POV Китнисс
Меня не было рядом с ним, когда он пришёл себя или когда врачи, наконец, разрешили ему вставать с кровати; всё, что я смогла себе позволить, - это держать Пита за руку, пока он находился в зыбком миру между жизнью и смертью, не вполне уверенная, впрочем, что имею право даже на такую малость. Я трусиха – и Прим так и сказала, глядя мне в лицо, а потом и Хэймитч. Да я и сама это знаю, вот только принять это легче, чем попытаться побороть этот страх и прилагающееся к нему чувство вины, доводящее до безумия своей остротой. Я бесконечно виновата перед Питом…а стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу, как его жизнь утекает сквозь мои пальцы горячими алыми каплями, и снова чувствую свою беспомощность и этот липкий страх… Так было уже когда-то, когда он выбрал мою жизнь и решился добровольно расстаться со своею…он так же истекал кровью, а я так же не могла ничем ему помочь, только плакала и молила… Я и сейчас плакала и умоляла его не уходить, жить, если не ради меня, как он хотел когда-то, то ради Кита и Джин, но Пит уже не слышал меня, провалившись во тьму, затянутую кровавым туманом. И, словно рана Пита, стала и моей, меня снова начали беспокоить кошмары. Теперь Пит погибает каждую ночь сотней разных смертей, одна другой страшнее, а я всё так же лишь могу смотреть на это и шептать ему какие-то слова, которых сама не слышу и, кажется…боюсь? В отсеке я по-прежнему одна – Кит после короткого курса лечения вновь перебрался к нашему старому ментору – и мне не остаётся ничего другого, кроме как кричать, кричать в погружённую в ночной мрак пустоту, пока не просыпаюсь от собственного крика. Это сводит меня с ума. Кажется, мне не было так плохо даже после гибели Коры, хоть мне даже самой себе стыдно признаться в этом. Может быть, это потому, что после смерти малышки у меня осталось ещё двое детей, но если уйдёт Пит… Даже мысли об этом невыносимы, но если он действительно умрёт? Мне этого не перенести, я точно знаю. Он всю мою жизнь был моей опорой, что бы я к нему ни чувствовала, мне необходимо было, чтобы он был рядом…даже так, как теперь – безразличный, сдержанный, далёкий. С детьми я вижусь редко – едва они выписались из госпиталя, их расписание снова запестрело всевозможными тренировками и занятиями, - но всё же чаще, чем прежде. Та бессмысленная и кровавая вылазка и ранение Пита сблизили нас, заделав брешь в наших отношениях тревогой. Но всё же Кит по-прежнему живёт у Хэймитча и отделывается какими-то хмурыми междометиями, когда я пытаюсь выяснить, в чём причина этого, а Джин, как и полагается замужней женщине, живёт в одном отсеке с Ивеном. Нравится ей это или нет, я не знаю – дочь старается не выказывать своего истинного отношения, опасаясь, что их с Сенсом красивая – и такая нужная Койн – легенда рассыплется. Джин хорошо понимает, что всё, что есть ценного в ней, в Ивене, в Ките, во всех нас – это ложь, которую они так хорошо подают Панему. Если правда выйдет наружу, кому она будет нужна? Понимаю это и я, но всё же не реже раза в день я больше всего на свете хочу попросить кого-нибудь из них – или обоих – вернуться, чтобы мне больше не было так страшно засыпать и так горько – просыпаться. Но я не могу: я их мать, я должна быть сильнее, а, когда мои дети – солдаты, имею ли я право на страх? Но однажды, когда я безуспешно борюсь со своими ночными демонами, чьи-то осторожные прикосновения разгоняют моих давнишних призраков. Я не знаю, кто он – друг или враг, но всем сердцем тянусь к этим рукам, знакомым и забытым одновременно, к человеческому теплу. Я боюсь открывать глаза, боюсь прогнать его неосторожным движением, боюсь, что это лишь шутка воспалённого воображения, и сейчас он исчезнет, уступив место жутким видениям. Я так многого боюсь…хотя не имею никакого права на страх. Слишком многого для той, кто видела смерть и убивала сама, кто стал игрушкой в безжалостных руках Капитолия и отдала детей на забаву самовлюблённым тиранам. Страх должен был давно выродиться в моей душе, но я…всё ещё… - Мам, - голос надо мной звучит мягко и убаюкивающе, и я неуверенно приоткрываю один глаз. В неверном свете тусклой лампочки над входом различаю светлые пряди волос и голубые глаза. Кит. Нет, верно, это тоже сон, ведь сын моему обществу предпочитает отсек Хэймитча… - Эй, мам, проснись. Всё хорошо? Он легонько встряхивает меня, и я окончательно просыпаюсь. Руки сами собой обвивают плечи сына, скользят по сильным рукам, спрятанным в серый холст формы, дальше по шее и на лицо, отмечая прикосновениями мелкие шрамы, оставленные осколками капитолийских снарядов. В той мясорубке Киту немного посекло лицо, но главной проблемой стали разорванная барабанная перепонка и контузия. Первую проблемы врачи, впрочем, довольно быстро исправили и обещали, что и вторая не станет слишком часто о себе напоминать, но вот на пластическую хирургию в Тринадцатом не размениваются. Конечно, в будущем крохотные шрамики обещают посветлеть и стать почти незаметными, и красоты Кита это не портит, но всё же… Впрочем, сыну повезло больше, чем мужу Джин: от брови через весь лоб у него тянется длинный рубец. - Как ты здесь? – шепчу я, когда Кит стряхивает со своего лица мои пальцы. - Я должен был придти раньше. Я ведь знал, что тебе плохо. Мы все знали: я и Джин, но Джин не может придти… Ивен…его тоже мучают кошмары…каждую ночь, и она нужна ему. Но я…прости, мама. - Мне не за что тебя прощать, - так и хочется прижать его к своей груди, но я вовремя останавливаюсь, напоминая себе, что он уже не малыш. Мои дети повзрослели слишком быстро, а я и не заметила. Кит упрямо трясёт головой. - Нет, есть. Я должен был придти, а не упрямиться. Я уверил себе, что ты справишься, а прошлой ночью я был в карауле и услышал, как ты кричала… А Хэймитч, - даже в окружающем нас мраке я вижу, как яркий румянец заливает лицо сына, - обозвал меня упрямым ослом и велел убираться и сказал, что на порог своего отсека больше не пустит… Я не могу сдержать смеха, и Кит, который явно ожидал от меня совсем другой реакции, тоже начинает неуверенно хихикать. Ну, конечно, Хэймитч! Как я могла думать, что здесь обошлось без нашего старого ментора? Ведь даже Пит не может так сильно влиять на сына, как Эбернети. Волна нежности к Хэймитчу затапливает сердце: мы с Питом ему как дети, наша семья – единственная семья, которая есть у него, и, конечно, он лучше всех знает, в чём каждый из нас нуждается. - Так, значит, - лукаво улыбаюсь я, - ты возвращаешься насовсем? Он только кивает. - Прости за то, как я себя вёл, мама. Я не должен был… Твои отношения с папой и дядей Гейлом… Весёлость как рукой снимает. Меньше всего я хочу сейчас думать об этом. - Кит, давай не будем… - Давай, - поспешно кивает он. – Просто я хотел сказать, что я понятия не имею… Это твоя жизнь, а мы… Мы всё равно тебя любим, - Кит неловко целует меня в щёку. И куда подевался маленький ласковый мальчик, который мог по полдня не выпускать меня из своих объятий? – И вот ещё что: папу завтра выписывают. Что, тётя Прим тебе не говорила? Отрицательно качаю головой, пытаясь переварить полученную информацию. Значит, он совсем поправился… Я не видела Прим с того самого дня, когда Пит пришёл в себя: я перестала появляться в больничном отсеке, у сестры же день ото дня всё больше работы, потому что война перешла в свою самую ожесточённую и кровопролитную стадию. - Ты придёшь? Замираю, затаиваю дыхание. Я доподлинно знаю, что хочет услышать от меня Кит, но короткое согласие застревает в горле. Я не готова к этому – не знаю, почему, но наша возможная встреча теперь страшит меня больше, чем перспектива потерять Пита навсегда. Наверное, в этом и состоит вся человеческая жизнь: стремиться к чему-то, рваться к цели, но трусливо отступать, когда цель сама приближается. Пауза затягивается, и Кит прекрасно понимает, что это значит. Он коротко чмокает меня в макушку и, поднявшись, поправляет одеяло. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - шепчу я в темноту, поглотившую сына. У меня всё же не хватает храбрости поприветствовать Пита на пороге госпиталя и поздравить его с выздоровлением. Полдня я отсиживаюсь в своём отсеке, надеясь, что дети справятся и без меня, но всё-таки я неправильно рассчитала время: стоит мне показаться из комнаты, как я тут же нос к носу встречаюсь с бывшим мужем. Я замираю, и Мелларк останавливается напротив; мои лицо и шею заливает предательский румянец, но я не могу отвести глаз от Пита, здорового и по-прежнему красивого. Он по-прежнему бледен – сказывается массивная кровопотеря, а на шее, там, где осколок разорвал кожу, плоть и артерию, розовеет тонкий шрам, который позже станет совсем незаметным. - Привет, - выдавливаю я из себя, а сама мысленно ругаю себя за небывалое косноязычие. – Отлично выглядишь… - Для того, кто едва не умер? – усмехается он. Пит одаривает меня пристальным взглядом, каким, наверное, и я сейчас смотрю на него, ища подтверждение того, что с ним всё хорошо. Хмурюсь. Это слишком страшные вещи, чтобы ими вот так шутить. - Рада, что с тобой всё хорошо. Я…я волновалась за тебя… - Спасибо, - безразличие в его голосе бьёт неожиданно больно. Не верю, что ему всё равно…ему никогда не было всё равно. Наверное, я не имею права на обиду, когда трусливо сбежала, когда ему нужна была поддержка, но ведь он должен знать, что я вправду переживала. Или он думал, что мне безразлично, жив он или умрёт? Нет, Пит ведь знает меня лучше всех на свете…знает то, что я позволила ему узнать, а не то, что упорно скрывала ото всех и, прежде всего, от самой себя. – Я тоже рад, что ты невредима. Это ведь так? – он прищуривается, будто присматриваясь. Я лишь отмахиваюсь. - Так, незначительные ушибы. Пит кивает. - Хорошо. Увидимся, Китнисс? - Конечно. Во время обеда я бесцеремонно подсаживаюсь к нему за стол. Пит удивлён, но старательно скрывает это. Детей в столовой не видно – похоже, Койн теперь решила их ещё и голодом уморить. Я вполголоса высказываю бывшему мужу свои соображения, он посмеивается, но советует потише высказывать подобные мысли или вовсе держать их при себе. Совет верный, и я смолкаю в нерешительности, теряясь в его настороженном молчании. - Койн хочет включить «Отряд Сойки» в ударные силы Тринадцатого, - мрачно произносит он, отодвинув от себя пустую тарелку. – Я хотел попроситься с ними, но… - Нет! – испуганно вскрикиваю я, и кое-кто за соседними столами изумлённо оборачивается на меня. Но мне плевать; сейчас важно лишь отговорить Пита участвовать в этом снова. Пит изумлённо хмурится. - Китнисс? - Джин и Кит прошли подготовку, Пит. Они – солдаты, нравится это нам с тобой или нет. Но ты не солдат. Это была глупая идея – семейная съёмка в самом эпицентре войны, - насмешливо выплёвываю я. – Ты едва не погиб. Ты не можешь больше так рисковать… «Отряд Сойки» охраняется лучше всех других, но тебе или кому-либо ещё такая охрана не полагается, - я слышу свои слова как будто со стороны и с трудом верю, что могла их произнести; я – мать, которая больше всего на свете боится за своих детей. Но я верю в то, что Джин и Кит значат для Койн слишком много, чтобы так просто пустить их жизни в расход; тем более, что они молоды, сильны и подготовлены куда лучше, чем Пит был подготовлен к войне когда-либо в своей жизни. Какое-то время он всматривается в моё лицо, пытаясь что-то в нём разглядеть, но потом встряхивает головой. - Считаешь меня слабаком? - Вовсе нет… - А я ведь тоже прошёл Игры… Не без твоей помощи, конечно, - в его голосе звучит неожиданная обида – никогда бы не подумала, что это может его задеть, - но всё-таки и я кое-что умею… - Игры – это не война, тебе ли не знать! А Джин и Кит не смогут думать о своей безопасности, если ты будешь рядом, они захотят защитить тебя! – ну как, как мне ещё повлиять на него?! - Посмотрим, - сдержанно отвечает он, но в голосе угадывается раздражение. Конечно, я ведь всего лишь бывшая жена, какое я имею право указывать ему? Пит встаёт из-за стола, и я поднимаюсь вслед за ним. В столовой появляется измождённая, растрёпанная Прим, и я на несколько мгновений задерживаюсь рядом с сестрой, чтобы ласково потрепать её по плечу и тихо сказать пару ободряющих слов. Но за это время я теряю Пита из виду, и на меня накатывает волна паники. Поспешно ищу взглядом бывшего мужа, с удивлением и неким страхом нахожу его у выхода. Я тащусь за ним, как привязанная, по узким коридорам Тринадцатого. За эти две страшные недели я столько думала о том, что он умрёт, я почти смирилась, почти подготовила себя к этому, что сейчас мне странно видеть его живого и здорового. Стук сердца отсчитывает мои торопливые шаги и замирает на миг, когда я останавливаюсь у дверей его отсека. Не знаю, заметил Пит меня сейчас или раньше, но теперь он поворачивается ко мне, на его лице застыло удивление. - Есть разговор, - беззастенчиво вру я и уверенно шагаю вперёд, когда он распахивает передо мной дверь. Замираю в нерешительности, прислонившись к прохладной стене. Пит молчит, скрестив руки на груди. Ждёт, что я начну разговор, но я даже не знаю, что хочу сказать ему. Или я ничего не хочу говорить, а лишь вот так смотреть на него, снова и снова убеждаясь, что с ним всё хорошо? От необходимости что-то говорить меня спасает заглянувшая в отсек Фей. Она обводит взглядом комнату, Пита и лишь затем замечает меня. - Гейл искал тебя. - К чёрту Гейла. Брови её удивлённо ползут вверх, но мать Ивена только пожимает плечами и выходит прочь. А я понимаю, что сказала эти слова больше для Пита, чем для неё. Он тем временем продолжает так же молча смотреть на меня, и я набираюсь смелости, чтобы раздельно повторить: - К. Чёрту. Гейла. К чёрту всех. Пит не двигается, продолжая разглядывать меня так, словно видит впервые. Наконец он размыкает губы. - Что это значит, Китнисс? Что мне не жить без тебя. Страхи и тревоги последних дней накатывают на меня с новой силой, на какое-то мгновение я забываю, что он стоит напротив, живой и здоровый, и остаётся только безотчётный ужас и грызущая сердце боль. Но мгновение минует страшным видением, и меня бросает прямо к нему; я замираю в нескольких сантиметрах от бывшего мужа, до боли в пальцах вцепившись в запястья Пита и не давая ему отстраниться и снова ускользнуть от меня. Должно быть, он думает, что у меня снова припадок безумия, какие иногда случались со мной после смерти Коры, когда я не различала реальность и видения, но мне плевать. Пусть думает, что хочет, лишь бы выслушал меня. - Я была не права, тысячу раз не права. То, как я с тобой обходилась… Я не заслуживаю тебя, никогда не заслуживала, но всё-таки ты выбрал меня, - бессвязно лепечу я, глотая слова. - Китнисс… - Тшшш, помолчи, дай сказать… Может быть, ты никогда не простишь меня – да я сама себя никогда не прощу! – но мне бы хотелось, чтобы ты попытался. Знаешь, там, в Шестом, когда ты был ранен… Я думала, я с ума сойду. Умру, прямо там лягу рядом с тобой и умру. Тогда и потом, когда ты был в госпитале…я даже представить не могла, что ты умрёшь. Не могла и не хотела, но всё равно каждую ночь видела в кошмарах, как ты умираешь, и умирала сама. Взгляд его голубых глаз блуждает по моему лицу. Лицо его больше не непроницаемо, Пит растерян и озадачен. - Ты понимаешь, что сейчас говоришь? Горький смешок срывается с моих уст. Понимаю ли я? Лучше, чем что-либо когда-либо понимала. Вот только он не верит мне – и поделом, я бы тоже не поверила, если бы кто-то столько лет терзал моё сердце, а потом приполз с извинениями, сбивчивыми и полубезумными к тому же. Но я должна, должна заставить его поверить…иначе я точно сойду с ума. Больше слов у меня нет – я всегда была ужасным оратором, и тогда я шагаю вплотную к нему и приникаю к его губам. Его губы дрожат под моим прикосновением, а я упиваюсь их почти забытым, но таким родным вкусом; и думать не хочу, что он сейчас оттолкнёт меня. Но он и не пытается, и тогда я принимаюсь покрывать короткими поцелуями его щёки, нос, глаза. - Люблю тебя…люблю… - шепчу я между поцелуями, вкладывая в эти простые, но незнакомые слова всю нежность, на которую способна. – Люблю…всегда любила… Просто не понимала этого, - снова касаюсь его губ, а затем скольжу к уху, прихватываю мочку, наслаждаясь сорвавшимся с его губ тихим рваным вздохом. – Поверь, прошу, поверь мне, Пит… Поверь… Я люблю тебя…люблю… Пит молчит, но его губы отвечают мне. И его руки, скользнувшие по спине на талию и ниже, сжавшие податливую плоть. Сердце поёт от счастья, а тело ликует, ощущая на себе нетерпеливые прикосновения, которых мне так не хватало. Я поцелуями спускаюсь на шею, а пальцы Пита находят пуговицы на моём комбинезоне и споро с ними расправляются. Ладони его скользят по нежной коже, стаскивая с меня серую ткань, и бесформенной хламидой она падает к моим ногам. Пит что-то неразборчиво шепчет, когда его губы перестают терзать мои и прикасаются сначала к шее, затем целуют плечи, а затем – грудь, и тогда я не сдерживаю довольного стона. Беру его лицо в свои руки, заставляя взглянуть на меня. Пит усмехается, когда я высвобождаю кажущиеся бесчисленными пуговицы на его форме из петелек, и запускает пальцы под резинку моего белья. Это просто безумие какое-то. Мы столько боли причинили друг другу, но жидкий огонь, растекающийся по венам с каждым прикосновением, с каждым движением, залечивает наши раны. Он поднимает меня, и я с готовностью оплетаю его талию ногами. Словно обезумевшие от любви подростки, мы целуемся, пока Пит несёт меня на свою кровать. Я рвано смеюсь, когда он укладывает меня на спину, но смех обрывается стоном, когда муж нависает надо мною. Тяжесть его тела – такая знакомая, родная, такая нужная теперь, да и всегда – сводит меня с ума. - Люблю тебя, - задыхаясь, снова шепчу я ему. Я готова произнести эти слова ещё тысячу раз, но Пит заставляет меня замолчать, касаясь моих губ жарким поцелуем, когда я освобождаю его от нижнего белья. Пальцы впиваются в его плечи – наверняка, останутся синяки. Неторопливые движения Пита причиняют сладкую тянущую боль. Он будто наказывает меня за то, как я обходилась с ним, но будь я проклята, если смогу отказаться от этой муки. Его прерывистый шёпот превращается в бесконечное «Люблю», и я теряюсь в этих звуках, в его стонах и вздохах, в его прикосновениях. Я чувствую его так остро, словно это впервые – или никогда не прекращалось.***
Кровать у Пита узкая, и не рассчитана на двоих, но он так крепко прижимает меня к себе, что всякое неудобство может показаться приятным. До утреннего сигнала, должно быть, осталось не больше минуты, но я не спешу открывать глаза, опасаясь, что всё произошедшее ночью, растает, словно видение – в кои-то веки не безумное в своих страшных гримасах, а ласковое, как руки любовника. Но вот раздаётся пронзительный звук сирены, и губы Пита невесомо касаются моих волос. - Доброе утро, - мурлычет он. - Доброе утро, - отвечаю я и тянусь к нему за поцелуем. Он одаривает меня коротким поцелуем и садится на постели, оглядываясь в поисках своей одежды. Следя за его обескураженным взглядом, я хихикаю, прижимая одеяло к груди. - Ну же, Китнисс, нам ведь не по семнадцать, - притворно ворчит он, соскальзывая с постели. - Знаешь, нам надо сказать Джин и Киту. Они будут рады. Натягивая комбинезон, Пит поворачивается ко мне. Светлые брови насмешливо ползут вверх. - Обо всём рассказать? Поджимаю губы, чувствуя, что краснею. - Сами догадаются. Не маленькие, небось. - Не маленькие. Думаешь, Джин?.. Признаться, эта мысль как-то посещала и меня, но я старалась не раздумывать об этом слишком долго. Не наше это дело, но от предположения Пита я краснею ещё больше. - Она уже большая девочка, Пит. - Ты сама в это веришь? – он усмехается, подавая мне одежду. В коридоре продолжает разрываться сирена. Я молча одеваюсь, а затем мы с Питом покидаем его отсек, взявшись за руки. Незаметные в общем сером потоке сонных людей, мы добираемся до отсека Джин и Ивена. Предвкушая восторг дочки, я дёргаю за ручку, но дверь не поддаётся. Тогда я стучу, пытаясь подавить растущую в груди тревогу, но ответа по-прежнему нет. Пнув дверь напоследок, я направляюсь к своему отсеку, движимая не столько желанием обрадовать сына нашим с Питом примирением, сколько узнать, куда это запропастилась Джин. Но нас и там встречает пустота и идеально ровно застеленная кровать Кита. Паника захлёстывает меня, и только присутствие Пита не даёт мне разрыдаться. Но отчаяние, похоже, плещется в моём взгляде, когда я поворачиваюсь к нему, потому что Пит выходит прочь, таща меня за собой. В мрачном молчании мы добираемся до Штаба, а, когда отворяем дверь, к нам оборачиваются обеспокоенные лица. Койн, Плутарх, Гейл, кто-то ещё из командиров – и на всех лицах написана тревога и…вина. От этого мне становится так страшно, как не было никогда в жизни, все прочие беды кажутся жалкими неприятностями перед тем, что ожидает меня прямо сейчас. - Где они? – едва слышно выдавливаю я из себя, но они, конечно, слышат мой вопрос в гнетущей тишине. Какой-то мужчина, имени которого я не знаю, сперва отводит взгляд, но затем находит в себе смелость посмотреть прямо мне в глаза. - Мне очень жаль, мисс Эвердин, но «Отряд Сойки» не вышел на связь. Мы потеряли их.