смотрит на меня, нет ни капли смеха, только лишь бесконечное сочувствие…и решимость. Готовность бороться за меня, как он делал это всегда со дня нашего с ним знакомства. Вот и сейчас, когда я даже понятия не имею, во что вляпалась, он не сидит, сложа руки. - Китнисс, что ты помнишь? Напрягать память неприятно почти до боли, но я всё-таки заставляю себя. Перед глазами множество картинок, но мне трудно отличить реальность от бредовых снов. Проходит несколько долгих минут, пока я медленно и аккуратно, словно что-то невероятно хрупкое, отделяю настоящие воспоминания от видений, порождённых болью и морфлингом. Впрочем, они мало, чем отличаются. - Я помню тоннель, - осторожно начинаю я, - помню, что мы искали Джин и Кита, и остальных… Помню ловушки… И… Тебя ранили! Пит, что с твоей ногой?! Он лишь нетерпеливо отмахивается и жестом требует продолжать. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться ему даже в такой малости. Ещё несколько минут отчаянных поисков ни к чему не приводят. - Дальше какая-то чернота, - упавшим голосом произношу я. Я сдаюсь. Чувствую, что что-то важное ускользнуло от меня, но это воспоминание поглотила темнота, и его уже не вернуть. – Ничего не помню. - Ты убила Бити Летира, Китнисс. Он хотел, чтобы вы оставили меня, потому что я был ранен и не мог идти, но ты сопротивлялась, и тогда Бити решил… - он сглатывает, -…решил пристрелить меня, чтобы я не достался Сноу. Его адъютант поволок тебя вперёд, а Бити остался, и тогда ты рванула пистолет из его кобуры… Я даже не понял, что произошло, пока Бити не упал, а Тед не закричал, пока ты не оказалась рядом со мной… Тед собирался убить тебя, и поэтому мне пришлось застрелить его… Но Тед не был полковником или одним из ближайших соратников Койн, поэтому на мой проступок они закрыли глаза, а вот на твой… Они собираются судить тебя. Не стоило тебе спасать меня…такой ценой… - в его голосе звучит неприкрытая горечь. Невзирая на шок, я понимаю, что он действительно предпочёл бы умереть, лишь бы избавить меня от подобной участи. Но, когда первый испуг и шок исчезают, я прислушиваюсь к себе и понимаю, что нисколько не жалею о том, что сделала. Пусть я теперь преступница и, может быть, на волосок от гибели, но я спасла Пита. И если это та цена, которую мне придётся заплатить за то, что я могу сейчас видеть его перед собой, слышать его голос, касаться его…что ж, пусть так! Ослабевшими пальцами я беру его руку и, поднеся её к своим губам, легонько целую. Этот жест неприкрытой нежности заставляет Пита поднять голову и впиться в моё лицо своим пронзительным взглядом. - Надеюсь, - медленно и настолько твёрдо, насколько вообще позволяет мне моё состояние, произношу я, - ты не думаешь, что я о чём-то жалею. Мне хотелось его приободрить, но он только больше мрачнеет. Поднявшись с моей постели, Пит долго смотрит на меня сверху вниз. - Это будет плохим утешением, если тебя… - резко бросает он, но не договаривает, и эта пауза в моём сознании наполняется самым ужасным смыслом. Они хотят судить меня и осудят, но какое наказание грозит убийце одного из предводителей восстания и главного ума Тринадцатого? От страшной догадки всё внутри холодеет. Хоть я и была уверена, что смерть мне не страшна, если может сохранить жизни тех, кого я люблю, но теперь, когда её дышащий холодом призрак поселился у моего плеча, мне становится так страшно, как никогда в жизни. Должно быть, мои эмоции все до единой отражаются на моём лице, потому что Пит бросается ко мне и, взяв мои похолодевшие руки в свои, принимается осыпать их поцелуями. – Конечно, мы не сдадимся. Мы не позволим им… Джин сказала, что у неё есть способ избавить тебя от сурового приговора. Сглатываю ком в горле. Игра моей дочурки, похоже, ещё далека от завершения. И это из-за меня она снова оказывается в их лапах. Что они запросят за то, что будут обходиться со мной помягче? Боюсь, этого мне никогда не узнать. - Что… Пит, что мне грозит? – я должна найти в себе силы узнать это. Так я хотя бы буду готова…если к такому вообще возможно подготовиться. - Гейл сказал: высшая мера, - он отводит глаза, словно это он должен вынести мне приговор. Казнь. Казнив меня, Койн поставит меня на одну доску со Сноу, очернив тем самым и мой образ, и всю мою семью. Запятнав мою дочь, Сойку-пересмешницу, ставшую героиней в глазах тысяч людей. Кто пойдёт за ней потом, зная, что её мать не постеснялась поднять руку на старшего по званию, своего товарища по делу Революции? А если Джин попробует открыто вступиться за меня, этой женщине ничего не стоит уничтожить заодно и её. Ловко, ничего не скажешь. Кажется, кое-чему Койн научилась от Сноу, которого так нещадно клеймила. На глаза наворачиваются непрошеные слёзы, и Пит, конечно же, замечает их. Он сжимает мои ладони в своих, и я понимаю, что ему так же больно и страшно сейчас, как и мне. А, может быть, ещё хуже. - После всего, что наша семья сделала для Революции, она могла бы быть и не столь строгой. Я рассказал ей, как всё было, и что твои действия можно считать самообороной, однако Президент была непреклонна. В другое время, возможно, она повела бы себя иначе, но теперь, боюсь… Я слишком хорошо знаю Пита, чтобы он мог от меня что-то скрыть. Вот и теперь по его лицу я вижу: что-то произошло в Капитолии, что-то очень нехорошее, что раскололо ряды повстанцев, а, может быть, и весь Панем. Снова, не успели ещё затянуться свежие раны. - Что произошло? Несколько секунд он смотрит на меня, словно прикидывая, сколько я смогу выдержать. От этого я прихожу в бешенство: я просто ранена и теперь уже, судя по всему, не слишком тяжело, но ум мой ясен, как никогда, и нет на свете, кажется, уже ничего, что могло бы меня потрясти. Пит тоже видит всё по моему лицу, и улыбка трогает его губы, светом отражаясь в ласковой лазури глаз. - Когда стало понятно, что без штурма не обойдётся, Сноу заявил, что готов принять всех беженцев под свой кров, и капитолийцы не замедлили принять его приглашение, - мои брови удивлённо ползут вверх: вот уж не ожидала, что этот старик ещё способен на такие широкие жесты. Хотя, конечно, он и в этом нашёл свою выгоду. Пит смолкает на миг, будто ожидая от меня вопросов, но я молчу, и он продолжает: - по улицам шли толпы: мужчины, женщины, дети, старики… Немало их погибло по пути, потому что никто не позаботился обезвредить ловушки на пути ко дворцу Сноу. К тому моменту, когда первые беженцы достигли ворот президентской резиденции, повстанцы уже вошли в Капитолий. Миротворцы пытались обороняться, но их силы были слишком малочисленны по сравнению с нашими. Тогда охрана Сноу стала забирать детей у родителей, чтобы спрятать их первыми… Взрослые должны были последовать за ними. Не знаю, может быть, Сноу собирался воспользоваться ими, как живыми щитами при приближении солдат Тринадцатого…теперь мы, наверное, этого никогда не узнаем. В какой-то момент в небе появился капитолийский планолёт и сбросил бомбы на площадь перед президентским дворцом; сколько людей погибло, а сколько ранено, никто не берётся сказать и посейчас. Медики Тринадцатого подоспели вовремя, чтобы спасти многих, но всё же слишком поздно для некоторых. Конечно, после такого не могло быть и речи о какой-либо поддержке Сноу со стороны капитолийцев. Дворец был взят, режим Сноу повержен, а сам Президент взят под стражу. В кабинете Сноу воцарилась Койн, но тут-то и поползли слухи. Все видели герб Капитолия на планолёте, но нашлись люди – и много, - которые утверждали, что будь в распоряжении Сноу хотя бы один планолёт, нашим бы ни за что не удалось его взять. И эти слова ползут по Капитолию и дальше, в дистрикты, и люди слушают их…и многие верят. Так что Койн сейчас в положении довольно шатком. Она умело отвергает все предъявляемые ей обвинения, но ещё ей важно показать себя воплощением справедливости, чтобы отпали все вопросы. Сноу станут судить, и никто не сомневается в том, какой приговор будет вынесен, но потом они примутся за тебя. Осудив тебя на смерть, Койн покажет, что не делает различий между врагами и друзьями там, где дело касается законности. - Умно, - шепчу я. – А это правда, Пит? То, в чём обвиняют Койн… Он пожимает плечами. - В то время, когда всё это происходило, я был в госпитале, так что знаю всё со слов Хеймитча и Джин с Китом. Да ещё Гейла, но он был настолько краток, насколько вообще можно быть. Впрочем, судя по тому, как все они себя ведут…да; Джин всё ещё в шоке, Кит хмур и молчалив больше обычного, а что до Хоторна… Знаешь, Китнисс, мне кажется, что твой друг впервые задумался над тем, правильно ли он сделал, пойдя на службу к Койн. Вот только теперь уже слишком поздно. Он замолкает, и я молчу тоже, не находя слов. Теперь мне понятно состояние Джин: если ей довелось видеть гибель всех этих людей, детей, а потом в добавок узнать, что люди, заодно с которыми она была, кто сделал её своим символам, причастен к этому страшному преступлению… Будь я на её месте, я бы давно сошла с ума, не выдержав такого напряжения, но Джин сильнее меня. И всё же я боюсь за неё. Если бы я могла увидеть её, утешить, ободрить… Но Койн лишила меня даже такой малости, а моих детей лишила материнских объятий, и я ей этого никогда не прощу. Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, обвожу взглядом комнату. Кровать мягкая, совсем не похожая на грубые тюремные нары, рядом с нею – глубокое мягкое кресло, на полу мягкий ковёр, на окнах – дорогие плюшевые портьеры, а сквозь блестящие чистотой стёкла в рамах тёмного дерева льётся необычайно яркий для конца осени солнечный свет. Всё это совершенно не похоже на камеру для государственной преступницы, коей я теперь являюсь. Скорее уж… - Где это мы? – нахлынувшие воспоминания заставляют меня нахмуриться. - В президентском дворце, - отвечает Пит. – Теперь Сноу в тюрьме, а его дом заняли победители. Здесь теперь средоточие Тринадцатого: штаб, покои Президента и её приближённых, казармы отборных отрядов, жилище тех, кто хоть что-нибудь значит, госпиталь… -…тюрьма, - добавляю я, криво усмехаясь. Что ж, мне повезло, что они остановили свой выбор на этой шикарной комнате, а не на камерах, расположенных в подвальном помещении. Но, несмотря на это, меня бросает в дрожь при одной только мысли, что я нахожусь в доме Сноу. Я прекрасно помню этот дворец по всем приёмам, которые мне пришлось посетить, будучи трибутом и ментором, а эта комната похожа на ту, которую мы с Питом занимали, когда гостили у Президента после нашей свадьбы. Как и тогда, сейчас мне больше всего хочется убраться из этого места, пусть даже мне придётся потратить на это все оставшиеся у меня силы; вот только, как и тогда, я лишь пленница в этом дворце. Горечь воспоминаний смешивается с отчаянием сегодняшнего дня, отчего я болезненно всхлипываю. – Поцелуй меня, - едва слышным шёпотом прошу я мужчину. Дважды просить не приходится: Пит быстро наклоняется ко мне и прижимается к моим губам долгим нежным поцелуем. И чувствую, как с каждой секундой силы возвращаются ко мне, словно я черпаю их из Пита и из этого поцелуя. Когда он отстраняется, в его глазах нет ничего, кроме безграничной любви ко мне. Едва ли я когда-либо смогу отплатить тем же ему, но я попытаюсь, если мне позволят прожить достаточно. Несколько секунд мы молча смотрим друг другу в глаза, а затем Пит опускает взгляд. Большой палец его руки поглаживает тыльную сторону моей ладони, успокаивая, но вместо успокоения в сердце закрадывается тревога. - Есть ещё кое-что, что ты должна знать, Китнисс, - всё так же не глядя на меня, говорит он. Сердце сжимает ледяной кулак. Неужели дурные новости ещё не закончились? Мы победили, но эта победа, по-моему, слишком горька на вкус. Взглядом прошу его продолжать. - Прим погибла. Нет. Нет! Нет, этого не может быть! Мозг отказывается воспринимать слова Пита, а сердце не желает верить им. Я знаю, что Пит никогда бы не сообщил мне этого, если бы не был доподлинно уверен, но это-то и пугает больше всего. - Нет… - сипло выдавливаю из себя я. - Мне очень жаль, Китнисс. Мне так жаль, - и это, конечно, правда. Пит всегда любил мою младшую сестру, как свою, и всегда они с Прим были очень близки. До того близки, что Прим зачастую принимала его сторону в наших с Питом размолвках. Даже внешне они были так похожи… Слёзы стекают из уголков глаз, заползают в уши, а у меня нет сил даже стереть их. Вместо меня это делает Пит, аккуратно прикасаясь к моим щекам. Когда рыдания сотрясают меня, он обнимает меня и, приподняв с постели, прижимает к своей груди. А я безудержно рыдаю, не сдерживая всхлипов. Мой утёнок, моя сестрёнка, моё сокровище… Прим давно стала взрослой женщиной, но для меня всё равно осталась той голубоглазой малышкой со светлыми косичками, которую я когда-то спасла от Голодных Игр. Подумать только, ведь почти всё, что я делала в своей жизни, я делала для того, чтобы Прим ничего не угрожало. Я убивала и сама едва не погибла, я улыбалась Сноу и наряжалась в дурацкие капитолийские наряды, я вышла замуж, когда того не хотела, и родила детей, хотя никогда не видела себя матерью, я лгала самому лучшему человеку на свете, я отправляла детей на смерть… Но она всё равно мертва, я не смогла спасти её. Всё было тщетно. Но вдруг одна неожиданная мысль вспышкой пронзает моё сознание: ведь это благодаря ей, Прим, я всё ещё жива, и у меня есть Пит и дети. Всё благодаря ей. Не будь её, я бы не стала так отчаянно бороться на Голодных Играх и после, я бы никогда не вышла за Пита, никогда бы не родила Кита, Джин и Кору; я бы осталась той нелюдимой, угрюмой и одинокой Китнисс Эвердин, которой была до того памятного дня Жатвы. Прим и моя безграничная любовь к ней перевернули всю мою жизнь, и за это я безмерно благодарна моей сестрёнке. Не знаю, сколько мы сидим вот так, но, когда рубец начинает саднить, Пит осторожно опускает меня обратно на подушки, но по-прежнему держит за руку. Тогда я нахожу в себе силы спросить: - Как это произошло? Сделав глубокий вдох, Пит отвечает: - Она была среди тех медиков, которые шли позади всех наших отрядов. Они вошли в Капитолий, когда всё уже было кончено, и им ничего не грозило. Но, к сожалению, подробной карты капитолийских ловушек не было ни у кого, а уж тем более у них. Она и ещё трое врачей погибли в одной из ловушек, Китнисс, а ещё две группы медиков подорвались на других. Койн объявила, что наградит их орденами посмертно. Сколько же посмертных наград нужно будет раздать Альме Койн? Моего имени точно не будет в списках награждённых, но для меня главное, чтобы в них не было Джин или Кита, или Пита. Если я смогу обезопасить их от этого, умерев, я без раздумий сделаю это. Если не считать врача, посещающего меня один раз в день, и безгласых, выполняющих все медицинские манипуляции и приносящих еду, меня никто не навещает. Пит рассказал, что Койн собиралась торжественно вернуть свободу всем безгласым, но они убедили её оставить их на прежних местах. Ближе к вечеру с одной из безгласых девушек Джин удаётся передать нам с Питом коротенькую записочку, в которой она уверяет, что делает всё возможное, чтобы облегчить мою участь. Я прижимаю бумагу, исписанную рукой дочери, к губам и не могу сдержать слёз. Узник из нас двоих только я, но и Пит наотрез отказывается покидать эту комнату, не желая оставлять меня одну; к тому же он опасается, что его могут не впустить обратно, если он выйдет наружу. На следующее утро Пит помогает мне впервые подняться с постели. Это тяжело – тело отвыкло от движений и подчиняется весьма неохотно, а Пит заметно хромает из-за простреленного колена; но ради меня он отказывается от трости, с помощью которой передвигался после ранения, и вместе мы с ним делаем первые робкие шаги. Я кажусь самой себе невероятно неуклюжей, но у Пита как-то получается разрядить обстановку и даже заставить меня рассмеяться. После нескольких кругов по комнате мы в изнеможении падаем на кровать и, обнявшись, засыпаем. Ещё два дня мы не видим никого, кроме безгласых, и не получаем никаких вестей. Я теперь увереннее держусь на ногах и Пит тоже, но в остальном эти дни, проведённые в безделии, разговорах, сводящихся к одному и тому же, горе по Прим и бесконечной тревоге о детях, не приносят ничего, кроме отчаяния. Пит, как может, успокаивает меня, но я вижу, что и его тревога растёт с каждым часом, в котором ничего не происходит. Он порывается выйти из комнаты и что-нибудь разузнать, но теперь я не отпускаю его, боясь, что он может не вернуться. Пока он со мной, я могу ещё кое-как держаться, но если они отнимут ещё и Пита, я умру, не дожидаясь суда и исполнения приговора. Он – моё единственное спасение в этом мире, моя единственная опора. И если Койн действительно собирается убить меня, я хочу провести последние дни и часы своей жизни рядом с Питом. Когда ожидание новостей становится невыносимым, на пороге комнаты вместо безгласой, приносящей в этот час завтрак, вдруг появляется Гейл. Новенькая форма сидит на нём, как влитая, начищенные сапоги блестят, майорские звёздочки перемигиваются в жёлтом свечении ламп, но сам Хоторн мрачен, как никогда. Пит поднимается навстречу моему другу, я же остаюсь в постели. Сердце сжимается, когда я вижу, что Гейл выглядит значительно старше, чем в день нашей последней встречи. Они убивают не только врагов, но и друзей – прежде всего. - Как ты себя чувствуешь, Кискисс? – моё старое прозвище невольно слетает с его уст, и Гейл бросает быстрый взгляд на Пита, стоящего у кровати. Только сейчас понимаю, чего ему стоило добиться для Пита разрешения быть со мной всё это время. - Ничего, спасибо, - тихо отвечаю я. Интересно, знал ли Гейл о том, что готовит Койн капитолийцам? Едва ли, но это гложет его до сих пор – всё это написано у него на лице. – Как ты? Как Джейн? - Джейн в безопасности в Тринадцатом, - лёгкая улыбка трогает губы моего друга. – Суд над Сноу состоялся вчера, и его приговорили к высшей мере наказания, - без обиняков сообщает он. – Джин приведёт приговор в исполнение через два часа, и вы должны быть там. - Джин?! – вскакиваю с постели, но от непривычного напряжения в глазах темнеет. Пит останавливает меня, взяв за руку, и возвращает обратно на кровать. - Что это значит, Хоторн? – голубые глаза Пита сверлят Гейла пристальным взглядом. - Койн попросила Джин застрелить его, а ваша дочь любезно согласилась, вот, что это значит, Мелларк, - его слова так и сочатся плохо скрытой неприязнью. – Не уверен, что этот выстрел как-то поможет Китнисс, но Джин, конечно, виднее. Мне пора, у меня ещё очень много дел. По его знаку безгласые приносят наши костюмы на сегодняшний фарс – серые мундиры Тринадцатого, на которые уже тошно смотреть. Гейл покидает комнату чеканным шагом заправского военного, не попрощавшись, а я, глядя ему вслед, чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы. Кто этот человек: мой друг или солдат? Ещё одна потеря. Эта война принесла слишком много невосполнимых потерь. Смогу ли я когда-нибудь общаться с Гейлом, как прежде? Сердце подсказывает: нет, ведь между нами стоит слишком много такого, что не перечеркнуть улыбкой или вежливым «Прости». Его любовь, моя ложь, его верность Койн и моя ненависть к этой женщине. Нужно признать: я потеряла его, и обычная вежливость с его стороны – всё, на что я могу рассчитывать. Мы с Питом не спеша облачаемся в принесённую безгласыми одежду. Стоит нам покончить с этим, как, словно по мановению волшебной палочки, в комнате появляются четверо солдат. Конвой для меня. Они обступают нас с Питом, держа ладони на расстёгнутых кобурах. По губам пробегает непрошеная улыбка: неужели Койн думает, что я побегу и дам повод пристрелить меня? Нет, я не стану бежать, не стану просить; я приму свою участь с достоинством, что бы она мне ни уготовила. Когда мы добираемся до выхода из дворца, до наших ушей доносится глухой, как звук прибоя, гул толпы. Стоит нам выйти на улицу, как дыхание перехватывает от вида сотен людей, заполнивших площадь до отказа. Посреди площади высится помост, на котором восседают все самые видные участники Революции – я замечаю там Плутарха и его пурпуроволосую помощницу, Хеймитча, Гейла, своих детей; к моему удивлению, нас ведут туда же. Пустующая трибуна на помосте явно приготовлена для Койн. На всех этих командирах и советниках те же серые мундиры, какие они носили в Тринадцатом, и мне вдруг становится любопытно, останется ли в привычной для себя форме Госпожа Президент или сменит её на что-то более приличествующее её статусу правителя всего Панема. Пит помогает мне сесть, и мои конвоиры занимают свои места за моей спиной и по бокам, не спуская с меня глаз. Заметив какую-то суету у выхода, я присматриваюсь получше и вижу, что солдаты Тринадцатого выводят Сноу. Поверженного Президента под неистовый рёв и проклятия толпы привязывают к установленному перед трибуной столбу, и, пока солдаты вяжут узлы покрепче, я успеваю заметить надменную улыбку Сноу и приколотую слева к лацкану чёрного сюртука белоснежную розу. О лучшей мишени нельзя и мечтать, хотя я знаю наверняка, что стрела Джин найдёт чёрное сердце старика и без этих подсказок. Когда шум немного стихает, появляется сама Койн. Ради такого торжественного случая она оделась в платье, впрочем, того же серого цвета, что и мундиры её военачальников. Она занимает своё место у трибуны и одаряет собравшуюся толпу почти материнской улыбкой. - Народ Панема! – голос женщины, тысячекратно усиленный динамиками, гремит над площадью. – Настали новые времена, светлые времена! Но наша война ещё не завершена, пока живы те, кто угнетал вас, убивал вас, заставлял вас голодать и работать так тяжело, что многие не выдерживали и умирали. Мы построим новый Панем, наполненный справедливостью и добром, миром и достатком, но сперва мы должны наказать наших палачей. Кориолан Сноу, - она вдруг обращается лично к нему, у Сноу же такое выражение лица, словно он вот-вот плюнет в сторону Койн, - именем народа Панема та приговариваешься к смерти за свои преступления. Приговор будет приведён в исполнение немедленно. Миссис Сенс, - женщина любезно кивает Джин, а я вздрагиваю от такого непривычного обращения к моей дочери, и лишь спустя миг вспоминаю, что она теперь носит фамилию своего мужа. Словно во сне, Джин медленно поднимается и, не глядя по сторонам, спускается с помоста. Кто-то передаёт ей лук и колчан с одной-единственной стрелой с сизо-серым – в тон костюму Джин – оперением. Тёмные волосы моей девочки заплетены в простую косу, под глазами залегли тёмные тени; как и почти все из нас, Джин не выглядит гордым победителем. Лишь победоносно сияет золотая брошь у её сердца. Когда она накладывает стрелу на тетиву и отбрасывает колчан, я сжимаю кулаки так, что ногти врезаются в кожу. Она твёрдо смотрит в лицо Сноу, и во взгляде её нет ни капли сожаления. Оттянув тетиву до самого уха, Джин вдруг находит взглядом меня, и в её глазах на миг отражается такая неприкрытая упрямая уверенность, что мне становится не по себе. Хочется шепнуть что-то ободряющее одними губами, но дочка снова отводит взгляд; теперь она внимательно смотрит на Кассию Найтони, сидящую рядом с Плутархом, и едва заметно кивает. Прежде, чем я успеваю спросить себя, что же значат эти взгляды, Джин спускает тетиву. Под оглушающий ропот толпы Альма Койн с пронзённым стрелою сердцем мешком валится с трибуны.