Бесконечная игра

POV Китнисс

Ещё недавно я думала, что нет ничего хуже непрекращающегося чувства полного и нерушимого одиночества. Но я ошибалась. Хуже него ощущение абсолютной беспомощности, словно я только смотрю на происходящее через толстую стеклянную стену, но не могу помочь даже словом. Что я сделала, когда моя дочь оказалась в той ситуации, последствия которой до сих пор терзают мою собственную жизнь? Я промолчала и выдавила приличествующую случаю улыбку. Так же как Пит, и Фей, и Прим, и весь Тринадцатый. Как сотни других, совершенно чужих Джин людей, я даже пальцем не пошевелила, чтобы спасти дочь от навязанного брака – а ведь я лучше любого из живущих здесь людей знаю, насколько ужасно, когда у тебя нет иного выхода, кроме как игры в любовь. Я всегда мечтала о том, чтобы у моих детей жизнь была настоящая, хорошенько спрятанная от объективов камер и жадных папарацци, чтобы они сами выбирали себе спутников жизни и жизненный путь. Но что я получила? Что получили они? Кит и Джин ежедневно мелькают на экранах Тринадцатого и всего Панема – когда компьютерным гениям Койн удаётся пробиться в эфир Капитолия; они снова и снова пропадают на съёмках, а потом – на передовой, и так по кругу; они теперь живут отдельно от меня, и я почти не вижу их и не могу понять, просто ли у них не хватает на это времени или они нарочно избегают меня. Осколки нашей разбитой жизни растёрли в пыль, и если я ещё могла помешать этому, то ничего не сделала. Чувство вины гложет меня, впивается острыми ледяными клыками в сердце всё глубже и глубже. Мне хочется попросить прощения у детей – я должна просить прощения, но не уверена уже, что им это нужно. Пока я жалела себя, мои дети выросли и окончательно отдалились от меня. В Ките – подтянутом солдате с автоматом наперевес – я больше не узнаю того мальчишку, единственной мечтой которого было подобно отцу стать пекарем; Джин, которая, глядя на нас с Питом, мечтала о большой-пребольшой любви, замужем за нелюбимым человеком и кажется вполне довольной своей жизнью. Мне хочется обнять детей, сказать, как я люблю их и как переживаю всякий раз, когда они отправляются на съёмки в те дистрикты, где бушует война, но, кажется, они намеренно избегают чего-то подобного. Каждый день я вижу их в столовой, и они справляются о моём самочувствии, обеспокоенно ища в глазах всё новые и новые признаки близкого безумия. Но они никогда не сидят со мной за столом – Кит всегда в компании их съёмочной группы и телохранителей, Джин – с Ивеном и его семьёй, как и полагается примерной жене. А я завтракаю, обедаю и ужинаю с Прим, если только она не на дежурстве. Всё в своей жизни я делала неправильно. Лгала детям. Не лгала Питу. Чего, ну чего мне стоила крошечная ложь о моих чувствах к мужу? Ведь мне нравилось проводить с ним время, нравилось наблюдать за тем, как он рисует, нравилось готовить ему и встречать с работы…нравилось, когда мы с ним, наконец, оставались наедине, и он целовал меня сначала лениво, неспешно, а затем со всё возрастающей страстью… Но я отмахивалась от этого и, снова и снова возрождая в памяти то, как странно и неприятно начинался наш брак, щедро рассыпала вокруг себя неприглядную правду. Он терпел, а я не унималась до тех пор, пока он не ушёл, и всё, вся наша жизнь не обернулась мертвенно-серым горчащим прахом. Мне стоило бы извиниться и перед Питом, если, конечно, то, как я себя вела, можно искупить одними словами. Но я знаю заранее, что он меня даже слушать не станет. Единственным моим утешением в эти наполненные одинокой тоской дни после свадьбы Джин стали Прим и Гейл. Переделав свою незамысловатую работу в гладильне, я спускаюсь в больничный отсек. Иногда Прим доверяет мне бесхитростную работу вроде заполнения бесчисленных форм или скатывания бинтов и формирования походных аптечек, которых, кстати, требуется всё больше и больше по мере того, как ширится военная кампания Койн, и добровольцев становится всё больше, но чаще всего я просто сижу рядом с младшей сестрой и наблюдаю за тем, как сосредоточенно, умело и чётко она выполняет свои обязанности. Работы у медиков, к счастью, пока немного: вывихи да ушибы, полученные на усиленных тренировках. Но мне нравится наблюдать за Прим даже в те моменты, когда она просто находится в медблоке, и пациентов нет, ведь сестра никогда не сидит без дела. Чаще мы молчим, но и в эти мгновения мне кажется, что она много старше и мудрее меня, а что уж говорить о том, какой идиоткой я чувствую себя, когда Прим начинает говорить? Она видит меня насквозь и точно знает, когда и каких ошибок я могла избежать. Оказывается, она время от времени пыталась удержать меня от излишне резких высказываний или поспешных действий, но я даже не замечала этого, с лёгкостью оправдывая своё поведение тем, что это кто-то другой поставил меня в рамки моей жизни и заставил поступать именно так, как я поступаю. Теперь рассуждать об упущенных шансах уже поздно, а будущее так туманно и зыбко, и Прим старается говорить со мной только о том, что я могу изменить именно сейчас. С Гейлом же всё иначе. Мы больше не охотимся, но каждый вечер, уложив Джейн спать, он ненадолго заглядывает ко мне. Гейл не говорит ни о прошлом, ни о будущем, ни об ошибках, ни о чём-либо ещё, что я сейчас воспринимаю особенно болезненно; он рассказывает забавные истории о своих товарищах и подчинённых, о замыслах Койн, если устав позволяет ему это, и о том, как продвинулись повстанцы в своём стремлении завоевать свободу. Иногда в его рассказах мелькают имена Джин и Кита, и тогда я прошу его повторить и с жадностью впитываю в себя эти подчас крошечные и незначительные моменты их жизни. С ним одним мне сейчас весело и хорошо, он один заставляет меня смеяться и хотя бы ненадолго забыть о том, что все другие от меня отвернулись. Вот и сейчас Гейл сидит рядом со мною и говорит, говорит, говорит. Иногда кажется, что ему совершенно неважно, слушаю я его или нет, но на самом деле его серые глаза беспрестанно следят за моей реакцией. И это заставляет меня думать о том, что Гейл может обидеться, если подумает, что мне плевать на его слова, и тоже уйти, как ушёл Пит, как ушёл Кит, как ушла Джин. Я поворачиваюсь к нему и старательно улыбаюсь. - Холодно, - ежась, почти хнычу я. Брови друга удивлённо взлетают вверх: каждый отсек Тринадцатого, кроме, может быть, карцера, исправно и неплохо отапливается. Как объяснить ему, что не тело, а душа моя скована коркой льда? Он не поймёт, наверное. Он ведь думает, что я должна быть счастлива, наконец, разорвав цепи, что сковывали меня долгих восемнадцать лет. И вряд ли я могу винить его за это, ведь я сама слишком часто твердила ему об этом. А теперь слишком поздно брать свои слова обратно. Поэтому я молчу и только снова ёжусь. Гейл тоже ничего не говорит – просто обхватывает мои плечи своими руками. От его ладоней льётся жар, и я начинаю потихоньку отогреваться. - Лучше? – через время осведомляется он. Я киваю, стараясь не думать о том, насколько двусмысленным могут показаться кому-нибудь наши объятия. И что бы сказали мои дети, если бы увидели нас сейчас. Волна обессиленной обиды вздымается где-то глубоко в душе: разве им не плевать на меня? Лишь бы этого не видел Пит – а остальное их не слишком волнует. Гейл придвигается ближе, ладони крепче стискивают мои плечи. С губ его срывается сдавленный вздох. И, когда я поднимаю голову, он накрывает мои губы своими. Его поцелуй жаркий, настойчивый…согревающий. Он обнимает меня, подаётся вперёд, ближе, и я чувствую прикосновение его языка к нёбу. Ошеломлённая его напором, я замираю, прислушиваясь к своим ощущениям. Знакомый огонек вспыхивает внутри, но тут же гаснет. Мозг настойчиво посылает телу предостерегающие сигналы: что-то не так. Не те руки. Не те губы. И затуманенные страстью глаза напротив не привычного лазурного оттенка, а цвета ненастного грозового неба. Туман в голове вмиг рассеивается, словно обжёгшись, я отстраняюсь от Гейла, осторожно высвобождаюсь из его объятий. - Не надо, - шепчу я, прижимая пальцы к губам. Гейл тяжело дышит, сверля меня тяжёлым взглядом. - Я люблю тебя, Китнисс, - его голос хриплый. – Теперь тебя ничего уже не держит... Мы могли бы быть вместе…наконец, - как-то неуверенно прибавляет Хоторн. Не держит? Это действительно так: с Питом я разведена, дети выросли и, к тому же, они и так уже не слишком меня уважают. Наверное, хуже уже не будет, даже если я вдруг выйду за Гейла замуж. Меня действительно ничего не держит, кроме того, что я никогда этого не хотела. Впрочем, он думает иначе – его слова, весь его вид явственно говорят об этом. Неужели я когда-нибудь давала ему повод подумать так? Впрочем, если разобраться… Нет, я не хочу разбираться, ведь тогда мне придётся снова вспоминать, как ужасно я вела себя ещё так недавно. Я молчу, опустив глаза, и Гейл, вздохнув, продолжает. - Мы ещё молоды… - краем глаза я с удивлением замечаю, как он опускает глаза и почему-то краснеет, - …у нас ещё могли бы быть дети… Дети? Если я рожу ему ребёнка, у него будут серые глаза, как у Гейла. Или как у меня. Но у моих детей глаза голубые, и, кажется, я не смогу любить кого-то у кого глаза иного оттенка. - У меня больше не будет детей, Гейл, - неожиданно твёрдо отвечаю я, смело поднимая глаза на друга. Пришло время развеять все заблуждения. Он выглядит удивлённым. - Почему? - Это так…больно. С того момента, как ты понимаешь, что у тебя будет ребёнок, твоё сердце уже не принадлежит тебе. Я отдавала своё сердце трижды, и однажды оно разбилось вдребезги. Я больше не хочу… Я ещё одного раза не выдержу. - Хорошо. Не хочешь детей – не надо, - он так легко соглашается, но на скулах его всё равно играют желваки. – Просто будь со мной. Я мечтал об этом с того самого момента, когда понял, что могу потерять. Я должен был сказать тебе это раньше, много раньше, ещё до того, как на той Жатве, будь она проклята, вытащили твоё имя…и его, - имя Пита застревает у него в горле, и я с удивлением понимаю, что он все эти годы жутко ревновал меня к мужу. И ждал, всё время ждал меня. Я ощупью нахожу его горячую ладонь и стискиваю её в своей, заставляя посмотреть на меня. То, что я собираюсь ему сказать, и без того принять нелегко, но ему будет ещё тяжелее, если он не будет видеть моего взгляда и сможет хоть на миг подумать, что я снова лукавлю, и у него есть шанс. Я слишком много лгала в своей жизни, чтобы сейчас позволить себе обмануть Гейла, даже если правда причинит ему боль. - Не надо, Гейл, прошу. Хорошо, что ты не говорил этого раньше, но жаль, что сказал сейчас. Ты должен знать…ты никогда не терял меня, - в его взгляде вспыхивает обнадёженная радость, но я спешу уничтожить её, пока Хоторн не подумал, что я собралась за него замуж, - потому что я никогда тебе не принадлежала. Он молча высвобождает свою руку, молча отворачивается. Я вижу только, как тяжело поднимается и опадает его грудь. Ему больно – бесконечно больно, и я ненавижу себя за то, что ему больно из-за меня. Я бы хотела поступить по-другому, я бы хотела, чтобы у меня была возможность облечь свой решительный отказ в более мягкую форму или даже ответить Гейлу взаимностью. Но я не могу и заставлять себя больше не собираюсь. Гейл честен со мной и всегда был честен, и он заслужил ответной честности, даже если она причиняет боль. Так будет проще: я не буду думать, что что-то должна ему, а он перестанет мучиться бессмысленным ожиданием. - Я думал, ты любишь меня… Я думал, ты с ним только из-за Сноу, а потом из-за детей. Думал, что, если настанет момент, когда Сноу не сможет достать тебя, а дети подрастут, ты можешь следовать своим настоящим желаниям… Боже, каким слепцом я был! - Я никогда ничего тебе не обещала. - Нет, - он оборачивается ко мне; в глазах его плещется неимоверная жгучая боль, но голос по-военному спокоен. Даже это для Гейла – битва. Битва, которую он проиграл, как оказалось, с самого начала. – Ты не обещала. Ты всегда выкручивалась, даже когда я думал, что припёр тебя к стенке. Ты ведь никогда на самом деле не хотела быть со мной, правда? Ты говорила, что не любишь Мелларка, а я верил, потому что мне этого так хотелось… Но на самом деле это было не так. - Гейл… - не может быть, чтобы он знал меня лучше, чем я сама. Это не так! Пит… Нет, я ведь не любила его на самом деле. То есть не так, как могла бы, как ему бы хотелось, как думает Гейл. Но он не думает – он знает, он уверен в этом на все сто. Он видел это. Я так запуталась в том, что я делала по принуждению, а что – по собственному желанию, мне предстоит оглянуться назад и заново познакомиться с той Китнисс, которой я была когда-то. Может быть, тогда я найду ответы. Но пока что я могу просто верить Гейлу, как делала это всегда. – Прости меня… Я бы хотела сделать тебя счастливым, но я не могу… Правда… - я не знаю, что мне ещё ему сказать, и растерянно смотрю на друга. Он с усилием раздвигает губы в искажённом обидой и болью подобии улыбки. - Наверное, я всегда это знал где-то в глубине души. Должен был знать, ведь я так хорошо знаю тебя, Кискисс. Просто хотел попытаться… Мне пора, - Гейл вдруг резко поднимается со своего места. – Вдруг Кит или Джин придут…они не поймут, и мы с тобой не сможем им объяснить, что ты только что мне отказала, - теперь, когда он облёк это в слова, мне становится немножко легче. Наверное, мне стоит что-то сказать, но я молчу, глядя ему вслед. Может быть, я сейчас навсегда потеряла своего единственного друга, но и это слишком малая плата за правду, которой я так боялась до этого мгновения. Когда за Гейлом тихо закрывается дверь, я снова остаюсь одна, но впервые за много дней одиночество меня больше не пугает.