Бесконечная игра

POV Джин

Дни текут за днями в наших бестолковых попытках вернуть хотя бы долю того семейного счастья, что было у нас когда-то. Ничего не выходит: мы с мамой всё больше отмалчиваемся и отводим взгляды; Кит по-прежнему ночует у Хеймитча, наотрез отказываясь возвращаться в наш отсек даже под страхом разоблачения со стороны руководства Тринадцатого; с папой мы вообще почти не видимся – один из поваров подался в солдаты и недавно погиб в своём первом бою, и на плечи папы свалилось ещё больше обязанностей. Но мама украдкой заплетает мне волосы, когда думает, что я сплю; Кит всё так же защищает родителей от моих нападок; папа где-то пропадает даже по окончании рабочего дня. Мама думает, что у него роман с кем-то, хотя старается не подавать виду, что её это волнует и задевает, а Кит считает, что отец украдкой тренируется отдельно ото всех, надеясь стать солдатом не хуже остальных. Раньше мы могли бы спросить у него об этом напрямую, но не сейчас – слишком непрочны теперь наши отношения для подобных откровений. Мы все разбиты, изломаны, искалечены, как обрывки некогда цельной картины, изорванной чьей-то неосторожной, безжалостной рукой. Мы усердно пытаемся склеить её, заделать прорехи, но хуже всего то, что каждый из нас теперь едва ли помнит, что было на ней изображено. Я пытаюсь не осуждать их: Ивен и Кит в один голос убеждают меня в том, что я бы поступила так же на месте родителей. И я то злюсь на них, то заставляю себя согласиться, хотя что-то внутри всё равно протестует, не желая принимать, может быть, очевидную правду. Но я так долго верила в то, что папа с мамой любят друг друга больше всего на свете, я вознесла эту любовь на воображаемый алтарь, я поклонялась ей и ориентировалась на неё, ставя её в пример всему, что видела, но на деле моё божество оказалось лишь красивой, но пустой иллюзией. И смириться с этим оказалось тяжелее, чем я думала. Однажды после тренировки ко мне подходит Уна – одна из солдат не то нашей свиты, не то конвоя. Подсаживается ко мне и долго молчит, будто не решаясь что-то сказать. В полупустом тренировочном зале ещё возятся парни – Кит с Ивеном и ещё кое-кто из солдат. Брат засматривается на нас – но, скорее, на Уну, и Ивен с лёгкостью укладывает его на лопатки. Я задавливаю рвущийся наружу смех, видя, как краснеет девушка, а вслед за ней заливается краской по самые уши и Кит, парализованный коронным захватом Сенса. Кажется, Уна нравится моему брату, а он – ей. Я вспоминаю о том, что во время наших немногочисленных вылазок на передовую или в полуразрушенные пустынные дистрикты он всё время вьётся около неё, хотя Уна явно может постоять за себя, и Рейе всё время приходится окриком загонять Кита в кадр. Что ж, если я права, то это даже и к лучшему: хоть так я смогу убедиться, что в этом мире ещё существуют настоящие чувства. - Джин, - тихий голос девушки врывается в моё сознание, не давая ему снова зациклиться на единственной мысли, которая теперь всё время терзает мой мозг, - я хотела тебе сказать... Мне кажется, ты имеешь право знать… - Что такое? – сердце глухо бухает в груди в предчувствии очередной неприятности. - Мой брат – ты его знаешь – сегодня был в карауле у Штаба и услышал… Мне так и не удаётся узнать, что же услышал солдат Райс: Уна испуганно смолкает, когда дверь в зал распахивается, впуская одного из солдат Штаба – всегдашних посланцев Койн. Кит наконец отпускает Ивена, и тот мгновенно поднимается с пола, не желая представать перед кем-то из военных Тринадцатого в таком неприглядном виде. Солдат останавливается посреди зала, обводит нас безразличным взглядом и отрезает: - Солдат Мелларк и солдат Сенс, за мной, - он не повышает голос, но его слова разносятся по всему просторному помещению и ещё долго висят в воздухе. Кит шагает вперёд, хотя, как и я, прекрасно знает, что речь сейчас идёт не о нём. Заметив его движение, штабной качает головой. - Солдат Джин Мелларк, - раздражённо уточняет он. Нечего делать: мы с Ивеном в сотый раз, кажется, проделываем знакомый путь до дверей обители Президента. Но теперь за нами уже не шагают бдительные солдаты, и это при желании можно принять за добрый знак, но на душе всё равно неспокойно. - Куда она отправит нас на этот раз? – на секунду Ивен позволяет раздражению прорваться сквозь маску невозмутимости. – Кажется, мы соглашались только на съёмки агиток. Мне нечего сказать; я знаю, что синяки, полученные им в Десятом всё ещё болят, несмотря на старания медперсонала, а три ребра всё ещё саднят при вдохе. Когда во время съёмок на нас рухнула часть старого склада, Ивен закрыл меня собой, и я отделалась шишкой на макушке, а основной удар пришёлся на него. Койн не жалеет нас, своих ручных предводителей Революции, беспощадно бросая нас в жерло войны, на передовую, как последних рядовых. Что станет с Сопротивлением, если нас не станет? Кто будет убеждать в том, что нужно ей, отчаявшиеся массы, если нас убьют? Но Койн то ли верит в нашу неуязвимость, то ли специально старается подтолкнуть нас поближе к смерти, а всё-таки не останавливается. Вместо заполненного до отказа Штаба нас встречают только Плутарх Хевенсби и сама Президент. Нет даже приятной спутницы бывшего Распорядителя – единственной из всей верхушки Тринадцатого, с которой мне, кажется, кое-как удалось найти общий язык. Койн жестом приказывает несущему караул солдату закрыть за нами дверь. - Спасибо, что не заставили нас дожидаться слишком долго, - её голос непривычно мягок, а губы улыбаются. – Мы позвали вас для чрезвычайно важного для всего Панема разговора… - она переглядывается с Плутархом, тот кивает. Сердце в груди на миг замирает, ощупью я нахожу ладонь Ивена и сжимаю её в своей. Становится немного спокойнее, хотя напарник дрожит мелкой дрожью – скорее, от возмущения, чем от страха. Пауза неприятно затягивается, но, наконец, Койн снова начинает говорить: - сейчас для каждого из жителей тринадцати дистриктов наступили особенно нелёгкие времена. И Панему нужно что-то радостное…какой-нибудь праздник… - Свадьба, например, - с улыбкой вставляет Хевенсби, и у меня всё внутри холодеет. Только не это. Парень рядом со мной судорожно втягивает воздух, до боли сжимает мою руку. - Что, простите?! - Свадьба, мистер Сенс. Я…мы считаем, что вам с мисс Мелларк нужно пожениться. Это придаст людям уверенности, поднимет боевой… - Вы предлагаете нам пожениться?! Серьёзно?! – он срывается на крик, отдуваясь за нас обоих, потому что я, кажется, забыла, как говорить. – Но ведь…ведь… - я почти ощущаю напряжённую работу его мысли. Нужно найти какую-то лазейку. Нельзя, чтобы они поступили с нами так же, как и… Судьба моих родителей неумолимо сверкает яркими красками, превращаясь теперь в нашу с Ивеном жизнь. Они не могут так с нами поступить, не могут сломать наши судьбы выгодной для себя ложью. Ведь правда, не могут? – Мы с Джин ещё несовершеннолетние, а по законам Тринадцатого… Плутарх благосклонно улыбается, будто делает нам одолжение. - Вы – символы Революции, для вас можно сделать исключение. - Но, - я тоже вступаю в разговор, с отвращением отмечая, как дрожит мой голос, - если вы сделаете исключение для нас, многие юноши и девушки захотят такое же исключение и для себя. - Мисс Мелларк, - он сверлит меня пронзительным взглядом, - поверьте, мы сможем с ними справиться. Об этом не беспокойтесь. Вообще-то мы думали, что вы поблагодарите нас. Вы ведь так любите друг друга, что едва ли не покончили с собой на Арене, и мы думали, что предстоящая свадьба станет для вас приятным сюрпризом, - в его голосе, во взгляде, во всём его облике – предостережение, и я была бы слишком глупа, если бы не разглядела его. Что скажут люди, если мы станем сопротивляться подобной милости? Плутарх – Распорядитель Голодных Игр, он видел больше лжи, чем весь Тринадцатый за всю историю своего существования, и нашу нелепую игру он раскусил в два счёта, но никто, кроме него не должен даже заподозрить что-то неладное. Правда только повредит делу восстания, а, значит, и нам. - Да, конечно, - едва слышно бормочу я под недоумённым взглядом Ивена. Но после того, как я ощутимо впиваюсь ногтями в его ладонь, он тоже тихо, сдавленно произносит слова благодарности и извинения. – Просто это было так неожиданно… - Да, я понимаю, - Койн милостиво улыбается, а у меня от улыбки сводит скулы. Взмахом руки она отпускает нас, и мы не заставляем её просить дважды. Отойдя на значительное расстояние от штаба, Ивен отбрасывает от себя мою руку и останавливается, преграждая мне путь. - Ты что творишь, Джин?! - Не то, чтобы я слишком хотела выйти за тебя замуж, Ивен, - парень вдруг краснеет до кончиков волос, а затем так же стремительно бледнеет, - но, кажется, другого выхода у нас нет. - Выход есть всегда! – уверена, он сам не верит в то, что говорит. – На это мы не подписывались! Качаю головой. Как же я устала! Недавно я клялась себе и всему свету, что не выйду замуж по принуждению, а теперь так быстро согласилась и даже не попыталась отстоять свои убеждения. Ивен говорит что-то ещё, и его голос звучит убедительно, как никогда, но уставший, измученный разум воздвиг непроницаемый барьер между мной и его словами. Я не слышу его слов, но уверена, что он уже выстроил целый план того, как нам избежать этого навязанного брака. Его ум всегда работает так живо, что я не поспеваю за ним, но сейчас, обгоняя его неоконченную мысль, я устало произношу: - У нас ничего не выйдет, Ивен. Он оторопело останавливается, пытается схватить меня за руку, но я уворачиваюсь – наши спарринги научили меня каждому его движению – и иду, не оглядываясь на него. А он ещё что-то говорит мне во след, кажется, кричит даже, но я всё равно не слышу. Что бы он ни сказал сейчас, ничего не имеет смысла: Койн решила всё за нас, и мы имеем право лишь согласиться. Оказавшись у дверей нашего отсека, я останавливаюсь, как вкопанная. Как я, так яро осуждавшая родителей, теперь смогу посмотреть маме в глаза и сказать, что я выйду замуж точно так же, как она, по принуждению? Как она сможет забыть все те обидные слова, которые я бросала ей в лицо, уверенная в том, что имею право кого-то судить? Наши отношения, казалось, только-только начали потихоньку налаживаться – и теперь снова разрушатся лишь потому, что я считала себя неприкосновенной. Сперва я хочу вообще ничего не говорить ей – мама не вынесет этой слишком явной параллели с её собственной судьбой. Но всё же она имеет право знать, что её дочь выходит замуж. Господи, как же это всё глупо! Мне нужно немного времени, чтобы придумать, как себя вести и что говорить, но мама с порога замечает перемены в моём состоянии. - Джин, что случилось? – её твёрдый, не терпящий увёрток вопрос застаёт меня врасплох. А я и не заметила, когда она стала такой внимательной. Мама подходит ко мне почти вплотную, не давая сбежать, не давая даже нескольких секунд на то, чтобы придумать достойное оправдание. - Мам, - в горле першит то ли от слёз, то ли от неискренних слов, которые я собиралась произнести, - я… Понимаешь, я…мы… - я всё жду, когда же ей надоест моё невнятное бормотание, и она махнёт на меня рукой и уйдёт, но мама всё так же вопросительно смотрит на меня. И тогда я выпаливаю, крепко зажмурившись: - мам, мы с Ивеном женимся. Мёртвая тишина заставляет меня боязливо открыть сначала один глаз, потом другой. Больше всего я боюсь, как бы моя новость не пошатнула нестабильный мамин рассудок. Она не сумасшедшая, но на неё и так слишком много всего свалилось, а тут ещё эта новость… Вздох облегчения сам по себе срывается с моих губ, когда я вижу, что брови мамы гневно сдвинуты к переносице, руки скрещены на груди, губы плотно сжаты. - И как это понимать? Ваши отношения зашли дальше притворства, я так понимаю… Жаркий румянец пятнает мои щёки, как будто я действительно влюбилась без памяти и решилась тайком пойти к алтарю. Кажется, по моему отчаянному взгляду мама должна бы сама всё понять, но она всё ещё ждёт моих объяснений. - Мам, всё не так… Это Койн и Плутарх. Сказали, им нужен праздник, повод для радости, а лучшего повода, чем свадьба двоих символов Революции, не сыскать. Любая разозлилась бы ещё больше из-за такого нелепого оправдания, но только не она. Разве не так же поступили однажды с ней самой? И мама делает то, на что я сама оказалась не способна: она верит мне. - Что нам делать? – давя подступающие рыдания, шепчу я. Мама привлекает меня к своей груди, целует в висок, но тут же отстраняется и прикасается к моему подбородку, приподнимая голову. - Ты не должна отчаиваться, Джин. Мы что-нибудь придумаем. Идём, - и она тянет меня к выходу из отсека. - Куда мы? – пытаюсь спросить я, но ответ мне уже не требуется, когда мы оказываемся у папиных дверей. Она настойчиво колотит в двери, и я готова поклясться, что никогда прежде не видела её такой решительной. Сложно поверить, что ещё так недавно эта уверенная в своих силах женщина была разбитым, растоптанным, полубезумным воспоминанием о сильной победительнице. - Да где же он? – бормочет она, прислонившись ухом к двери. Наконец, папа открывает нам. Окидывает нас удивлённым взглядом, задерживает его на маме, кажется, впивается взглядом в её лицо. Не знаю, когда они в последний раз нормально говорили. Но, совершенно неожиданно для меня и, наверное, для него, мама поворачивается к нему спиной и властно бросает через плечо: - Идём, Пит. Надо серьёзно поговорить. Папа никогда не умел отказывать ей. Вот и сейчас он тотчас закрывает свой отсек и следует за нами, хотя я кожей чувствую натянутость, граничащую с раздражением. Как только двери нашего отсека закрываются за ним, мама выпускает мою руку и поворачивается к нему. - Пит, Койн собралась поженить Джин и Ивена. - Что?! – папа непонимающе хмурится. - Но они же ещё несовершеннолетние. Закон Тринадцатого запрещает подобные свадьбы, а даже если и так, то им нужно наше с тобой согласие. - Которое мы, конечно же, не дадим, - продолжает мама. - Джин, - он поворачивается ко мне, снова становясь взволнованным отцом, а не незнакомцем, которым я видела его последние недели, - зачем это ей? - Для поднятия боевого духа, - едва слышно бормочу я. Он только кивает. - Их методы не слишком отличаются, правда? – эти слова адресованы маме, и только она может до конца понять его мысль. И она понимает, потому что пожимает плечами, словно это нечто само собой разумеющееся. Дверь открывается, в щель просовывается голова Кита. Брат удивлён до глубины души; уверена, ему самому было нелегко переступить порог нашего мнимого дома после всего, что произошло, а уж застать тут и папу он явно ожидал меньше всего. - Ну что, куда на этот раз вас посылает Койн? – пряча волнение за напускным задором, спрашивает он. Койн посылает нас под венец, - слова царапают горло, но я так и не произношу их. Вместо меня отвечает папа. - Они хотят, чтобы Ивен и Джин поженились. - То есть как так? – ещё больше удивляется брат. - Потом, Кит, - обрывает его мама. – Пит, мы должны что-то сделать. Мы не можем допустить, чтобы Джин тоже… - она успевает прикусить язык раньше, чем ранящие слова соскользнут с него, но всё-таки недостаточно рано: папа отлично понимает, что кроется за этим «тоже». Впрочем, он не придает этому значение или же делает вид, что ему всё равно. - Я поговорю с Плутархом, с этой Найтони и с Койн тоже, если понадобится. Должны же быть какие-то рычаги… - Ничего у тебя не выйдет, - раздаётся с порога зычный голос. – Я только что узнал, - дядя Гейл окидывает нас всех внимательным взглядом серых глаз. - И тебе привет, Гейл, - цедит сквозь зубы папа. – Так что ты знаешь? Хоторн подходит ближе, усаживается на стул. - Знаю, что никто из них и слушать тебя не станет. Послушайте: мы проиграли бой в Дистрикте-8. Потери небольшие, но люди напуганы и в отчаянии. Кажется, - он как-то болезненно морщится, - что они только-только осознали, во что ввязались. Так что Койн до зарезу нужна эта свадьба для поднятия боевого духа солдат и вообще всех жителей Панема. Не знаю, как они это делают, но тут умеют управлять настроением каждого человека в дистриктах не хуже, чем это делал Капитолий. Скажу только одно: для того, чтобы добиться своего, наша госпожа Президент не постесняется бросить в карцер тебя или Китнисс, или Кита, или ещё кого-нибудь, кто дорог Джин и Ивену. И тогда они, - он бросает беглый взгляд на моё испуганное лицо, - точно согласятся. В комнате на какое-то время повисает мрачная вязкая тишина. Дядя Гейл прав; да, впрочем, это и без него знали родители, только хотели думать, что смогут чем-то мне помочь. Знала это и я и боролась лишь по инерции, больше для того, чтобы успокоить взбунтовавшуюся гордость, чем для того, чтобы победить. И теперь совершенно ясно, что дорога у меня только одна. - Ладно, я сделаю это. - Джин… - Мам, - отмахиваюсь от неё, - я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал. - Они обещали, что мы сможем развестись, как только это закончится, - шипит мне на ухо Ивен. Это не лучшие мысли для жениха в день свадьбы, и я хочу ему сказать об этом, но не успеваю: двустворчатые двери распахиваются перед нами, и мы ступаем на тускло-красную дорожку, найденную где-то в кладовых Тринадцатого. В конце этой отливающей кровавым тропы нас ждёт накрытый скатертью стол, у которого мы принесём наши брачные клятвы и поставим подписи на бумагах, делающих наш лживый союз ещё более лживым. Кажется, здесь собрался весь Тринадцатый, а, может быть, так оно и есть; сотни лиц действительно сияют живой радостью, а я ведь думала, что у Койн ничего не выйдет. Но одна только новость о нашей с Ивеном скорой свадьбе подняла дух военных на недосягаемые врагом высоты, а теперь их, должно быть, охватит настоящая эйфория. У самого стола вместе с руководством Дистрикта-13 поместились наши родные. Мама и папа бледны, улыбки масками застыли на их лицах – наверное, они вспоминают тот день, когда так же шли к алтарю под неусыпным надзором огонька камеры; мать Ивена плачет то ли от присущей матерям в такие дни сентиментальной печали, то ли от того, что её сын снова стал заложником; глаза Кита блестят тревогой. Мы не смотрим ни вправо, ни влево – только вперёд, на улыбающуюся Койн. Произносим вызубренные клятвы, принимаем из рук Президента простенькие обручальные колечки – слишком простенькие, на мой взгляд, для главных символов восстания. Следом Койн произносит вдохновляющую речь, умело переплетая поздравления нашей молодой семье с пропагандой, ради которой, собственно, всё это затевалось. Но кроме торжественных речей ничего больше не напоминает о том, что в Тринадцатом сегодня свадьба: на нас с Ивеном, как и на Койн, и на наших «гостях» обычные серые комбинезоны, а само торжество устроено в свободное для всех время, так, чтобы не отвлекать никого от тренировок или работы. Правда, после обычного скудного ужина будут танцы, но этого слишком мало для того, чтобы вдохнуть жизнь в искусственный праздник. Впрочем, за ужином мы с изумлением убеждаемся в том, что люди действительно верят в искренность нашей любви, в эту свадьбу, в то, что мы действительно будем счастливы вдвоём. - Они либо глупы, либо… - Они слишком устали, Джин, - с тоской отвечает мой новоиспечённый муж. – И они верят в то, во что хотят верить. А они хотят, чтобы закончилась война, хотят зажить прежней жизнью, хотят снова играть свадьбы… Ну, ты понимаешь. Понимаю, но всё-таки не до конца. Мне никогда не понять, как можно не ощутить такую откровенную ложь – кажется, она густым липким туманом витает в воздухе. Но звукам музыки, внезапно зазвучавшим откуда-то из глубины столовой, удаётся разогнать последние сомнения. Мы не успеваем оглянуться, как столовая уже освобождена от мебели и превращена в настоящую танцплощадку. Аплодисментами от нас требуют танец молодожёнов, и я со смехом вытаскиваю сопротивляющегося Ивена на середину большого круга. Он никогда не умел танцевать, так что учиться ему приходится прямо сейчас. Он шипит и щипается незаметно для всех и то и дело наступает мне на ноги, но двигается для первого раза весьма неплохо. Я звонко смеюсь, наблюдая за его недовольным лицом, и впервые за весь этот бесконечный день чувствую почти забытую лёгкость. Потом мы танцуем снова и снова, мы вообще не отходим друг от друга весь вечер, как и полагается настоящей влюблённой паре. Краем глаза я вижу, как мама снова и снова отклоняет приглашение Хеймитча; она упрямо следит глазами за папой, но, в конце концов, соглашается потанцевать с дядей Гейлом. Волшебство вечера разрушает прозвучавшая по расписанию сирена. Музыка, как по команде, гаснет, танцующие пары замирают в нерешительности. В столовой снова появляется Койн и торжественно объявляет, что молодой семье Сенс выделен отдельный отсек, и нам надлежит немедленно отправиться туда. Люди потихоньку отправляются в своих квартирки, толпа увлекает нас за собой так быстро, что мы даже не успеваем попрощаться с родителями. Останавливаемся только у дверей нашего нового персонального жилища, нерешительно переглядываемся. Ивен звенит ключами, я чувствую, что краснею: не знаю точно, что происходит между молодожёнами, когда вот так вот расходятся гости, и не уверена, что и от нас не потребуют этого. - Кажется, Койн не верит нам, - с усмешкой говорит Ивен, когда мы входим в комнату. Едва сдерживаю вздох облегчения: вместо двуспальной кровати, которую мы ожидали увидеть, в комнате стоят две узкие кровати, предназначенные для одного. - Не верит, - эхом вторю ему я. – Но усердно делает вид. - Это только пока это приносит ей пользу, - Ивен мгновенно мрачнеет. - Не думай об этом, - я легко касаюсь его плеча. - Попробую. Молча мы заползаем под одеяла, слишком уставшие, чтобы продолжать разговор. Я сворачиваюсь калачиком, обхватываю коленки руками. Меня не покидает странное ощущение, что вот сейчас кто-то ворвётся в комнату, увидит нас с Ивеном вдвоём и потребует объяснений. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - отвечает он, и я слышу, как Ивен ворочается на кровати, укладываясь поудобнее. Не такой я представляла свою свадьбу, не Ивена видела своим мужем. Но мы с ним отличная команда и справимся с этим тоже. Впервые за много дней у меня на душе спокойно, и я засыпаю с почти забытым чувством защищённости.